Часть седьмая, выздоровительно-крокодильская

Замечали ли вы, что день, начинающийся с какой-нибудь необыкновенной приятности, непременно готовит вам кучу последующих неприятностей, совсем как горькая пилюля в сладкой облатке? Лежебока определенно замечал. Когда утром перед школой Марта показала ему большой сверток с мамиными пирогами и сообщила, что оправится вместе с ним в лес навещать медведя, Лежебока, конечно, страшно обрадовался. Но одновременно  и страшно насторожился. И не зря: сначала на математике нежданно-негаданно объявили  контрольную, задачки и примеры в которой напрочь отказывались решаться. Справедливости ради надо заметить, что отношения со всякими там  сложениями-вычитаниями-умножениями-делениями у Лежебоки вообще были недружественными, не то, что с медведями. Мама даже ехидно замечала, что математическими способностями сын пошел в папу, который ненавидел все на свете формулы до глубины души, а стоимость двухсот граммов сыра или длину ковровой дорожки для прихожей вычислял исключительно с помощью калькулятора. Но сегодняшние контрольные задания превзошли запутанностью и коварством все прежние, так что Лежебока сидел, грустно глядя в тетрадку, и обреченно представлял, что скажут родственники, когда увидят жирную «двойку» в его дневнике. Чего доброго, запретят ходить в лес, а то и вовсе посадят на три дня под домашний арест!

На следующем уроке оказалось, что «двойку» родственники увидят не одну: в школу явилась комиссия по проверке грамотности и чистописания, и всех заставили строчить трудный-претрудный, да к тому же длинный-предлинный диктант. Лежебокинская синяя ручка не выдержала такого издевательства и принялась делать повсюду помарки, искривлять линии и ставить развесистые кляксы. А сам Лежебока от предательского поведения ручки так разнервничался, что допустил ошибки даже в тех немногих словах, которые раньше умудрялся писать правильно.

Третьим уроком было любимое Лежебокой природоведение, но даже тут судьба повернулась к нему спиной. Мальчик перепутал пресмыкающихся с земноводными, по ошибке назвал вегетарианкой хищную божью коровку и забыл пятое отличие живой природы от неживой. Так он и отправился в лес: с тремя «двойками» в дневнике, с отяжелевшим от горя портфелем, с напрочь испорченным настроением и с Мартой с пирогами. К счастью, Генрих помешать прогулке не смог, потому что лежал дома с примочками на лбу, компрессами на коленках и зеленкой на царапинах, но Лежебока этого счастья не заметил.

В лесу обнаружилась главная неприятность дня: рагандука нигде не было. Зато были следы ночного побоища: то там, то сям Лежебока и Марта натыкались на сломанные ветви кустарника, покосившиеся молодые деревца, измятую траву, раскиданные шишки и разбросанный валежник. Лежебока понял, что с рагандуком что-то случилось,  немедленно встревожился и принялся бегать взад-вперед по огромному лесу, выкрикивая рагандучье имя то по-медвежьи, то по-человечески. А Марта встревожилась за компанию с Лежебокой, да так сильно, что незаметно сжевала один за другим все мамины пироги. Все эти мероприятия заняли довольно много времени, поэтому родственники Марты и Лежебоки успели обнаружить исчезновение детей, и тоже встревожиться.

Происходило это так. Сначала взрослые были заняты совсем другими проблемами: мама и папа Марты устраняли в доме деньрожденьский кавардак, а мама, папа, дедушка и бабушка Лежебоки толпились вокруг медведя и спорили, чем его лучше лечить. Дедушка выступал за касторку, папа – за аспирин, мама – за детские жаропонижающие капли (которые не успела выпить за время своей болезни Лежебокинская сестренка), а бабушка – за чай с малиновым вареньем. Рагандук был всецело на стороне бабушки и совсем не хотел пить ни капли, ни аспирин, ни тем более касторку. Но ревнивому дедушке не нравилось, что бабушкин рецепт подозрительно совпадал с рекомендациями главного ветеринара, поэтому он с видом лучшего знатока животных доказывал, что бесконтрольное потребление малины может ухудшить и без того плачевное состояние больного. В качестве весомого аргумента дедушка ссылался на печальный опыт прадедушки дедушки своего отца – того самого, которому волхвы подарили ужасный охотничий рожок и который, если верить семейным преданиям, скоропостижно скончался в возрасте ста тридцати пяти лет после неосторожного поедания бочонка малинового варенья. Кот и пес в обсуждении никак не участвовали: они забились под стол на кухне и сидели там с вытаращенными глазами, с ужасом втягивая носами плывущий по дому запах медведя и отчаянно надеясь, что этот кошмар им только снится.

Тем временем Мартины папа и мама перемыли гору посуды, выбросили гору конфетных оберток, отмыли кремовые отпечатки медвежьих лап с пола, дивана и кресел, облегченно вздохнули, вытерли вспотевшие лбы, посмотрели на часы и подумали, что пора бы Марте вернуться домой. Но Марта на их мысли почему-то не откликнулась. Тогда они походили по гостиной, попили чаю, выглянули в окно, снова вздохнули, снова посмотрели на часы и покачали головами.

– Говорил я тебе: нельзя посылать ее в лес одну! – укоризненно сказал папа. – Помнишь, что случилось с Красной шапочкой, которую легкомысленная мать вот так же безответственно отправила с гуманитарной помощью к бабушке-отшельнице? А с Белоснежкой, которую завела в глухую чащу злокозненная служанка, загипнотизированная еще более злокозненной королевой? А с Машенькой, которая по собственной глупости влезла в логово трех неокультуренных медведей?..

Мартин папа был филологом, знал великое множество сказок (а может быть, даже все), и мог беседовать о них часами.

–  Но она отправилась в лес не одна!  – не выдержала Мартина мама. – А с Лежебокой. Наверное, на обратном пути он пригласил ее  в гости...

Тут Мартины родители посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, принялись одеваться. А потом, не сговариваясь, вышли из дома и направились к дому Лежебоки.

Между тем медведь, утомленный воплями дедушки (который, как вы помните, был глуховат на оба уха, поэтому разговаривал как главнокомандующий на военном параде), капитулировал и согласился выпить касторку, а заодно аспирин, детские  жаропонижающие капли и чай с вареньем. В результате температура у рагандука резко подскочила, и он принялся бредить, требуя, чтобы дедушка немедленно вернул с Багамских островов пропавшее медвежье семейство, а также принес всем глубочайшие извинения – особенно безухой, но доброй и отзывчивой малиновой бабушке.

В этом состоянии медведя и застали Мартины родители. И слегка изумились, как это обычно бывает, когда рассчитываешь найти кого-то сидящим в лесу, а вместо этого обнаруживаешь его лежащим в чужой постели.

– А где же Марта и Лежебока? – простонала Мартина мама, предусмотрительно хватаясь за бок со стороны сердца.

– В школе, наверное, – беззаботно ответил Лежебокинский папа, за что был тут же наказан строгим взглядом Мартиного папы, который продемонстрировал ему свои часы на цепочке и требовательно спросил:

– Видите, который час?!

Со зрением у Лежебокинского папы дела обстояли отлично (в отличие от математики),  поэтому он присмотрелся к циферблату и с важностью ответил:

– Вижу. Половина седьмого.

– Батюшки! – всплеснула руками Лежебокинская мама. – Уроки давным-давно закончились!

– Вот именно! – вскричал Мартин папа.

– А ребенок до сих пор не обедал! – ужаснулась бабушка.

– И не ужинал, – зачем-то добавил дедушка, чем расстроил всех женщин почти до слез.

Расстроенные женщины – страшное явление природы. Они тут же набросились на мужчин и потребовали немедленно, срочно, сию секунду что-нибудь предпринять. Два папы и один дедушка нахмурились, ощетинились усами и принялись держать военный совет. Несомненно, они бы очень быстро что-нибудь придумали, но две мамы и одна бабушка то и дело лезли в мужскую беседу, задавали вопросы, делали замечания и вносили предложения, поэтому совещание затянулось почти на час.

В конце концов, было принято эпохальное решение: мужчинам – вооружиться фонариками, веревками, ружьем, охотничьим рожком и трехдневным запасом продовольствия и отправиться в лес на поиски пропавших детей, а женщинам – сидеть в штабе (каковым объявлялся дом Лежебоки), ждать известий и организовывать городскую общественность для масштабной спасательной операции. Но стоило поисковой группе экипироваться по всем правилам турпоходной подготовки и, закусив супом с фрикадельками, гуляшом и блинами, отправиться к входной двери, как дверь сама собой распахнулась, и в нее ввалились исчезнувшие дети в количестве двух штук.

– Рагандук пропал! Совсем! – отчаянно закричали растрепанные, испачканные и испуганные Лежебока и Марта, забыв поздороваться и сообщить, где пропадали до самого вечера.

Папы и мамы, бабушка и дедушка переглянулись, побледнели и бросились из прихожей обратно в большую гостевую комнату, где в большой гостевой постели забылся тяжелым высокотемпературным сном большой гостевой медведь. Шесть пар рук принялись трогать медвежий лоб, нащупывать пульс на медвежьих лапах, щекотать медвежьи пятки и дергать за медвежьи уши, пытаясь определить, совсем пропал пациент или не совсем. От этих зверских манипуляций рагандук проснулся и заревел страшным рагандучьим ревом.

Мощная звуковая волна прокатилась по дому, городу и окрестным селам. На Лежебокинской кухне сработала противопожарная сигнализация, поэтому кот и пес пулей вылетели из-под стола, бросились вон из дома и скрылись в неизвестном направлении. Больше их никто не видел. В детской проснулась и заплакала Лежебокинская сестренка. Собаки на всех соседних улицах слегка сошли с ума и лаяли потом три дня, не переставая. Главный ветеринар с перепугу разбил свою подзорную трубу, без которой он был, как без рук. Куры в соседних деревнях от неожиданности снесли страусиные яйца. На единственной колокольне города задергались и зазвонили колокола. Шеф полиции решил, что началась война, и объявил всеобщую мобилизацию. А парадная лошадь мэра заявила, что работать в условиях постоянного стресса отказывается, и подала в отставку.

За исключением этих мелочей, все остальные последствия рагандучьего рева были положительными. Марта с Лежебокой прибежали в большую гостевую комнату, обнаружили медведя и стали его обнимать, что весьма поспособствовало снижению медвежьей температуры и улучшению медвежьего настроения. Папы совместными усилиями доказали дедушке, что медведь (раз уж он в состоянии издавать такой оглушительный рев) определенно жив, и потому не подлежит транспортировке в музей природы в качестве экспоната. А мамы с бабушкой бросились утешать сестренку, и впопыхах забыли отругать Лежебоку и Марту за причиненные треволнения. И день, начавшийся столь каверзно, закончился вполне замечательно: большим ужином на две семьи и одного медведя. И – вы не поверите! – Лежебока даже не получил взбучку за свои «двойки». Впрочем, теперь он охотно согласился бы на пару-тройку суток домашнего ареста – при условии, что его арестовали бы вместе с Мартой и поселили в комнате рагандука. Но папы, мамы, бабушка и дедушка заверили детей, что с уходом за больным медведем они отлично справятся и сами, поэтому ходить в школу Марте и Лежебоке все же пришлось.

Рагандук выздоравливал целых десять дней. Возможно, сказалось длительное пребывание в холодном фонтане и интоксикация организма пчелиным ядом – но дедушка доказывал домочадцам, что наглый медведь просто злоупотреблял оказанным ему гостеприимством, стремился как можно дольше наслаждаться бабушкиной стряпней и вообще втайне подумывал о переезде в город на ПМЖ. Надо сказать, что отношения у дедушки с рагандуком складывались примерно так же, как у Лежебоки с Генрихом, то есть отвратительно. Коленки у Генриха давно зажили, шишки рассосались, от ссадин и царапин не осталось и следа – но раны, нанесенные генриховскому самолюбию, продолжали кровоточить. «Подумаешь, ручной медведь!» – презрительно фыркнул Генрих, когда в школьной стенгазете вышла большая статья о трогательной дружбе Лежебоки с рагандуком, и потребовал, чтобы родители немедленно подарили ему ручного крокодила. А лучше – двух. Родители Генриха долго отговаривали сына от этой сумасбродной затеи, но мальчик пригрозил, что уйдет из дома, и в результате бессовестного шантажа один небольшой крокодил таки был куплен.

Очень скоро выяснилось, что разговаривать по-человечески крокодил категорически отказывался (не помогли даже грибы и земляника из волшебного леса), ручным мог считаться только постольку, поскольку то и дело норовил цапнуть кого-нибудь за руку, а на Марту вообще не производил никакого впечатления. Зато дома у Генриха стало очень весело: поселился крокодил в ванной комнате, ведь бассейн во дворе показался ему недостаточно комфортным, а потому процесс утреннего умывания немедленно стал опасным для жизни. Вечерами было еще хуже: для того чтобы принять ванну, приходилось вступать в длительные и далеко не всегда успешные переговоры с новым хвостатым членом семьи. По ночам несносная рептилия повадилась вылезать из своего убежища, ползать по дому и жевать что под лапу попадется – так генриховская семья лишилась двух ковров, трех халатов, пяти кухонных полотенец,  восьми пар обуви, бильярдного кия, удилища, футбольного мяча, роликовых коньков и одной морской свинки. А резные ножки большого инкрустированного стола в гостиной, семейной реликвии и предмета особой гордости генриховского папы, украсились отличными отметинами крокодильих зубов.

Одно несомненное преимущество перед рагандуком у крокодила все же имелось: его можно было –  пусть в строгом ошейнике, прочном наморднике и на коротком поводке – выгуливать по улицам города, а медведь по причине кашля с насморком безвылазно сидел дома у Лежебоки. И Генрих использовал это преимущество на полную катушку. Цепные собаки сопровождали странную парочку отчаянным лаем, местные мальчишки шли следом и улюлюкали, девчонки испуганно повизгивали, глядя на приближавшую к ним зеленую уродину, грозно молотящую хвостом, старушки прятались за деревьями, а мамы с колясками переходили на другую сторону улицы – словом, Генрих тоже стал местной знаменитостью, и почувствовал, что почти отомщен.

Но тут, к несчастью, рагандук выздоровел, и Марта с Лежебокой вызвались провести ему культурную экскурсию по родным окрестностям. Рагандук, если вы помните, всегда отличался повышенной медвежьей благовоспитанностью, а за время возлежания в большой гостевой комнате освоил немало человеческих правил вежливости, поэтому экскурсия оказалась культурной с обеих сторон. Марта и Лежебока рассказывали медведю о городских достопримечательностях, а медведь внимательно слушал и задавал уместные вопросы, не забывая попутно здороваться с горожанами, интересоваться их здоровьем и делами, а также отпускать комплименты женщинам и детям. Жене мэра он сказал, что ей очень к лицу зеленая шляпка, бабушку молочника похвалил за здоровый румянец, перед дочками аптекаря присел в реверансе, а Мартиной маме галантно поцеловал руку. Надо ли удивляться, что жители города, утомленные злобным генриховским крокодилом, немедленно прониклись к рагандуку теплыми чувствами, а кондитер, главный ветеринар и владелец колбасной лавки даже пригласили его в гости?

Раздосадованный Генрих попытался взять реванш и позвал к себе домой весь класс (за исключением Лежебоки, конечно) на специальную крокодильскую вечеринку. Он собственноручно написал девятнадцать приглашений на «Крокодайл пати», разработал увеселительную программу и заставил свою маму испечь десять больших пицц, а папу – купить два ящика кока-колы и три упаковки соломинок для коктейля. Но перспектива близкого общения с крокодилом прельстила лишь одного человека – и, к великому огорчению Генриха, этим человеком оказалась не Марта, а один из школьных юннатов, который как раз писал реферат про рептилий. Вечеринка получилась ужасно скучная. Пицца засохла, кока-кола выдохлась, к тому же крокодил укусил незадачливого натуралиста за палец, за что Генрих получил строгий выговор от родителей. Генриховская мама даже неосторожно поставила в пример сыну Лежебоку и его обворожительного медведя, который никого не кусал, не тянул в пасть предметы домашнего обихода и не позорил семью перед соседями (а даже совсем наоборот). Этого маме говорить не следовало: Генрих замкнулся в себе и начал всерьез подумывать о том, чтобы поставить на Лежебокинского друга капкан, подсыпать ему яду в котлету или угостить пирожными с толченым стеклом.

 Воплотить свой ужасный план в жизнь мальчик не успел: рагандук очень своевременно решил, что загостился у Лежебоки, и засобирался обратно в лес. Счастью дедушки не было предела, ведь последние две недели ему приходилось постоянно подавлять свой охотничий инстинкт, проходя мимо большой гостевой комнаты, а это очень вредно для пожилой нервной системы. Да и бабушка уделяла медведю слишком уж много внимания: на дедушкину долю почти ничего не оставалось...

Погожим осенним днем, в аккурат в воскресенье, к лесу приблизились рагандук с Лежебокой и Мартой, родственники с обеих сторон и большая телега, уставленная банками с вареньем и медом. Телегу, вздыхая, везла белая парадная лошадь, которую очарованная медведем жена мэра выделила для сопровождения дорогого гостя от города до самой берлоги. Решительно, парадной лошади не везло в жизни: унижения следовали за унижениями, и она тщетно мечтала о какой-нибудь лошадиной фее, которая явится, избавит ее от необходимости обслуживать медведей и вернет к дипломатической работе. Но вместо феи на лесной опушке процессию поджидало угрожающее пчелиное гудение. К гудению прилагались дикие пчелы в совершенно невероятных количествах: рой, превышавший размерами отнюдь не маленького рагандука, висел прямо над центральной лесной тропинкой, и уступать дорогу не собирался. Рагандук и сопровождающие его лица постояли, подумали и пошли в обход, к западной тропинке. Но там картина повторилась: вход в лесную чащу преграждал надежный пчелиный заслон. Попытки вступить с полосатыми партизанами в переговоры не увенчались успехом: пчелы лишь начали гудеть еще страшнее, а рой как будто увеличился в размерах.

Битый час медведь и прочие члены его команды пробовали войти в лес то с востока, то с севера, то с  юга. Пчелы неизменно оказывались проворнее, и заблокировали решительно все пути, ведущие к медвежьей берлоге. Наконец парадная лошадь ушибла копыто и встала как вкопанная, всем своим видом демонстрируя, что больше с места не сдвинется никогда. Пришлось сделать привал и отправить папу с дедушкой обратно в город – за подмогой. Через час они вернулись в сопровождении одной пожарной машины с брандспойтами и трех конных полицейских с дымовыми шашками. Но повторить операцию «Пчелы, гоу хоум!», так удачно проведенную пару недель назад у фонтана, не удалось. К месту предполагаемых боевых действий примчался запыхавшийся главный ветеринар и строго заявил, что дикие пчелы находятся под охраной ЮНЕСКО, поэтому вторгаться в их естественную среду обитания, а тем более – поливать из брандспойтов или окуривать дымовыми шашками за пределами города категорически запрещено. Рагандук возразил, что он тоже находится под охраной ЮНЕСКО и не может попасть в собственную среду обитания под названием берлога, а дедушка закричал, что происходящее – вопиющее нарушение прав человека (неизвестно, кого он имел в виду, себя или медведя), но ветеринар остался непреклонным. «Операция усмирения пчел начнется только после разрешения соответствующих международных организаций, – торжественно заявил он, – или через мой труп».

Переступать через труп еще живого ветеринара рагандук и лежебоко-мартинские родственники не решились, поэтому к вечеру все вернулись в город. По дороге ветеринар, который очень любил всякие научные теории, сочинил свою собственную: объяснил неожиданную агрессивность пчел полнолунием и провозгласил, что через два-три дня насекомые успокоятся и разблокируют подступы к медвежьему жилищу. Но ни через три дня, ни через неделю воинственные намерения пчел не изменились.  Медведь начал терять надежду и впадать в депрессию.

– Не стоит так расстраиваться, – Лежебока, как и положено верному другу, принялся утешать бездомного рагандука. – Оставайся жить у нас. С родителями я уже поговорил, они согласны...

О том, что дедушка принял эту идею в штыки и громогласно заявил: «Или медведь, или я!», Лежебока тактично умолчал. Ведь у дедушки, в отличие от рагандука, был никем не оккупированный собственный дом, в который ему давно не мешало бы вернуться. 

Медведь принял приглашение мальчика не сразу. Он долго ворчал, что не привык стеснять друзей своим присутствием, что не хочет быть нахлебником, и что можно сделать другую берлогу в другом лесу, но Лежебока об этом и слышать не хотел. Ближайший другой лес находился в тридцати километрах от города, а это означало, что видеться каждый день друзья больше не смогут. Рагандук и сам не хотел расставаться с Лежебокой, поэтому в конце концов уговорился и принялся обустраивать берлогу в большой гостевой комнате.

И все сложилось бы отлично, если бы не Генрих. Точнее, не его крокодил. Это зеленое чудовище обмануло бдительность хозяина, выполнив несколько команд и притворившись милым, добрым, почти дрессированным крокодильчиком, а потом тайком добралось до клетки с любимым папиным кенарем...  Когда Генриховский папа вернулся с работы домой и зашел в свой кабинет, он увидел на полу лишь три крохотных желтых перышка – все, что осталось от голосистой птички. Обратно в гостиную папа вышел с нечеловеческим выражением лица и чужим, совершенно не папиным голосом объявил, что крокодил немедленно возвращается обратно на крокодилью ферму. Генрих как-то сразу догадался, что возражать папе в данный момент не стоит. В тот же вечер крокодил отправился восвояси в специально вызванном фургоне. Мама Генриха вздохнула с облечением, ведь она никак не решалась купить новые сапоги, опасаясь, что они станут очередной жертвой непомерного крокодильего аппетита. Папа Генриха погоревал недельку, и купил себе большого говорящего попугая. А сам Генрих не нашел, чем утешиться, и затаил обиду – на кого бы вы думали? – правильно, на ни в чем не повинных Лежебоку и рагандука.

Нет, на сей раз Генрих не стал раздумывать над физическим устранением медведя. Он поступил куда коварнее: решил уничтожить его морально.  Одев свой самый приличный и костюмчик и причесавшись под пай-мальчика, Генрих отправился в редакцию школьной стенгазеты и, доверчиво хлопая глазками, признался, что больше всего на свете мечтает работать корреспондентом этого рупора школьной общественности. Главный редактор изучающе посмотрел на Генриха и спросил:

– А что ты умеешь делать?

– Все, что угодно, – скромно ответил Генрих. – Писать, рисовать, фотографировать, а особенно – брать интервью.

– Вот принесешь интересное интервью с интересным человеком – тогда и поговорим, – сурово сказал главный редактор.

А Генриху только того и надо было. Ведь у него, как вы уже наверняка догадались, созрел ужасный план. На следующее утро Генрих притворился больным и не пошел в школу. Поскольку его родители были заняты новыми сапогами и говорящими попугаями, на отсутствие у сына температуры и других признаков болезни они не обратили никакого внимания. Генрих провалялся в постели до самого ухода родителей на работу, а потом резво вскочил, оделся, взял свой самый большой блокнот, три ручки и два карандаша, и потихоньку, чтобы не заметили соседи, улизнул из дома.

Путь его лежал прямо к жилищу Лежебоки. Нет-нет, Генрих вовсе не собирался вызывать соперника на дуэль или забрасывать его блокнотами и ручками. Он прекрасно знал, что Лежебока сейчас в школе. Генрих искал встречи совсем с другим человеком – с Лежебокинским дедушкой. Они встретились возле лежебокинского крыльца, конспиративно отошли к соседнему дому и о чем-то долго шептались. Затем парочка заговорщиков отправилась в маленькое кафе на соседней улице. Они провели за столиком целых три часа, но ничего не заказали – даже чаю с эклерами. Генрих с сочувственным видом о чем-то спрашивал у дедушки и тщательно записывал все его ответы в свой большой блокнот. А дедушка к концу беседы совсем распалился, и даже начал громко выкрикивать что-то об издевательстве над заслуженными охотниками, так что владелец кафе чуть было не попросил его удалиться. Но не успел: странная беседа неожиданно закончилась, Генрих и дедушка встали, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

А через три дня грянул гром. Лежебока вернулся домой сам не свой и рассказал маме и бабушке о новом выпуске стенгазеты. Главная статья называлась «Небывалое разоблачение, или в плену у медведя» и рассказывала о кошмарных издевательствах, которым рагандук якобы подвергал дедушку и прочих членов лежебокинского семейства. Автор материала нарисовал страшную картину: оккупировавший дом медведь не давал никому прохода, поедал всю имевшуюся в холодильнике еду, обрекая семью на голодную смерть, бил домочадцев лапой и под страхом смерти заставлял их притворяться перед соседями, что они вполне довольны жизнью. Не менее отвратительно выглядел в этой статье и Лежебока, который, по мнению автора материала, состоял в сговоре с медведем и пожертвовал собственными родственниками, чтобы прославиться, а попутно ввел в заблуждение весь город.

– Кто рассказал им такие глупости?! – ужаснулась Лежебокинская мама (она тут же заподозрила козни завистливой соседки слева, которая давно мечтала о медвежьей шубе).

Лежебока опустил голову и нехотя сообщил, что источником информации, как было указано в самой статье, является вовсе не чужая соседка, а самый что ни на есть родной дедушка. Бабушка и мама не поверили такому поклепу на близкого родственника, отправились в школу и лично прочитали висящую в вестибюле стенгазету – от первой до последней строчки. Домой они вернулись мрачно-решительные, и устроили дедушке допрос с пристрастием. Дедушка признавать несправедливость адресованных медведю обвинений отказался и принялся доказывать свою правоту, из-за чего вышел небольшой семейный скандал (его было слышно всего лишь на половине соседских улиц).

Но самое страшное заключалось вовсе не в скандале, а в том, что новость быстро дошла до рагандука (который как раз прогуливался в парке с владельцем кондитерского магазинчика, обсуждая новые кулинарные рецепты). Обнаружив, что обрел репутацию неблагодарного прихлебателя, бессердечного изверга и домашнего тирана, медведь оскорбился до глубины души, и в тот же вечер взял билет на поезд до самого-самого дальнего леса. Напрасно Лежебока, мама и бабушка доказывали рагандуку, что все они пали жертвой клеветы, и уговаривали его остаться. Со слезами на глазах медведь поблагодарил всех за гостеприимство, принес извинения за оккупацию гостевой комнаты и съеденные припасы, попросил не поминать лихом, обнял Лежебоку и вышел вон.

Мальчик бросился за ним, но рагандука и след простыл. Тогда Лежебока совершенно потерял голову и побежал к Марте – вдруг медведь зашел к ней попрощаться перед отъездом? Марта не только не прощалась с рагандуком, но и ничего не знала о его скоропалительном отъезде. Зато она, в отличие от Лежебоки, головы никогда не теряла – возможно, потому, что у нее были две тугие косички, которые удерживали голову на месте и мешали ей пуститься во все тяжкие. Марта рассудительно заметила, что уезжающих – как, впрочем, и приезжающих, – надежнее  всего искать на вокзале. Лежебока шлепнул себя по лбу и, ни слова не говоря, помчался в сторону вокзала. А Марта поспешила за ним, ведь мальчики, находящиеся в таком потерянном состоянии, отчаянно нуждаются в присмотре трезвомыслящих девочек.

На вокзал они успели вовремя – за три минуты до отхода поезда. Рагандук как раз окидывал город прощальным взглядом и собирался садиться в вагон.

– Пожалуйста, не уезжай! – отчаянно закричал Лежебока, бросаясь к медведю на шею. От такого крика дрогнуло бы даже каменное сердце – а у рагандука оно было вполне живое и очень даже отзывчивое. Но плакать при посторонних и менять свои решения в последнюю минуту – не в медвежьем характере. Поэтому рагандук одной лапой обнял Лежебоку за плечи, другой – осторожно вытер текущие по мальчишечьим щекам слезы, глубоко вздохнул и... запел. Это была пронзительная прощальная песня, в которой рагандук вспоминал самые лучшие дни, проведенные рядом с другом, и объяснял, что остаться никак не может. И хотя пел он по-медвежьи, а не по-человечески, суетившиеся на перроне пассажиры вдруг остановились и посмотрели друг на друга совсем другими глазами, крикливые разносчики газет и напитков замолчали, железнодорожный кассир принялась тайком промокать глаза платочком, а машинист поезда высунулся из локомотива, да так и застыл, слушая грустную песнь рагандука.

Вокзал словно накрыло облаком печали. Каждому из нас приходилось в жизни что-то терять, с кем-то расставаться, от кого-то уходить или уезжать. Обычно мы прячем такие воспоминания на самое донышко души, чтобы продолжать жить, как ни в чем не бывало. И они лежат там, на дне, холодными темными камушками, обрастают илом забвения, а порой, если их неосторожно задеть, взбаламучивают светлое озеро души, поселяя в нем тоску и тревогу.

Но песня рагандука совершила чудо: она высвободила из илистого плена воспоминания о былом, истончила тяжелые камни, сделав их прозрачными и почти невесомыми, а затем превратила в легкокрылых птиц. И они полетели над перроном и поездом, над вокзалом и городом, над лесами и полями, над горами и морями – и там, вдалеке, растаяли в вечернем небе без следа. А лица слушавших медведя людей посветлели и помолодели, словно с их плеч свалился тяжелый многолетний груз. Правда, заслушавшийся машинист забыл вовремя отправить поезд, но никто его за это не отругал. Рагандук смолк, в последний раз обнял Лежебоку, помахал стоявшей чуть поодаль Марте и тяжелой поступью пошел к своему вагону. Но тут, словно выйдя из оцепенения, к нему бросился один из провожающих – толстенький господин в котелке и с тростью, оказавшийся по счастливому совпадению директором местного оперного театра. Восторженно тряся медведя за лапу, директор заявил, что никогда в жизни не встречал обладателя столь удивительного голоса и столь мощного артистического темперамента, и предложил рагандуку регулярно выступать на театральных подмостках. Медведь покраснел (хотя под слоем шерсти этого никто не заметил), засмущался и принялся неловко отказываться – но Лежебока мигом сообразил, что ему представился уникальный шанс отменить отъезд друга.

– Ему ведь будет полагаться жалование? – подмигнул он директору театра.

– Безусловно! – кивнул директор.

– А служебная жилплощадь? – продолжал находчивый мальчик.

Тут настала очередь директора краснеть и смущаться. Потупившись, он пролепетал, что у театра имеется одна свободная служебная квартирка, но она вряд ли подойдет для звезды такого уровня, как рагандук: слишком мала, к тому же находится на оживленной улице, рядом с кондитерским магазинчиком... Заслышав про соседство с любимым магазинчиком, медведь тут же согласился на все условия, расцеловал директора театра и побежал сдавать свой билет в кассу. Директор театра подпрыгнул и от избытка чувств расцеловал Лежебоку. А Лежебока на радостях расцеловал Марту – и Генрих, который наблюдал за происходящим, спрятавшись за киоском с мороженым, чуть не лопнул от злости.

Вскоре рагандук стал настоящей знаменитостью: его выступление на сцене оперного театра (имевшее, кстати сказать, большой успех среди горожан) засняли заезжие телевизионщики и показали прямо по центральному телевидению. На медведя обрушилась слава – и, как это обычно бывает, новые неприятности...

 

Продолжение следует