Часть пятая, празднично-издевательская

Осень, конечно, – прекрасная пора, очей очарованье и все такое. Но это с одной стороны. А с другой – из-за лесов, непонятно зачем одевшихся в багрец и золото, природы увяданья и других катаклизмов заканчиваются летние каникулы, и приходится снова ходить в школу. А ведь медведя с собой в школу не возьмешь – это даже первокласснику понятно. И родителям не объяснишь, что рагандуку без Лежебоки будет одиноко и тоскливо – они ведь ни о каких рагандуках ничего не знают.

Как-то раз, в самом разгаре грибного сезона, Лежебока собрался с духом и решил познакомить своего четырехлапого друга со своими же двуногими родственниками. Но первым из родственников попался дедушка, и знакомство не случилось. Медведь издали мрачно глянул на старика, развернулся и молча ушел в заросли папоротника. И целый день потом с Лежебокой не разговаривал. К счастью, Лежебока был сообразительным мальчиком, и к вечеру догадался, что испортившееся настроение рагандука как-то связано с дедушкиными охотничьими наклонностями. И прямо спросил друга: «Тебе что, дедушка на ухо наступил?», намекая на акустические свойства дедушкиного рожка, из-за которых вполне можно было лишиться музыкального слуха, а то и вовсе оглохнуть. Медведь долго молчал, насупившись, но потом все же ответил: «Не на ухо. Он мне на всю жизнь наступил. И раздавил ее в труху, как старый гриб».

Насколько помнил Лежебока, в длинном списке дедушкиных охотничьих подвигов издевательства над медведями не значились, поэтому он потребовал от рагандука объяснений. И медведь нехотя рассказал ему историю трагического исчезновения своей семьи. «Ладно, я еще понимаю, – жену-красавицу увел, – ревел медведь. – Но дети мои ему зачем?!» Лежебока озадачился: «Дети-то ладно, с ними хоть поиграть можно. Но зачем дедушке твоя жена? У него своя имеется...» И показал другу фотографию бабушки. Медведь покосился на фото, потом на Лежебоку, почесал лапой в затылке и не стал сообщать мальчику, что бабушка не выдерживает никакого сравнения с рагандучицей – мелкая какая-то, сморщенная, и нос у нее не большим влажным черным пятаком, а невнятной белесой загогулиной. А ушей-то и вовсе нет (на самом деле, конечно, Лежебокинская бабушка была вполне ушастая, но на фотографии это было не видно из-за прически). «Все равно дедушка никак не может быть коварным бывшим одноклассником твоей жены, – сказал подслушавший медвежьи мысли Лежебока. – У него ни яхты нет, ни дачи, ни пасеки. Один только рожок, от которого все разбегаются. А бабушка моя очень даже симпатичная! И пироги, знаешь, какие печет? Почти как мама!» «Пироги – это вещь», – согласился медведь,  которого Лежебока однажды угощал домашней кулебякой. Ради таких пирогов можно признать симпатичной не только бабушку, но и болотную жабу.

«Прекрати обижать бабашку!» – рассердился Лежебока, который помимо воли слышал громкие мысли медведя (вот они, издержки телепатии!). «Извини, – сказал медведь. – Я не хотел. У меня просто душевная травма, периодически вызывающая приступы мизантропии и неадекватного поведения. Ведь не могла же моя семья сама по себе сквозь землю провалиться!» Лежебока великодушно простил рагандука, согласился, что провалиться под землю очень непросто (он сам раз пять пробовал, с неизменным отрицательным результатом), но предложил на всякий случай осмотреть место происшествия.

Возле заваленной сосной берлоги настала очередь Лежебоки чесать в затылке: он стал смутно припоминать историю про то, как дедушка бодался с лосем, и про пострадавшие при этом лесные насаждения. Но допрошенный тем же вечером дедушка отрицал все, кроме лося и сосны: никаких медведиц с медвежатами он во время схватки с рогатым чудищем не видел, ничьей косолапо-лохмато-ушастой красотой не соблазнялся, и ни на какие Багамы никого не сманивал. Лежебока понял, что за исчезновением медвежьей семьи скрывается какая-то ужасная тайна, и предложил рагандуку начать расследование, кто еще находился в окрестностях берлоги в тот злосчастный день. Медведь с радостью откликнулся на предложение мальчика, но в поисках они никуда не продвинулись. Ведь любой криминалист скажет вам, что чем больше времени прошло со времени совершения преступления, тем сложнее разнюхать следы злоумышленников, а за два года звери успевают натоптать в лесу столько новых дорожек, что в них запутается даже Шерлок Холмс.

И не то чтобы наши герои решили так быстро сдаться – нет, они бы вынюхивали и вынюхивали, высматривали и высматривали, расследовали и расследовали, с удовольствием забираясь все глубже в манящую чащу леса. Но тут случилась осень, школа и прочие сезонные неприятности.

В число таких неприятностей попал и выдавшийся через месяц после начала учебного года день рождения Марты. То есть для самой Марты, ее родителей, друзей, учителей, Лежебоки и даже для Генриха предстоящий праздник был очевидной приятностью, а вот для медведя – совсем наоборот. Ведь из-за уроков Лежебока стал проводить с рагандуком в три раза меньше времени, чем раньше, а тут вдобавок выяснилось, что в  воскресенье он вообще в лесу не появится. Медведь, успевший за лето привязаться к мальчику, сильно расстроился, но не подал виду. Ведь рагандуки не канючат, как маленькие капризные девчонки, и не вытирают тайком нечаянную слезинку, как подравшиеся мальчишки, и не вздыхают, как уставшие бабушки – они берут себя в лапы и делают вид, что полностью довольны жизнью. И нос задирают повыше, чтобы никто ненароком не заглянул им в глаза и не увидел тающуюся в них печаль.

«Отлично! – сказал медведь преувеличенно бодрым голосом. – Хоть отдохну от тебя немного, а то ходишь и ходишь сюда каждый день, как будто тебе тут все пни медом намазаны. И потом, мне пора запасы на зиму делать. И берлогу надо утеплять, не то опять спину просквозит и радикулит прихватит... И в лесу порядок не мешало бы навести – вон сколько шишек белки набросали... Да, чуть не забыл: меня же бурундуки в гости приглашали. Как раз в воскресенье!» А Лежебока ничего не сказал. Он просто подошел к рагандуку, обнял его за шею, зарылся носом в густую коричневую шерсть, постоял так какое-то время,  а потом повернулся и ушел. Потому что мальчикам не положено плакать при расставании, да и что это за расставание – всего-то одно воскресенье?

Хотя, по правде сказать, воскресенья бывают разные. Генеральноуборочное воскресенье, к примеру, длинное и очень противное (особенно если надо навести порядок в своем шкафу, расставить на этажерке книжки и учебники, заточить карандаши, начистить ботинки, вытащить из-под кровати неизвестно как там оказавшиеся чайную кружку, водяной пистолет, зубную щетку, три бруска пластилина, руль от старого велосипеда, осколок бутылочного стекла и бумажный самолетик, подмести пол, да еще и собрать все разбросанные сестренкой игрушки). Такое мальчикомучительское воскресенье тянется и тянется, как прилипшая к подошве башмака жевательная резинка, и никак не хочет отставать. А телевизорсмотрительное воскресенье, наоборот, – подозрительно короткое. Не успеешь досмотреть шестой фильм и тринадцатый мультик, как за окном обнаруживается поздний вечер, и приходится ложиться спать, недоумевая, куда запропастился целый день. А гостеприходительное воскресенье – тесное и жесткое, как воротничок накрахмаленной рубашки, и надоедливое, как стишок, который приходится вновь и вновь декламировать маминым друзьям, а потом папиным сослуживцам, а потом дедушкиным охотничьим одноклубникам, а потом бабушкиным бывшим ученикам и ученицам, а потом еще и семейному врачу, который лечил сестринский насморк и зачем-то остался на ужин. А влесугулятельное воскресенье – оно каждый  раз разное: то пахнущее нагретой солнцем хвоей, то брызгающееся холодной озерной водой, то фырчащее от удовольствия в зарослях малины, то ловящее языком щекотные капли дождя, то бегущее вприпрыжку по тропинке, то лежащее на поляне среди высокого разнотравья и глядящее на важно проплывающие по небу облака, то рассказывающее что-нибудь взахлеб, то задумчиво молчащее...

Воскресенье, которое Лежебока провел на дне рождения у Марты, конечно, немного уступало влесугулятельному, но было гораздо интереснее, чем гостеприходительное и телевизорсмотрительное, не говоря уже о генеральноуборочном. Там было много игр и конкурсов, вручение подарков и зачитывание поздравлений имениннице, сладкий стол, несладкий стол, выступление клоуна, представление фокусника, песни и даже бальные танцы. А еще там был Генрих, которому очень не понравилось, что Марта танцует не с ним, а с Лежебокой.

И Генрих немедленно принялся размышлять, как бы опозорить Лежебоку в глазах Марты.  И, к сожалению, быстро придумал, ведь он был очень коварный мальчик, хоть и вполне приличный на вид. 

«Слушай, Лежебока, – обратился он к сопернику, как только танец закончился, – а почему тебя называют Лежебокой?» И улыбнулся – добренькой такой улыбочкой, как будто его на самом деле очень интересовал этот вопрос. А у Лежебоки после танца с Мартой слегка кружилась голова от счастья, и бдительность в связи с этим была пониженной. «Потому что я очень люблю спать, и могу заснуть в любом положении», – беззаботно ответил он. «Врешь! – обрадовано закричал Генрих, и все сразу обернулись и посмотрели на них. – Стоя, к примеру, только слоны спать умеют». «А вот и не вру!» – обиделся Лежебока, потому что это ужасно противно, когда тебя несправедливо обвиняют, а тем более – в присутствии Марты. Он ведь действительно умел спать не только лежа дома в постели или в лесу рядом с медведем, но и сидя за партой, стоя в углу и даже вися на физкультурной перекладине! А кроме слонов стоя спит множество других животных – взять хотя бы парадную лошадь мэра.

«Спорим, что ты ни за что не заснешь, стоя на одной ноге, как цапля?» – торжествующе ухмыльнулся Генрих. «Спорим», – ответил Лежебока и понял, что угодил в ловушку, но было уже поздно. Марта смотрела на Лежебоку своими огромными, зелеными, как молодая трава, чуть насмешливыми глазами, и под этим взглядом взять свои слова обратно было решительно невозможно.

И Лежебока с Генрихом поспорили на щелбан в лоб, и ударили по рукам, и все гости Марты (не считая взрослых, которые давно ушли в гостиную обсуждать свои взрослые проблемы) столпились вокруг мальчиков и принялись делать ставки, кто победит. Лежебока вздохнул, согнул в колене одну ногу, покачался на оставшейся ноге, выбирая устойчивое положение, закрыл глаза и приготовился спать. Но тут Генрих закричал ему в самое ухо: «И руки растопырь, как цапля!» – так что Лежебока дернулся и чуть не упал, но все же удержался. И руки растопырил, как положено – спорить, так спорить. А Генрих принялся ходить вокруг него и хихикать, и ехидно комментировать, что Лежебока выглядит не как цапля, а как пьяный пингвин, и мешал ему сосредоточиться на сне. Наконец Марта не выдержала и строгим голосом велела Генриху перестать дразнить Лежебоку, и увела всех детей из детской в столовую – есть Главный Именинный Торт и пить Главный Деньрожденьский лимонад. «Надеюсь, ты выиграешь», – шепнула она Лежебоке, выходя из комнаты, и он сонно улыбнулся ей, погружаясь в дрему.

Генриху такое развитие событий снова не понравилось, поэтому он сделал вид, что идет со всеми в столовую, а сам незаметно улизнул и на цыпочках вернулся в детскую. Лежебока к тому времени уже крепко спал – ведь он был знаменит не только тем, что мог заснуть в любом положении и проспать сколько угодно, но еще и рекордной скоростью засыпания (опередить его в этом деле могли только папа и дедушка). А Генрих злорадно потер руки, прокрался к столу Марты, и тихо-претихо вытащил краски, кисточку, клей, ножницы, цветную бумагу и прочие канцелярские принадлежности. И пока другие дети лакомились высоченным, почти под потолок, тортом, измазывались шоколадом и желали Марте исполнения самых заветных желаний, Генрих успел приделать Лежебоке длинный красный нос из бумаги, и серебристые крылья из гофрированного картона, и черный хвост из собственного галстука, а главное – раскрасил нашего героя густыми, как сметана, гуашевыми красками. Темные волосы Лежебоки Генрих измазал белой краской, вокруг глаз нарисовал большие коричневые круги, пальцы рук закрасил черным, чтобы они походили на кончики крыльев цапли, а Лежебокинские брюки и ботинки покрыл ярко-красными разводами – это, по задумке Генриха, были цаплинские ноги.

Когда Марта с ребятами вернулись в детскую, им пришлось замереть на пороге и ахнуть: все вокруг, начиная от паркета и заканчивая письменным столом, книжными полками и клеткой с канарейкой, было заляпано яркими пятнами краски. В центре разноцветного безобразия стояло пугало, отдаленно смахивающее на цаплю и еще отдаленнее – на Лежебоку. А рядом стоял гордый своим произведением Генрих – без галстука и с измазанными краской рукавами рубашки. «Ты что это наделал?!» – возмутилась Марта, шагнула в комнату, поскользнулась в лужице разлитой краски и шлепнулась на пол прямо в своем великолепном золотистом деньрожденьском платье. Тут именинница окончательно рассердилась, и на ее громкие крики из гостиной прибежали родители, родственники, гости и прочие взрослые граждане, которые почему-то решили, что в доме пожар, и детей надо срочно спасать. Началась паника, в дверях детской возникло небольшое столпотворение, давка, толчея и неразбериха, в результате которых на пятнистом полу возле Марты оказалось довольно много народу, и все они, пытаясь выбраться, извозились в красочных пятнах по уши, и стали похожи на разноцветных южноамериканских лягушек. Только спящий Лежебока продолжал стоять возле стола, как памятник цапле-мутанту, да Генрих успел спрятаться под стол.

Взрослые не сразу поняли, что Лежебока – вовсе не памятник, потому что сначала долго охали и ахали над своими испорченными нарядами, потом – долго отмывались и приводили себя и детей в порядок, а потом – искали виновника происшедшего, извлекали его из-под стола  (Генрих брыкался и кричал, что он тут не при чем) и ставили в угол. «А что с Лежебокой-то делать будем?» – спросила Марта, переодетая из великолепного золотистого платья в замечательное зеленое, когда суматоха наконец улеглась.

«Бедный мальчик!» – всплеснула руками мама Марты, с трудом разглядев в застывшей цапле знакомые черты. И скомандовала родственникам немедленно тащить памятник в ванную комнату и превращать его обратно в Лежебоку. Родственники оказались людьми покладистыми, поэтому памятник оттащили в указанное место, освободили от клюва, крыльев и хвоста, отмыли от краски, вытерли насухо полотенцем, высушили волосы феном и даже переодели в подходящую мальчиковую одежду, из которой давно вырос старший брат Марты. Но в Лежебоку памятник так и не превратился – он продолжал стоять, как истукан, растопырив руки в стороны, поджав одну ногу, закрыв глаза и едва слышно посапывая.

Тормошение, щекотание, поднесение к уху звенящего будильника и другие пробудительные приемы результата не дали. «Наверное, он парами краски надышался и потерял сознание», – испугалась мама Марты. «Где ты видела, чтобы потерявшие сознание стояли в таких позах?» – философски заметил папа Марты, и мама не нашлась, что ответить: действительно, все известные ей люди искали потерянное сознание, лежа на полу или, в крайнем случае, на диване, и руки как крылья при этом не растопыривали. «Может, у него шок?» – предположила тетя Марты, которая обладала очень тонкой нервной системой, поэтому шокировало ее буквально все на свете. «Или коматозное состояние», – фыркнул дядя Марты, который работал главврачом и поэтому любил специфические шутки. «Что я скажу его родителям?!» – еще больше испугалась мама Марты и, поскольку сама в таком испуганном состоянии идти никуда не могла, отправила за родителями Лежебоки папу Марты.

Родители примчались очень быстро, и не одни, а с сестренкой, бабушкой и дедушкой. Но разбудить Лежебоку тоже не смогли, хотя и использовали все известные им приемы, включая некогда запрещенные мамой. «Надо вызывать «Скорую помощь»», – бледнея, прошептала Лежебокинская мама, и приготовилась падать в обморок. «Зачем такие крайности? – возразил Лежебокинский дедушка. – Мы ведь еще самое радикальное средство не применяли...» Мама передумала падать в обморок и вопросительно посмотрела на бабушку, которая вопросительно посмотрела на папу, который вопросительно посмотрел на дедушку, задумчиво поскреб подбородок, пожал плечами, кивнул и куда-то ушел.

Вернулся папа через полчаса, и не один, а с дедушкиным рожком, который он в виду чрезвычайной ситуации освободил из-под многомесячного ареста в полицейском участке. И дедушка с радостью схватил свой любимый рожок, и прижал его к груди, и поднес к губам и, мечтательно прикрыв глаза, ка-а-ак дунул!

Марта вздрогнула и пролила на свое только что надетое замечательное зеленое платье чашку горячего шоколада. Стоявший в углу детской комнаты Генрих сжался и закричал, что он больше не будет. Сидевшая на руках у мамы Лежебокинская сестренка скривилась и громко заплакала. Родители Марты переглянулись и мысленно решили, что следующий день рождения дочери будут отмечать в бомбоубежище. Лежебокинские папа и бабушка переглянулись и подумали, что давать дедушке рожок все-таки не следовало. Доедавшая кусок торта тетя Марты поперхнулась и упала в обморок вместо Лежебокинской мамы. Сидевший в кресле-качалке дядя Марты одобрительно посмотрел на дедушку и подумал, что надо устроить его на «Скорую помощь» – подавать сигналы вместо сирены. Остальные гости зажали уши руками и бросились вон из дома.

А Лежебока потянулся, разогнул поджатую ногу, опустил руки, моргнул, зевнул и проснулся. И очень удивился, обнаружив себя в чужой одежде, а рядом с собой – целую толпу народу. «Ура!» – закричали все, кто не успел убежать на улицу, и принялись обнимать, целовать, тискать и побрасывать Лежебоку. А потом спросили, почему он никак не просыпался. «Ну, вы даете! – удивился Лежебока. – Мы ж с Генрихом поспорили, и я не мог проснуться, пока он не скажет «Отомри!», чтобы не проиграть».  «И тут я виноват?!» – возмущенно пискнул Генрих из угла, но вид у него был настолько жалкий, что Лежебока не стал давать ему щелбан, хотя, согласитесь, Генрих вполне его заслужил.

Потом Лежебокинский и Мартовский папы отобрали у дедушки рожок, Марта снова переоделась – теперь уже в роскошное белое платье, тетя очнулась и доела торт, Лежебокинская сестренка успокоилась, Генриха выпустили из угла, а убежавшие гости вернулись в дом. Взрослые и дети решили, что все плохое уже позади, и уселись за стол, и принялись праздновать день рождения Марты, пробуждение Лежебоки и раскаяние Генриха. А между тем к городу, привлеченный сигналом рожка, во весь опор несся встревоженный рагандук...

 

Продолжение следует