Шел десятый день моего «отдыха» у моря. В Крым я не уехала — сбежала. Сбежала от знакомых, почему-то все время норовивших спросить: «А ты почему одна? Разве вы не…?». Сбежала от воспоминаний, подстерегавших меня на каждом шагу: по этой улице мы проходили вместе, здесь он показывал мне свое любимое «дерево силы», а этот автобус идет прямо к его дому, — дому, порог которого я никогда больше не переступлю. Сбежала от мыслей, которые преследовали неотступно: «Как ты мог так поступить со мной?!»
…В ночь перед нашим знакомством мне приснился сон. Вернее, даже не сон. Мне приснилась песня: «Суженный мой, ряженный, мне судьбой предсказанный». Ряженный мой суженый… Голос у него был вовсе не простуженный. Он не спросил, как меня зовут. Просто сказал: «Хорошо, что ты пришла». Сказал так, как будто мы договорились о встрече тысячу лет назад. И он ждал моего прихода всю жизнь. Не сходя с этого самого места. И знал, что я не могу не прийти. То, что случилось со мной, не было влюбленностью или любовью. Просто моя жизнь перевернулась. Бесповоротно. Просто без него не было жизни. Было серое тупое существование. И не было меня. Была тихая серьезная барышня, которая почти никогда не смеялась, не плакала, не любила, не ненавидела. Когда мы расставались, расходились, разбегались по делам, друзьям и знакомым, я продолжала ежесекундно чувствовать себя рядом с ним. «Мы так редко видимся, неужели тебе хватает?» — как-то спросил он. «Разве ты не знаешь, что мысленно я все время разговариваю с тобой?» — грустно улыбнулась я.
Когда все кончилось, я запретила себе такое «виртуальное общение». Не думать о нем, не говорить с ним, не жить в его мире, — это было трудно и очень больно, но дело было даже не в этом. Дело было в том, что он не был для меня любимым, близким, родным, незаменимым и так далее человеком. Он был частью меня. Как оказалось, большей частью. И тот жалкий осколок меня, который после нашего расставания оказался в моем распоряжении, был совершенно не приспособлен к жизни. Так что я уехала в Крым, повинуясь инстинкту самосохранения. Чтобы выжить. И выжечь из себя случившееся — если не каленым железом, то палящим южным солнцем…
Все было именно так, как я и рассчитывала. Небо без единого облачка. Раскаленная галька, обжигавшая босые ноги и шипевшая от капель падавшей на нее воды. Запах сосен в неподвижном воздухе. Причудливые выступы голых скал, с которых было так страшно и так упоительно прыгать в зеленую толщу волн, настолько прозрачную, что, казалось, дно находится сантиметрах в тридцати от поверхности. Пузырьки воздуха, стремительными струйками обтекавшие погружающееся в прохладную морскую глубину тело… Крым был по-прежнему любим и замечателен. Но легче не становилось.
До отъезда домой оставалось два дня. Мы с Лариской, моей приятельницей, которую я сманила на пару недель на море, вяло лежали на пляже, обсуждая, появится ли вообще когда-нибудь автобус до Судака. С утра мы успели совершить пеший переход из Судака в Новый Свет, облазили с экскурсией окрестные гроты и пещеры, «отметились» на нескольких пляжах и прибыли на автостанцию, преисполненные чувством выполненного долга. Сил на то, чтобы топать пешком обратно в Судак, у нас уже не осталось. Но водителю вожделенного транспортного средства, призванного доставить нас в город, ставший временным пристанищем, не было до этого никакого дела. Он бесследно растворился в жарком воздухе вместе с автобусом, и нам не оставалось ничего другого, как вернуться на пляж.
Я вышла из воды и расслабленно опустилась на полотенце. Солнце клонилось к закату. Народу на пляже осталось немного. Изжарившиеся за день отдыхающие отправились наверх пить пиво и заедать его шашлыками, сосисками и дынями с персиками.
— Вы не знаете, сегодня автобус на Судак будет?
Я подняла голову. Еще одной жертвой волюнтаристского поведения злополучного водителя автобуса оказался дочерна загорелый мускулистый мужчина в джентльменском пляжном наряде: кепка, плавки, шлепанцы. Как известно, общие невзгоды, как, впрочем, и общее почти полное отсутствие одежды, мобильников, пейджеров, записных книжек и прочих атрибутов цивилизованного человека, обычно сближают людей, чьи пути — случайно или волею судеб — пересеклись вдали от дома. Вскоре мы с Вадимом уже непринужденно беседовали, обсуждая крымские цены на виноград и жилье, погоду в его родной Москве и моем родном Харькове, дорогу до знаменитого мыса Меганом, температуру воды, сбор мидий и еще тысячу столь же насущных мелочей. Вадим предпочитал однообразному поджариванию на пляже путешествия по крымским горам с рюкзаком за плечами. Слушая его рассказы о ночевках в Карадагском заповеднике и неописуемом рассвете, встреченном на вершине горы, я тихо умирала от зависти. Пока мы с Лариской обживали дикие пляжи в окрестностях Судака, Вадим с тремя друзьями успел обойти чуть ли не половину всего полуострова. Сегодня он собирался съездить в Судак за билетами домой, но колесо фортуны развернулось совсем в другую сторону.
— Раз уж так получилось, приглашаю вас к нам в гости, — сказал Вадим. — Наша палатка стоит как раз на склоне вон той горы. Угостим вас мидиями, я сегодня приволок целую авоську. Послушаете, как классно поет наш Гоша…
Я вопросительно посмотрела на лежащую в задумчиво-сонном молчании Лариску. Она пожала плечами. Дескать, ты беседовала с этим типом, — тебе и решать.
— А потом проводим вас в Судак, — продолжал Вадим. — Не идти же вам домой на голодный желудок, в самом деле!
Звучало очень убедительно. После непродолжительного подъема по горной тропинке мы оказались на небольшой площадке, окруженной соснами. Возле одной из смолистых красавиц были свалены в кучу четыре рюкзака, каждый почти с меня ростом. Закопченные валуны около другой сосны, накрытые листом жести, служили импровизированным походным очагом. Друзья Вадима встретили нас как старых знакомых. Вскоре мы уже сидели по-турецки за «столом», накрытым прямо на опавшей хвое, а Вадим хлопотал у разведенного костра, выкладывая на раскаленный лист жести еще мокрых мидий, пахнущих солью и водорослями. Все мои предыдущие попытки полакомиться этими дарами моря неизменно приводили к тому, что организм с возмущением отторгал предложенное «яство», обиженно бурча, что такое безобразие он переварить не в состоянии. Но на сей раз кушанье было действительно божественно вкусным, и я вовсю уминала пахнувшее дымом костра содержимое продолговатых раковин, которые сидящий рядом Вадим вскрывал для меня ножом. Он не сводил с меня глаз, сыпал остротами и рассказывал одну историю за другой, но мне и в голову не приходило, что он пытается за мной ухаживать. Мы смеялись, пили молодое виноградное вино и слушали положенные на музыку стихи с легким привкусом грусти, которые мягким баритоном пел под гитару Гоша — упитанный лысеющий блондин с небольшой аккуратной бородкой. Незаметно стемнело. Окруженные подступившим мраком и освещенные только отблесками догорающего костра, мы выглядели, как индейцы майя, готовящиеся совершать ритуальное жертвоприношение. Наконец, все мидии были съедены, вино — выпито, а песни — спеты. Кто-то предложил пойти искупаться. Мы спускались по тропинке в почти полной темноте, и только деревья слабо фосфоресцировали, как будто отдавая впитанный за день солнечный свет. На полпути к берегу Вадим остановился и мягко взял меня за руку.
— Чувствуешь, как пахнет? — спросил он.
— Нет, — ответила я, сделала еще шаг и неожиданно окунулась в облако невероятного запаха. Тонкий и головокружительный аромат лился откуда-то сверху. Он почему-то не растекался в стороны, а парил призрачным столбом между землей и усыпанными цветами ветвями дерева, под которым мы остановились…
Несколько минут спустя мы двинулись дальше. Легкий флер загадочного запаха следовал за нами, притаившись в моих волосах. Сбросив на еще теплую гальку шорты и рубашку, я вошла в воду, сделала несколько шагов по быстро уходящему вниз дну, оттолкнулась и позволила бархатным волнам унести мое ставшее почти невесомым тело, куда им вздумается. Возникшее чувство парения в пустоте поглотило все мысли. Руки и ноги плавно двигались сами. Горизонт исчез, растворившись в незаметном переходе черно-зеленой воды в черно-синее небо. Я посмотрела на свои пальцы и увидела, что вода вокруг них слегка светится. Казалось, каждое мое движение пробуждает к жизни мириады крошечных морских светлячков, и они трепетно касаются моих ладоней, пытаясь продлить свое эфемерное существование.
— Ты не боишься заплывать так далеко? — раздался откуда-то сзади голос Вадима.
Я обернулась. Кроме него, рядом никого не было. Горы, окружавшие бухту, наплывали на нас, как огромные теплые айсберги. Их очертания тоже фосфоресцировали в темноте, как и мои руки и подплывший вплотную Вадим. Кромка берега угадывалась на каком-то почти невообразимом расстоянии.
— Действительно, пора возвращаться, — смущенно ответила я, отворачиваясь от страстного взгляда устремленных на меня глаз.
Обратно я плыла быстро, подгоняемая страхом перед расстоянием, отделявшим меня от берега, и чувством неловкости от слишком интимной ситуации, в которой оказалась с почти незнакомым мужчиной. Спасительная твердь приближалась слишком медленно, поэтому я гребла изо всех сил, отталкиваясь от теплых пружинящих волн. Наверное, я опять слишком увлеклась происходящим, потому что к действительности меня вернул голос Вадима:
— Иришка…
Голос был тихий, чуть ироничный и слишком ласковый для посторонних людей. Я продолжала плыть, не оглядываясь.
— Здесь уже давно можно стоять, — продолжил он совсем близко от меня.
Я осторожно коснулась ногами дна.
— Бесстрашная моя… — прошептал Вадим, обнимая меня сзади.
Я обернулась к нему, и наши губы встретились. В тот странный вечер со мной творилось что-то невообразимое: каждое новое ощущение, будь то наслаждение ароматом цветущего дерева, видом неправдоподобно светящегося моря или вкусом нежных губ Вадима, поглощало меня настолько, что окружающий мир деликатно прекращал свое существование, дабы не спугнуть колдовское мгновение. Вот и сейчас было только теплое море, поддерживавшее наши сплетающиеся тела, руки Вадима, развязывающие бретельки моего купальника, и стремительные удары наших сердец, как будто пытавшихся прорваться сквозь мокрую кожу и соединиться в одно пульсирующее целое. Мы двигались в унисон с волнами и растворялись в море, в горах, которых почти можно было коснуться рукой, в огнях, длинной цепочкой сверкающих на берегу, в небе, бессовестно взирающем на нас сверху…
Возвращения на берег к поджидавшим нас ребятам и подъема по тропинке на давешнюю площадку я почти не заметила. Казалось, море ласково передало нас укутанной в сосны горе, которая мягко приняла ношу, опустила ее на пропахший костром спальник, расстеленный почти у самой вершины под огромным деревом, и бережно укрыла вторым спальником. Четкий силуэт соседней горы, подсвеченный полной луной, живые, чуть колышущиеся ветви с длинными тонкими иглами на фоне бездонного неба с внезапно проклюнувшимися звездами, и наш тихий шепот… В ту ночь мы почти не спали. Лежали, тесно прижавшись друг к другу, и говорили обо всем на свете. О жизни и смерти, о любви и ненависти, о моем неудачном романе и о браке Вадима, давно превратившемся в пустую формальность. Мы были всем сразу. Страстными любовниками и трепетными возлюбленными. Случайными знакомыми, осторожно пробующими на вкус канву чужой жизни, и старыми друзьями, понимающими друг друга с полуслова. Взрослыми, знающими, что эта быстро тающая ночь — все, что отпущено нам судьбой, и детьми, которые наперекор всему не хотели разнимать переплетенных рук.
Яркое утреннее солнце безжалостно разрушило колдовство ночи. Горы опять стали обычными горами, деревья — обычными деревьями. И только Вадим, уснувший почти под утро, прижав мою ладонь к своей щеке, остался близким и дорогим для меня человеком. Дорогим настолько, что я никогда не решилась бы войти в его жизнь надолго. Признаваться в любви, клясться в верности, предъявлять претензии, причинять боль, — все это было не для нас. Я осторожно высвободила ладошку, собираясь спуститься вниз, разбудить Лариску и исчезнуть, не прощаясь. Вадим открыл глаза. Мы посмотрели друг на друга и поняли, что уже поздно. Мы упустили момент, когда можно было расстаться тихо и легко, без слез и ненужных сожалений. С каждой минутой мы все стремительнее прорастали друг в друга, и печаль от осознания того, что сейчас эту связь придется мучительно рвать, затопила нас целиком и выплескивалась из глаз, которые мы не могли отвести друг от друга.
— Я провожу тебя, — хрипло сказал Вадим, нарушая гнетущее молчание.
Полчаса спустя мы стояли у поворота дороги, уходившей на Судак. Автобус так и не объявился. Поодаль маялась Лариска, нетерпеливо дожидаясь, когда же я присоединюсь к ней, и мы тронемся в путь.
— Иришка, Иришка, что же ты наделала, — вздохнул Вадим, в последний раз прижимая меня к себе. — Я успел в тебя влюбиться ...
На следующий день симферопольский поезд вез нас домой. Из маленького дорожного зеркальца на меня смотрела другая, почти незнакомая женщина. На бронзовом от загара лице сияли неправдоподобно большие глаза. Свет, нечаянно разбуженный встречей с Вадимом, освещал меня изнутри, превращая почти в красавицу.
Больше мы никогда не виделись. Но кто сказал, что для счастья нужно, любимый человек жил с тобой в одной квартире, ел по утрам приготовленную тобой яичницу и вечером устало рассказывал о неприятностях на работе?! Он есть на свете, и это главное. И когда у меня в жизни вдруг случается серая полоса, я твердо знаю: в любой момент я могу взять билет, добраться до Нового Света и подняться на нашу гору. И неважно, лето или зима, весенняя капель или осенняя слякоть будет в это время в окружающем мире. Там, на нашей горе, под нашим деревом, всегда августовский вечер. Сосны радостно зашумят, приветствуя меня. И раковины мидий разом начнут с гулкими хлопками раскрываться одна за другой на раскаленном металле. Ты повернешь голову, освещаемый отблесками костра, и скажешь, пряча улыбку:
— Ну, наконец-то. Где тебя столько носило?
Ярослава Сегал