Ярослава Сегал

ДО ТЕХ ПОР, ПОКА…

 

 

Вместо предисловия

В жизни каждого из нас бывают моменты, бесповоротно меняющие ее течение. Впрочем, есть люди, считающие, что наша жизнь разветвляется на непересекающиеся потоки каждую секунду, и каждое мгновение поэтому – судьбоносно. Наверное, они правы (я в этом даже почти уверена). Но я, к сожалению или к счастью, пока не настолько четко вижу линии своей судьбы, чтобы замечать их ежесекундную бифуркацию. Поэтому мгновений, которые кардинально изменили меня и мою жизнь, я насчитываю не сотни и тысячи, а всего с десяток. Одно из них почему-то цепляет меня особенно сильно. Я долго оценивала его негативно. Это был момент, когда понимаешь, что нужно уйти, что кони торопят и дорога уже ждет тебя – но, тем не менее, остаешься. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что признательна судьбе, Богу и самой себе, что все сложилось именно так, а не иначе. Никакой путь, каким бы тупиковым он ни казался, на самом деле таким не является, – пока человек жив, по крайней мере. И все же, все же, все же… Я по-прежнему до сих пор слежу за ее судьбой – той девочки, которая нашла в себе силы уйти, а не остаться. Она иногда присылает мне весточки – яркими, нездешними снами, распластавшимися крыльями неправдоподобно белых облаков и тоской по чему-то запредельному. Именно ей – той мне, которая могла бы состояться, если бы я в определенное время и в определенном месте поступила иначе – посвящается эта книга.

 

Часть I

 

Глава 1.

Королева-мать тщетно пыталась разрешиться от бремени поздним весенним вечером. От боли, усталости и снадобья, которым ее напоила Главная Повитуха, у Королевы кружилась голова и плыли перед глазами фиолетовые пятна. Она попросила открыть окно, и в комнате запахло свежестью и сырой землей, но облегчения это не принесло. Долгожданный наследник никак не желал появляться на свет. Повитухи озабоченно шептались, поглядывая то на слабо светящийся Желтый Глаз, приложенный к животу Королевы, то на Главную Повитуху, ожидая ее решения.

Свечение камня начало угасать. Это означало, что ребенок в утробе – первенец и наследник трона – погибал. Медлить дальше было нельзя. Главная Повитуха вынула шепотку разноцветного порошка из мешочка на поясе и бросила ее в камин. По комнате пополз зеленоватый искрящийся дым, и запахло озоном. Затем Повитуха насыпала немного разноцветного порошка в королевский кубок, добавила туда темной жидкости из маленького хрустального флакончика, что-то пошептала и заставила Королеву выпить.

Запах напитка напомнил Королеве детство и мерцающие огоньки на далеких болотах, куда они как-то забрели с братом и сестрой и заблудились. Горечь разлилась по горлу, в висках застучало, и Королева почувствовала, что летит вниз все быстрее и быстрее. Издалека доносились встревожено-суетливый шепот повитух и позвякивание инструментов, Главная Повитуха колдовала над ее огромным животом, тени на стенах складывались в странные, почти человеческие фигуры…

 

В суматохе никто не заметил, как через приоткрытое окно в комнату просочилось легкое туманное облачко, проплыло мимо роженицы и зависло под потолком. Светлая Фея успела как раз вовремя. Когда Главная Повитуха вынула из чрева тельце ребенка, он уже не подавал признаков жизни, а по комнате метались зловещие черные тени. Светлая Фея подула на новорожденного - тот вздрогнул, сморщил крохотный нос и заплакал. Повитухи облегченно вздохнули и принялись обмывать его водой из Животворящего Источника.

Светлая Фея очертила вокруг ребенка круг, произнесла заклинание и сказала: «Отныне этот круг будет защищать тебя от врагов и опасностей, от дурного глаза и худой молвы…» Договорить она не успела: из сгустившегося зеленоватого тумана возникла Темная Фея и щелкнула пальцами. Дрова в камине вспыхнули ярким пламенем, а за окном сверкнула зловещая багровая молния.

Главная Повитуха закусила губу: молния в такой тихий безоблачный вечер не предвещала ничего хорошего. Разноцветный порошок из заветного мешочка использовался только в экстренных случаях, и только под присмотром Королевского Алхимика. Никто толком не знал, чем грозит его передозировка. Ходили слухи, что дым от этого песка мог поднять мертвого из могилы, превратить лошадь в осла или вызвать гнев троллей.

Бабушка Главной Повитухи была колдуньей и передала внучке часть своих секретов. Она говорила, что цветной порошок опасен лишь для того, кто не обладает достаточной силой или подвержен страху. Но он же помогал при неизлечимых болезнях, останавливал кровотечения и мог спасти умирающего младенца, поэтому Главная Повитуха решилась использовать его при рождении наследника на свой страх и риск. Дело было сделано: ребенок жив. Но какие силы приведены в действие и чем это грозит теперь королевству? Главная Повитуха боялась даже подумать об этом.

 

«Этот же круг, - сказала между тем Темная Фея, - будет невидимой стеной, отделяющей тебя от людей и от всего мира». Отменить заклинание Светлая Фея уже не могла. Она попыталась хотя бы смягчить его, добавив: «И так будет до тех пор, пока…» Но в этот момент Королева-мать открыла глаза и слабо шевельнула рукой.

 

В затуманенном мозгу Королевы происходили странные вещи. Ей чудилось, что над ней витают два облака – темно-зеленое и белое, - имеющие едва различимые человеческие очертания. С разных сторон до роженицы доносились голоса, отражались от невидимых стен, множились и рассыпались на отдельные звуки. Королева силилась уловить их смысл, но слова «круг», «стена» и «защита» никак не желали складываться в осмысленные фразы. «До тех пор, пока…» - вдруг совершенно четко услышала Королева и открыла глаза. Размытые пятна сгустились в Главную Повитуху, которая радостно воскликнула: «Очнулась… С дочерью, Ваше Величество!», и протянула Королеве ребенка. На лице Королевы проступило недоумение, быстро сменившееся разочарованием. Она мечтала о сыне, не допуская даже мысли о дочери. Королева посмотрела на ребенка и не ощутила никаких материнских чувств. Девочка была смугла и некрасива. Королева устало прикрыла глаза и опять куда-то провалилась.

«Ты слишком жестока, сестра, - сказала Светлая Фея Темной. – Посмотри, что ты наделала. Даже собственная мать не чувствует ее своим ребенком».

«А ты слишком сентиментальна, дорогуша, - расхохоталась Темная Фея. – Ты же знаешь, нельзя получить Жизнь, не отдав ничего взамен».

 

От Королевского Алхимика не укрылся ни странный запах в опочивальне Королевы, ни испуганное лицо Главной Повитухи. Через час Король знал все: у него родилась дочь; Повитуха использовала опасное магическое средство; были плохие знамения. Срочно собранный консилиум Королевских Мудрецов к утру вынес вердикт: поместить ребенка в Очищающую Купель и положиться на волю богов.

Очищающая Купель находилась глубоко под землей, в Пещере Предков. Сюда никогда не проникали лучи солнца. Стены Пещеры чуть светились изнутри, а ближе к гладкому каменному полу свечение усиливалось, переходя в яркий голубой свет в углублении, наполненном прозрачной жидкостью. Это и была легендарная Очищающая Купель. В нее издревле помещали тех членов королевского рода, которые совершили преступление или были прокляты. Если через девять дней помещенный в Купель человек оставался в живых, это был знак: боги простили его, и проклятие снято.

В последний раз в Пещеру Предков спускались сто пятьдесят лет назад. Двоюродная прабабушка Короля избавилась от нечаянного плода своей преступной любви с Королевским Книгочеем, но тайна раскрылась, и девушку поместили в Купель. Когда через девять дней Очищающий От Проклятий и Блюститель Нравов спустились за ней, они обнаружили в Купели застывшее тело, превратившееся в прекрасную статую. С тех пор эта статуя так и осталась в Пещере Предков. Говорят, что раз в год, в годовщину печальных событий, по мраморным щекам статуи текут слезы. Королевские Мудрецы исследовали их состав в своих лабораториях и были разочарованы: обычные человеческие слезы, разве что чуть горше, чем у живых людей…

Каких только трагических тайн не хранила в себе Пещера Предков! Но они охранялись пуще Государственной Казны и Королевской Печати. Ни одна живая душа не могла самовольно проникнуть в Пещеру Предков или – тем более – покинуть ее. Семь дверей запирали лестницу, ведущую в мрачные глубины подземелья. Один ключ находился у Короля, один – у Королевы, остальные – у Хранителя Традиций, Блюстителя Нравов, Очищающего От Проклятий, Помнящего Былое и Верховного Королевского Судьи.

 

Дубовые двери недовольно скрипели, словно недоумевая, зачем потревожили их столетний сон. Король молча передал колыбель с дочерью Очищающему От Проклятий. Сердце его сжалось, но нарушить Закон он не посмел. Королева по-прежнему находилась в полузабытьи в своей опочивальне.

Очищающий От Проклятий с ребенком на руках медленно начал свой путь вниз. Он преодолел первые двадцать ступеней, двери остались за поворотом, и стало совсем темно. Очищающий постоял, привыкая к темноте, и различил внизу мерцающий огонек - это прилетел Проводник. Потянулись томительные часы спуска. Сначала Очищающий считал ступени, но после первой тысячи сбился со счета и погрузился в собственные печальные мысли. Мир исчез. Осталась лишь темнота, мерцающий огонек Проводника впереди и крошечное тельце ребенка на руках.

 

Очищающий был стар. Он шел и вспоминал своего первенца, который погиб на охоте, непоседу внука, живущего в далеких краях и лишь изредка приезжающего в гости, и собственное детство в солнечных пятнах света. Ни разу за всю бесконечно долгую жизнь Очищающему не приходилось выполнять такого поручения, как сегодня. Должность перешла к нему по наследству от отца, который, как и нынешний Очищающий, знал о Пещере Предков лишь понаслышке и занимался в основном снятием порчи и сглаза да отведением приворотов. На душе было тоскливо. «И почему я не стал Садовником, или Рыбаком, или даже Подметальщиком Улиц? – думал он, отмеряя ступени. – Это много достойнее, чем играть роль Палача».

Впереди наконец посветлело, и полчаса спустя перед ними предстала Пещера Предков. Очищающий осторожно поставил на пол колыбель с Принцессой и опустился возле нее на колени. Затем он долго ждал, пока выровняется дыхание и успокоится сердце, пытаясь оттянуть неизбежное. Рука его привычно легла на талисман, который еще в детстве дала ему мать, и с которым он не расставался вот уже много десятков лет. Внезапно, решившись, Очищающий снял талисман с шеи и положил его возле левой руки Принцессы. Вмешиваться в решения богов – это было больше, чем государственное преступление, это было святотатство, но в то мучительно долгое мгновение Очищающий понял, что готов принять любое наказание, даже кару богов, - лишь бы не знать потом весь остаток отмеренной ему жизни, что и он принимал участие в убийстве ни в чем не повинного ребенка.

Девочка не спала, но лежала очень тихо и смотрела куда-то поверх головы старика. Он поправил одеяльце, вздохнул и опустил колыбельку в Купель. Она качнулась, но не утонула. «Да будут боги милосердны к тебе, Принцесса», - сказал Очищающий и отправился в обратный путь.

 

Девять дней во дворце стояла мертвая тишина. Придворные прятали от Королевы глаза. Король в одиночестве нервно расхаживал по залу, забросив все неотложные дела. Главная Повитуха пыталась наложить на себя руки, но ей успели помешать.

Девять дней в королевстве лил дождь. Дороги развезло, и подданные не высовывали носа из своих домов. Припозднившаяся почти на месяц весна так и не решалась вступить в свои права. Набухшие почки не распускались, и ни одна травинка не показывалась из земли.

Девять дней Светлая Фея неотлучно дежурила возле Принцессы в пещере Предков. «Она нарушает Закон, - твердила Темная Фея богам. – Этому ребенку лучше умереть». Боги бросили на весы силу обеих Фей, но чаши так и не склонились ни в одну, ни в другую сторону. На девятый день боги решили: Принцесса будет жить. Но заклятие Темной Феи останется в силе. До тех пор, пока…

 

Когда Очищающий От Проклятий показался из-за дверей, Королева бросилась к нему, но не смогла произнести ни слова. «Она жива», - сказал Очищающий и передал ребенка матери. Королева прижала к себе дочь и заплакала. Теплая капля скатилась на щечку Принцессы, и девочка проснулась. За время пребывания в Пещере Предков смуглая кожа Принцессы посветлела. С серьезного неулыбчивого личика на Королеву внимательно смотрели темно-серые глаза. От этого пристального, недетского взгляда по груди Королевы пробежал холодок: чужой ребенок, чужой, чужой... Но томительные девять дней ожидания сделали свое дело: страх за жизнь дочери навсегда поселился в сердце Королевы, и она сочла этот страх любовью…

На следующий день глашатаи объявили народу о рождении Наследницы Престола, и в королевстве начались празднества. Наконец выглянуло солнце, хмурые лица посветлели, и даже у самых отчаянных пессимистов затеплилась в душе надежда, что все плохое осталось позади.

 

Глава 2.

Наследница росла тихим, смышленым и очень болезненным ребенком. Королева-мать считала, что мир слишком опасен для этого хрупкого существа, поэтому Принцессу оберегали от всего – от холода и зноя, от дуновения ветерка, от яркого света и, конечно, от посторонних людей.

Она очень рано заговорила, освоила счет и письмо, с легкостью обучилась и премудростям различных наук, и тонкостям дворцового этикета – к несказанной радости Их Величеств. Да, к великому сожалению, Принцесса была девочкой. Но в остальном она отвечала всем требованиям, предъявляемым к Наследнику Престола. Если не любить, то гордиться дочерью у Короля и Королевы были все основания.

 

Так прошло три года… То ли использование цветного порошка Главной Повитухой все же не осталось без последствий, то ли боги, разгневанные тем, что их отвлекли от более важных дел, отвернули свои благосклонные лица от королевской семьи, то ли дувшие всю зиму ветры с гор принесли-таки обещанные несчастья, то ли просто Колесо Судьбы повернулось не в ту сторону, но в королевстве наступила пора печальных перемен. На западных границах наступали войска Черного Герцога, с юга атаковали полчища Индры Лохматого, подданные роптали из-за непогоды, вышедшей из повиновения Королевскому Алхимику и сгубившей только взошедшие посевы. Королевский Звездочет читал на небе мрачные письмена, предрекавшие еще более смутное время, а мудрецы разводили руками и, опустив глаза долу, лишь мрачно вздыхали. Никто не решался произнести вслух то, о чем думали все: до рождения Принцессы дела в королевстве шли совсем иначе…

 

Их Величества старались не замечать глухого раздражения, порой доходящего до скрытой ненависти, которое вызывала у народа Наследница Престола, надеясь, что рано или поздно обстоятельства ее рождения забудутся, а жизнь в королевстве наладится. Все изменилось в один миг: в комнату Принцессы через приоткрытое окно влетела иссиня-черная трепещущая стрела со светящимся наконечником. Светлая Фея едва успела отклонить смертоносное жало, летевшее прямо к сердцу Принцессы. Стрела чуть изменила траекторию и вонзилась в руку одной из Придворных Нянек, сидевших вокруг наследницы. Бедная женщина вскрикнула и упала замертво, а в комнате воцарилась гнетущая тишина. Черная стрела со светящимся наконечником… Никто из ныне живущих не видел ее до этого злополучного дня. О ней ходили страшные легенды. Говорили, что эта стрела прилетает прямо из Мира Мертвых, и тот, кого она пронзит, умирает дважды: сначала погибает его тело, а затем разлетается на мириады осколков его душа, чтобы уже никогда не собраться воедино и не воплотиться в новом теле. Кто мог осмелиться прибегнуть к запретной Магии Мертвых и вызвать Стрелу Двойной Смерти? Откуда последует следующий удар? Как защитить Принцессу от неведомых, но могущественных врагов и спасти королевство от гибели? Ответов на эти вопросы не знал никто. Решение об отъезде Королевы и Принцессы вместе со свитой было принято в тот же вечер. Король отправил их в далекую южную страну, которой правил его стародавний друг.

 

Новый дворец не уступал прежнему в роскоши, но стоял не на равнине, а у подножия гор. Анфилады комнат были с утра до позднего вечера пронизаны солнечным светом. Восточные балконы смотрели на город, западные были обращены в сторону гор. Жители столицы - Города У Горы - поразили Принцессу непонятной гортанной речью, порывистыми жестами и яркими тканями вычурных одеяний. На родине Принцессы люди были спокойны и сдержанны, любили неяркие краски – под стать их неброской внешности. Чужеземцы же оказались невероятно темпераментны: они походили то на вспышки дворцового фейерверка, то на веселый перестук ливня по крыше, то на зимнюю бурю в лесу.

Городской шум быстро утомлял девочку, поэтому обычно она предпочитала гулять по западному балкону. Горы были так высоки, что даже в самую огнедышащую жару с их голов не слезали снежные шапки. По утрам они искрились золотом, а на закате окрашивались в лиловые и фиолетовые цвета…

Ни Королевский Лекарь, ни многочисленные местные факиры и маги не могли найти средство от тоски, в которую всякий раз впадала Наследница, глядя на закат солнца. Она очень любила наблюдать, как расплавленный солнечный диск величаво касается вершины самой высокой горы, как вспыхивает багрянцем снег и наливаются розовым светом облака. Но стоило светилу послать из-за помрачневшей громады гор свой последний лучик, как нежно-розовые облака начинали отливать зловещими багрово-синими отблесками, а сердце Принцессы сжималось от пронзительной печали и ощущения неотвратимой беды…

 

В довершение всего, девочка очень боялась темноты, но признаться в этом ей мешала гордость. По ночам в каждом углу спальни ей чудились шорохи и шевеления, а ровно в полночь огромный великан на витражном стекле оживал, мрачно поблескивал своими прозрачными глазами на Принцессу, произносил глухие невнятные речи и грозился шагнуть в комнату. Витражных Дел Мастер сделал великана на окне опочивальни Наследницы по просьбе самой Королевы – для защиты от злых духов гор и от случайных взглядов челяди, среди которой было много иноземцев. Заклятье Темной Феи и тут сделало свое дело: предназначенный для того, чтобы беречь покой Принцессы, великан играл в ее жизни зловещую роль. Не давая уснуть и запугивая девочку до состояния оцепенения, когда отчаянный крик замирал на губах, не в силах сорваться с них, великан проникал и в ее сны, медленно наступая на Принцессу шаг за шагом и собираясь раздавить огромными ножищами. Каждый раз она выскальзывала из сна за мгновение до того, как темная громада должна была обрушиться на нее, и очень боялась, что однажды не успеет проснуться…

Но, к счастью, каждый раз наступало утро, и солнце заглядывало в комнату, освещая бесчисленные игрушки, которыми Наследница играла лишь изредка и всегда – в одиночестве. Настоящей ее страстью были книги. Замечтавшись в дворцовой библиотеке, она могла пропустить и обед, и прогулку. Толстые фолианты в кожаных одеждах с золотым тиснением на корешках уносили Принцессу в сказочные дали, где бились насмерть благородные рыцари, в подземных кельях варили свое зелье могущественные колдуны, а в загадочном море водились диковинные существа с рыбьим телом и человеческим голосом.

 

Однажды море превратилось из туманных грез в настоящие теплые волны, касавшиеся ног Принцессы, в шум прибоя и особый, ни с чем не сравнимый запах. Чужеземные врачеватели рекомендовали Королеве морские прогулки для исцеления Наследницы от хандры и укрепления ее слабого здоровья. Долгое путешествие через поросшие густой изумрудной зеленью холмы и зияющие таинственной чернотой отвесные ущелья закончилось на рассвете. Такого солнца Принцесса никогда не видела: нечто яркое и невероятно огромное медленно выплывало из-за горизонта. Ровная, чуть морщинистая у берега поверхность моря задышала, зашевелилась и озарилась слепящим алым светом. В этом было что-то очень важное, но никак не выразимое словами…

 Когда три недели «лечения» закончились, и пыльный, шумный и жаркий Город У Горы снова принял их в свои объятия, Принцесса почувствовала, что море осталось где-то внутри нее – живое, настоящее и бесконечно близкое. Иногда оно приходило в снах, но девочка никому не рассказывала об этом, боясь спугнуть хрупкое ощущение прикосновения к чему-то величественному и неизъяснимому.

 

Здесь, вдали от дома и от своего народа, замкнутость и нелюдимость Наследницы усилились многократно. Все было чужое – солнце, небо, людская речь, смуглые дети на узеньких мощеных разноцветными камнями улочках, запах специй и пряностей… Принцесса тосковала по родному дворцу, по весеннему запаху нежной клейкой листвы, по дедушке и бабушке… Ей казалось, что нужно просто вернуться туда, - и все исправится, а мир снова станет родным и светлым.

Она наотрез отказывалась учить гортанный язык местных жителей, и даже начала дерзить приехавшему навестить жену и дочь Королю. Однажды вечером, когда Его Величество почему-то был не в духе, а Принцесса слишком уж своевольничала, они серьезно поссорились. «Я уеду домой, - сказала Принцесса. – Вы совсем не любите меня, и я больше не хочу с вами жить». «Я тебя не держу, - раздувая ноздри, отрезал Король (дерзкая девчонка, как она разговаривает с отцом!) – Но провожатых ты не получишь. Отправляйся одна, раз ты так решила».

Одна из Королевских Нянек собрала вещи, а конюх запряг лошадей в карету. Королева тщетно пыталась помирить Короля и Принцессу – оба упрямо стояли на своем. Когда все приготовления были окончены, Наследница выглянула на дворцовую лестницу. Стояла глубокая ночь. Почти все свечи во дворце были погашены, лестница казалась огромной и страшной, и что-то тихое, но зловещее слышалось в воздухе – то ли шепот ветра за стенами дворца, то ли чей-то издевательский смех, то ли смертоносный свист черной стрелы со светящимся наконечником – девочка так и не смогла забыть о происшествии, вынудившем ее покинуть родину. Принцесса дрогнула. «Проводите меня вниз, пожалуйста», - тихо попросила она. «Раз уж ты решила обходиться без нас, - ответил Король, - начинай прямо сейчас». Бунтовщице было четыре года от роду, и страх пересилил гордость, упрямство и тоску по родине: она так и не ступила на темную лестницу, и больше не порывалась уехать. Отношения с отцом окрасились вынужденным послушанием, сквозь которое лишь изредка прорывалась строптивость Принцессы. Но Король прекрасно знал, что действует на дочь хуже наказаний и запретов: он переставал с ней общаться. Обычно девочка выдерживала две-три недели, а затем, уступив увещеваниям Королевы, приходила с повинной. Именно тогда, во время наполненных звенящей тишиной дней, у Наследницы впервые появилось ощущение стены между ней и окружающими людьми. Стена была мертвая, тяжелая и холодная; она создавала вокруг Принцессы пространство, наполненное молчанием и напряженностью. Внутри было тоскливо, одиноко и очень обидно. За пределами стены бурлила жизнь, и ей не было до Принцессы никакого дела.

Первое открытое девочкой правило гласило: «Стена не перестанет ощущаться столь явственно до тех пор, пока ты не попросишь прощения». Тогда ей казалось, что на свет нет ничего более трудного, чем попросить прощения. Это было даже сложнее, чем не дрожать, когда вечером гасили все свечи в ее спальне, и куда неприятнее тех тягостных мгновений, когда на ней останавливались изучающие взгляды иноземцев. Произнести вслух нужные слова было так тяжело, что порой у Принцессы начинало болеть горло и поднималась температура. Но с каждым днем размолвки с отцом стена смыкалась вокруг Принцессы все плотнее и безжалостней, поэтому она всякий раз сдавалась и, преодолевая мучительную судорогу в гортани, выдавливала из себя заверения в раскаянии.

 

Случались дни, когда стена, казалось, совсем исчезала: например, когда приходил караван с гостинцами от родителей Короля и Королевы, и по дворцовым залам разносились родные запахи, а во внутреннем саду появлялись мохнатые деревья из северного королевства. Или когда Принцессе говорили, что вскоре они (всегда тайно и всегда ненадолго) поедут навестить родные места, - тогда она теряла покой, собирала в дорогу любимые книги и считала дни до отъезда. Да и в долгом путешествии на север, которое обычно занимало не один десяток дней, было так много новых впечатлений, что стена на время растворялась. Королевская семья со свитой и поклажей, навьюченной на лошадей, неспешно пересекала жаркий пестрый город и долго двигалась по плоскогорью. К вечеру они достигали перевала, разбивали шатры и останавливались на ночлег. Когда на рассвете караван вновь трогался в путь, горы еще были окутаны тончайшей дымкой и казались продолжением сна. Потом дни начинали переплетаться и сливаться воедино: то караван пробирался через лесистые холмы, то неспешно двигался вдоль берега моря. Мелькали вдалеке огни городов. Пугал своей мрачной славой дворец легендарной царицы, сбрасывавшей с высокой башни всех своих возлюбленных. Бурные горные речки сменялись широкими и плавными реками равнин. Шаловливые духи степи норовили растрепать одежду путников. Потом показывались реденькие лесочки, чтобы вскоре уступить место непроходимым лесным чащам и дремучим дубравам… И, наконец, почему-то всегда ночью, они оказывались у стен родного дворца. Гомон встречающих, слезы радости, пляска свечей на праздничных столах, - все это быстро утомляло Принцессу, и она отправлялась спать, зная, что рано утром, втайне от всех, дедушка разбудит ее, укутает потеплее и поведет на крышу. Там вдвоем они встречали рассвет, а когда оранжевое солнышко мягко освещало все вокруг, к ним прилетали белые птицы с полупрозрачными крыльями, садились на руки дедушки, клевали припасенное им зерно и благодарно курлыкали.

 

…Много лет спустя, стоя над мертвым телом деда, Принцесса отказывалась признавать реальность происходящего: ее дедушка не мог быть этим неподвижным отстраненным стариком, лежавшим в темном зале в окружении плачущих свечей и пены белых цветов. Настоящий дедушка был жив и полон сил, каждое утро он выходил приветствовать солнце, и птицы были его свитой. Но проклятая стена не давала Принцессе вернуться в то далекое время и снова ощутить свою ладошку в огромной теплой дедушкиной руке. «Ты не почувствуешь, что любишь кого-то, пока не потеряешь его», - тихо и печально сказала Темная Фея в Погребальном Зале. Принцесса стремительно обернулась, но слезы, предательски застилавшие глаза, мешали ей что-либо рассмотреть. «И ты будешь жить в ледяной пустыне своего одиночества до тех пор, пока…» - донеслось откуда-то сверху совсем тихо. Принцесса напрягла слух, но больше разобрать ничего не смогла…

 

Каждый день, проведенный на родине, был для Принцессы самым-самым: самым радостным и самым грустным, ведь она ни на секунду не забывала, что скоро придется возвращаться назад. Птицы вили гнезда под дворцовой крышей, солнечные блики танцевали по натертому до зеркального блеска дубовому паркету, а на кухне, судя по долетавшим запахам, пекли вкуснейшие пироги.

Если пройти по дворцовому парку наискосок и миновать Волшебную Чащу, можно было прийти к Животворящему Источнику. Ледяной ключ бил из-под земли прямо в мраморную чашу с зеленоватыми прожилками, и вкус этой воды был самым замечательным на свете. А вечером крохотные разноцветные звездочки раскрывались огромными светящимися куполами прямо над дворцом, и от запаха фейерверка першило в носу. В кабинете у дедушки было много чудесных вещей: тонкие иглы послушно исполняли замысловатый танец в блюдечке с водой по мановению его руки; старинные шкатулки играли печальные мелодии; металлические шарики перекатывались по черной полированной поверхности, складываясь в причудливые узоры; а в пузырьках и флакончиках странными запахами манили Принцессу густые переливчатые жидкости.

На улицах звучала родная речь, солнце не опаляло все вокруг, а мягко согревало, могучие деревья, как добрые великаны, укрывали от ветра и непогоды. Вдалеке расстилались огромные Королевские Сады, и путь к ним лежал через шумный городской рынок, мимо Молочной Речки с Кисельными Берегами, мимо длинных кварталов ремесленников, в которых каждая улица имела свое название, свой цвет и свой запах. На ослепительно-белой Пекарской пахло сдобой и блинчиками. Медовая встречала огромной пчелой на вывеске, рядами темных дубовых бочонков и стайками мальчишек с липкими сотами в руках. А на пыльно-коричневой Улице Башмачников раздавался дробный перестук молоточков, и терпко пахло кожей.

У въезда в Сады они отпускали карету и дальше шли пешком. Дедушка рассказывал Принцессе о том, как устроено Королевство Муравьев, какие лечебные травы приносит на первой росе Королева Лугов, и даже разрешал ей побегать босиком по траве и съесть ягод прямо с куста – они были не то чтобы вкуснее тех, что подавались к столу в парадном зале на тончайших золотых подносах, - они были настоящие. Там, в Садах, можно было напиться свежеотжатого яблочного сока, - такого кислого, что захватывало дух, - и тихонько раскачиваться в гамаке, глядя на проплывающие в небе облака…

Горечь разлуки со всем этим великолепием смягчало только то, что по пути на юг они останавливались у моря и проводили там несколько дней. А затем снова открывалась панорама пахнущего пряностями и раскаленной пылью Города У Горы, и для Принцессы начиналось очередное заточение за невидимой стеной…

 

Глава 3.

Их Величества по-прежнему мечтали о сыне. Наследница с удивлением наблюдала растущий живот Королевы-матери и вслушивалась в странные разговоры взрослых. На этот раз были приняты все меры предосторожности, и Королева благополучно родила сына – красивого мальчика с молочно-белой кожей, тонкими чертами лица и черными как смоль волосами. Какая-то непостижимая для Принцессы тайна была заключена в крохотных пальчиках брата, его маленьком личике и тихом посапывании во сне...

После пережитых по поводу дочери волнений, бесконечных ночных бдений во время ее болезней и всяческих других беспокойств второй ребенок был для королевской четы просто подарком – тихим и здоровым в младенчестве, веселым и любвеобильным в детстве. Маленького Принца любили все – челядь и родственники, гости дворца и гортанные чужеземцы на улицах. Он сразу стал любимцем Короля – с этим ребенком Его Величеству было легко и радостно, он бросался отцу на шею, когда тот возвращался с охоты, его обиды не копились глубоко внутри, как у Принцессы, а выплескивались бурными слезами и через мгновение сменялись ясной улыбкой…

 

В сердце Наследницы боролись смешанные чувства. Она почти смирилась с той дистанцией, которая существовала между ней и остальными людьми, но рождение брата показало, что эта дистанция куда больше и болезненнее, чем можно было предположить. Искрящееся жизнелюбие брата еще сильнее подчеркивало мрачную замкнутость Принцессы. «Вот кому нужно было родиться Наследником», - обронила как-то Королева, сидя рядом с Королем и любуясь играющим возле них сыном, - и осеклась, увидев незаметно вошедшую в зал дочь. Повисло неловкое молчание, и мгновение спустя Принцесса уже бежала по коридору, размазывая по щекам непрошенные слезы и унося прочь незаслуженную боль. «А вот кому совсем не нужно было рождаться», - прошептала она, ворвавшись в свою комнату и остановившись около большого, в полстены зеркала. Отражение обиженно всхлипнуло и уткнулось лицом в ладони, так что только вздрагивавшие худенькие плечи были свидетелями безмолвных рыданий. Казалось, брат отнял у Наследницы даже ту толику любви и тепла, которая она раньше иногда получала от родителей.

Но вместе с горечью в жизнь девочки вошло и другое – странная привязанность к ней этого маленького и веселого существа. Маленький Принц любил людей, и это чувство выплескивалось на всех, но сестре доставалось едва ли не больше всех остальных (не считая, конечно, самого Короля). Почему это случилось, - не понимал никто, но брат воспринимал Принцессу как-то по-своему. Он любил засыпать, обнимая ее за шею. Он хотел участвовать во всех ее играх и прогулках. Он не давал ей замкнуться, бесцеремонно нарушая ее одиночество. На него невозможно было сердиться, - так лукаво и непосредственно он себя вел…

 

Однажды случилась беда. Брат по обыкновению пытался расшевелить Принцессу, вскарабкавшись на соседний стул и дергая ее за рукав. Погруженная в чтение книги, девочка нетерпеливо отмахнулась от него. В следующую секунду неосторожно отпрянувший брат слетел со стула, и на Принцессу обрушились: рев маленького Принца, ужас матери, перекошенное от гнева лицо отца, вид крови и панический страх, сковавший сердце. С незнакомой доселе жестокостью Король как клещами схватил Наследницу за руку, оттащил ее в детскую и запретил оттуда выходить. Она сидела в темноте, боясь зажечь свечу, переживая за брата и глотая жгучие слезы обиды на Короля. Больше всего на свете ей хотелось умереть. Неизвестно, сколько времени так прошло. Там, за границей тьмы, суматоха постепенно стихла. Кровь остановили, все мало-помалу успокоились, и в наступившей тишине обострившийся слух Принцессы уловил – через множество залов и комнат – тихий голос брата, который упрашивал простить Принцессу, увещания Королевы и непреклонную фразу Короля: «Ей здесь делать нечего. Пусть сидит там одна».

«Я не тронула его и пальцем. Он упал сам. Я же не знала, что так случится», - хотела закричать девочка, но горло не слушалось. Стена стала настолько плотной и осязаемой, что нечего было даже и думать о том, чтобы вырваться за ее пределы. И если вечером она была еще полупроницаема, то после бессонной ночи, полной бездонной обиды на всех и ядовитой жалости к себе, она застыла и сформировалась окончательно. В неподвижной улыбке великана на витражном стекле Наследнице чудилась злорадная ухмылка Темной Феи. Пустые стеклянные глаза смотрели сквозь нее, пронизывая ледяным холодом, пробиравшим до самых костей….

Утром обнаружилось, что у Принцессы жар. Наказание отменили, комната снова наполнилась людьми, но было поздно: ни их забота, ни их вернувшаяся любовь уже не могли коснуться сжавшегося в комочек и ее заледеневшего сердца. Было даже хорошо, что распухшее горло не позволяло разговаривать: общаться не хотелось ни с кем. Все они – и Их Величества, и маленький Принц, - разом стали чужими и далекими. Разве им объяснишь, как больно внутри?! Разве способны они, довольные, счастливые и любимые, понять, каково жить за глухой, непроницаемой стеной?!..

 

Внешне жизнь вскоре наладилась. Но постоянным напоминанием о случившейся беде служил теперь небольшой розовый шрам на колене брата и дата, которую Принцесса вырезала на внутренней стороне крышки своего любимого ларчика, чтобы НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ.

Впрочем, забыть было не так просто. Через несколько месяцев стряслось новое несчастье: невесть почему проснувшийся от трехсотлетнего сна тролль напал на бабушку, которая как раз шла через дальний сектор дворцового парка, направляясь в гости к своей двоюродной сестре. Это случилось, когда Принцесса гостила на севере, в родном королевстве. Бабушка звала внучку с собой на прогулку, но Принцесса отказалась: так уютно было сидеть у камина в библиотеке с книгой в руках, а в парке уже темнело…

Никто не обвинял Принцессу напрямую, но в обращенных к ней взглядах, в тягостном молчании так и слышалось: «Это все из-за тебя. Если бы ты пошла с ней, ничего бы не случилось!» Знакомое отчаяние захлестнуло горло, а страх за жизнь бабушки сжал все тело. Принцесса сидела, как каменная, расширившимися от ужаса глазами следя, как снуют туда-сюда придворные, как нервничает Королевский Лекарь, плачет тетя и до хруста сжимает руки дедушка. Всю ночь ей снились кошмары: бабушка с оторванными руками и ногами и стремительно надвигающиеся на нее жутко лязгающие чудовища. Утром горло опять не слушалось Принцессу. «Все в порядке», - ответил дедушка на ее немой вопрос. Бабушка лежала на высокой кровати, руки и ноги у нее были целы. Ссадины и раны скоро зажили, а через три недели бабушка даже рассталась с палочкой.

И все было бы хорошо, но однажды вечером сгустившаяся из сумерек Темная Фея неслышно подплыла к сестре Королевы и слегка коснулась ее левой руки. С неожиданным раздражением тетя сказала дедушке: «Да что вы с ней все нянчитесь?! Она совершенно бесчувственная. Когда тролль напал на маму, она даже слезинки не проронила. Ваша ненаглядная внученька никого не любит. У нее просто нет сердца!» Принцесса поняла, что речь идет о ней, но ни слова возражения не слетело с ее губ. Чем больнее ее ранила несправедливость, тем более отстраненным становилось ее лицо и тем более непроницаемой – окружавшая ее стена.

 

Глава 4.

В воздухе терпко пахло пыльцой огненно-алых цветов, покрывших живым ковром едва оттаявшие склоны гор, и нагретыми жарким апрельским солнцем камнями, которыми были вымощены улицы Города У Горы. Шла пятнадцатая весна в жизни Принцессы. Может быть, эта весна и оказалась бы такой же, как и все предыдущие – всего лишь еще одним вымученным окончанием не по южному лютой зимы, всего лишь суетливым предисловием к долгожданной поездке на родину, - но все изменил теплый пушистый комочек с огромными синими глазами и смешно торчавшими ушками, подаренный ей в день рождения владыкой южной страны. Подарок был по всем меркам королевский. Гранни - умный и некогда очень доверчивый зверь - в последние годы стал огромной редкостью даже в родных горах, поскольку охотников, мечтавших добыть его золотистую шкуру, не могли остановить ни отборные егеря южного владыки, ни суровое наказание за поимку на месте преступления. Добыть детеныша гранни живьем было задачей почти невозможной: гордые существа, утратившие веру в людей, предпочитали бросаться вниз с утесов всей стаей, но не попадать в лапы охотников, и даже инстинкт продолжения рода не восставал против этого последнего вызова человеческой жадности и жестокости.

Наследница не спрашивала, почему Грэм – так она назвала подаренного ей детеныша - не погиб вместе со своими родителями. Ей было вполне достаточно понимания, что это существо так же одиноко, как она сама. С первого же дня они стали неразлучны. Стена, давно и тщательно затворенная для всех, не существовала для Грэма. Он засыпал возле постели Принцессы, а рано утром ее будил его шершавый язык. С Грэмом она делилась всем, что накипело на душе, - и он бережно слизывал горькие слезы с ее щек. Ему одному она рассказывала о своих потаенных мечтах, - и он слушал так проникновенно, что порой девушке казалось: в этом пушистом гибком теле стучит человеческое сердце, и синие глаза глядят на нее с невозможной для зверя печалью и состраданием.

 

Грэм рос необыкновенно быстро, и два месяца спустя нельзя было узнать прежний крохотный комочек с ладонь величиной в огромном золотистом звере с грацией кошки и невозмутимостью сфинкса. Принцесса легко могла бы уместиться на широкой спине своего любимца, но никогда даже не пыталась попробовать прокатиться на Грэме: сама идея использовать друга в качестве носильщика казалась ей кощунственной. Впервые в жизни она не торопила дни до отъезда на родину. Промежуток между восходом солнца и отходом ко сну был так плотно заполнен общением с Грэмом, прогулками с ним по городу и играми на пестрых от непрерывно появляющихся все новых и новых цветов горных лугах, что времени на мечты и печаль просто не оставалось. Когда Его Величество сказал дочери, что они не могут взять с собой «крошку» Грэма в поездку на север, она не сомневалась ни секунды:

- Тогда я не поеду тоже.

Увещевания и угрозы больше не действовали, пытка молчанием потеряла свою эффективность, и через неделю отец сдался. Чтобы не отставать в дороге от Грэма, Принцесса даже научилась ездить верхом, хотя до этого панически боялась лошадей.

Это лето запомнилось ей на всю жизнь: ветер, бьющий в лицо, шумное дыхание бегущего рядом Грэма, шорох листвы над головой, когда они, далеко оторвавшись от каравана, падали в траву с одуряюще-свежим запахом и замирали, вслушиваясь в оглушительное биение собственных сердец.

 

Три месяца, проведенные в северном королевстве, закончились так быстро, как умеют заканчиваться только самые лучшие вещи на свете. Уезжать назад – язык не поворачивался называть замок в южной стране домом – не хотелось мучительно остро. Принцесса и сама не понимала, что с ней происходит. К привычной боли от расставания с родиной, с дедушкой и бабушкой и всем тем, к чему, наперекор знанию о скорой разлуке, успевала прикипеть душа, добавилось необъяснимое, и от этого еще более сводящее с ума предчувствие беды.

Но как донести до них, взрослых и умных, это ощущение того, что приближается непоправимое? Как объяснить им, привыкшим считать ее взбалмошной чудачкой, существом не от мира сего, что на сей раз ее нежелание возвращаться на чужбину – не каприз, не блажь, а отчаянная попытка отсрочить и изменить то, что уже стоит на пороге и пронизывает неживым холодом теплые сентябрьские вечера?

В дороге Наследница вздрагивала от каждого громкого звука, не зная, откуда ждать удара, и ни на шаг не отпускала от себя Грэма. Но дни сменяли один другой, вместо чуть тронутых первой желтизной лесов вокруг каравана расстилались степи, вздымавшиеся у горизонта пологими холмами, ветер приносил горячее дыхание южного солнца, а ничего страшного не происходило. И Город У Горы был таким же, как всегда, и люди весело вскидывали вверх левую руку, приветствуя чужаков, к которым они давно привыкли. Вот только дворец, служивший королевской семье убежищем, настороженно молчал, и было в этом молчании что-то от затаившего дыхание зверя, приготовившегося к смертоносному прыжку, да любимое дерево Принцессы во внутреннем дворике, вздрагивая, торопливо сбрасывало серебристую листву, хотя до наступления холодов было еще очень далеко.

 

Катастрофа разразилась на третьи сутки после прихода каравана. Непроглядную тьму над ночным городом разорвали тысячи огненных стрел, выпущенных невидимой рукой. Добела раскаленные наконечники с развевающимися шлейфами алого пламени, летевшие со всех сторон, стремились к одной-единственной цели – дворцу, в котором много лет назад нашла прибежище семья Принцессы. Любой, кто стал бы невольным свидетелем происходящего, был бы парализован странной закономерностью в поведении бездушных орудий смерти: стрелы вели себя, как живые создания. Они огибали купола мечетей и высокие шпили зданий, бесшумно проносились над деревьями, не задевая их крон, и свивались в упругий жгут над дворцом, в который были нацелены. Но ни одна живая душа не видела этого величественного и жуткого зрелища: город спал, одурманенный черной удушливой ночью, и никто из его жителей не пробудился, движимый предчувствием надвигающейся смерти. Через несколько мгновений над крышей дворца извивался гигантский живой шар огня, трепетал и раздувался, обретая очертания гигантского зева, готовящегося поглотить и могучее здание, и всех его обитателей.

В тот момент, когда пасть огненного чудовища уже почти коснулась стен дворца, тьму расколола ослепительно-яркая вспышка молнии. Сгусток светящейся энергии ударил прямо в центр пылающего шара, раздирая его на части и парализуя движение к мирно спящим во дворце людям. Раскат грома смешался с яростным рыком огненного монстра. Чудище содрогнулось, отпрянуло от дворца, с исступлением бросилось вверх, стремясь уничтожить нежданного врага, а затем бессильно рассыпалось на множество пульсирующих огненных сгустков и с шипением ушло в землю.

Там, в глубинах земной коры так и не достигшая своей цели, порабощенная чужой злой волей масса огня заструилась по древним трещинам и разломам, нетерпеливо устремилась вниз, не останавливая движения ни на мгновение, пока не достигла места, где рождаются землетрясения…

 

Глухой гул потряс основания окрестных гор, зазмеился по их склонам, концентрическими кольцами побежал от окраин города к его центру. Вздрогнули и затряслись стены домов, начали проседать крыши ветхих строений у подножья горы, посыпались каменные плиты с фронтонов дворцов в богатой части города. Земля ходила волнами, будто забыв о том, что ей предназначено быть твердью, колебалась, расходилась зияющими трещинами, алчно вздыбливалась. Дома, построенные, казалось, на века, складывались, как карточные домики, погребая под собой спящих жителей. Воздух наполнился пылью и запахом гари, гулом и грохотом, воплями перепуганных людей и резкими криками стражников, пытавшихся остановить разраставшуюся панику.

В опочивальне Принцессы настороженно замерли двое: девушка, парализованная животным ужасом, и огромный гранни, ощущавший опасность, но впервые в жизни не понимавший, откуда она исходит. Принцесса, не отрываясь, смотрела на великана в витражном окне: никогда еще реальность не была так близка к ее навязчивым, из месяца в месяц повторявшимся страшным снам. Наследница могла бы поклясться, что великан медленно и неотвратимо оживал, но клясться в этом было некому, поскольку носившаяся в суматохе дворцовая челядь почему-то не заглядывала в опочивальню Принцессы, а сама она не могла ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово. Грэм вскоре тоже почуял врага: шерсть на его затылке вздыбилась, а синие глаза загорелись недобрым зеленым огнем. Обретая призрачную плоть и наливаясь тусклым багровым свечением, великан то ли мерцал, как марево, в спертом воздухе, то ли шевелился, пристально глядя на Принцессу и кривя губы в злорадной ухмылке.

Когда зловещий великан шагнул с окна в пространство комнаты, Грэм зарычал и прижался к Принцессе. Шаг, другой, третий. Протянутая в сторону Принцессы рука. Сердце, готовое выскочить из горла. Напрягшееся тело гранни рядом. Чей-то отчаянный крик за окном. Метнувшийся навстречу ожившему призраку Грэм. Яркая вспышка света, после которой перед глазами несколько мгновений висела плотная черная пелена. Зияющее отверстие в витражном окне, точно повторяющее контуры исчезнувшего великана. Застывшее на полу тело гранни. Пересохшие губы запоздало шепчут: «Нет!!!». Дрожащие руки тщетно пытаются приподнять друга. Свет синих глаз медленно гаснет, и ползет от уголка рта неправдоподобно алая струйка крови…

 

Так их и нашла Королева, отправившая в комнату дочери после того, как убедилась, что сын находится в безопасности: неподвижный гранни, вытянувшийся на полу в своем последнем прыжке, и безмолвная девушка с обезумевшими от горя глазами. Наследница не отвечала на расспросы и вообще никак не реагировала на окружающих. В мозгу пульсировала страшная мысль: «Это я, это я во всем виновата!» Ни отчаянные молитвы своим и чужим богам, ни безумные попытки поделиться с умирающим своей жизненной силой, прижавшись к нему сердцем к сердцу, ни к чему не привели. Грэм умер, выдохнув последнюю в своей жизни порцию воздуха в мокрую от слез ладошку Принцессы и устало прикрыв глаза, как бы говоря: «Прости, я стараюсь изо всех сил, но что-то с неодолимой силой уносит меня прочь, и я не могу остаться с тобой. Никак не могу. Прости».

 

Над лежавшим в руинах городом стоял неумолчный плач людей, в мгновение ока потерявших все: близких, кров над головой, налаженную жизнь, мечты о будущем… Владыка южной страны прислал Его Величеству длинное письмо, в котором витиевато благодарил судьбу за то, что она свела его с таким высокородным другом, и сетовал на то, что печальные обстоятельства вынуждают их расстаться. Видимо, от местных советников владыки не укрылось, что дворец королевской семьи таинственным образом оказался в эпицентре трагических событий минувшей ночи. Король молча скомкал письмо и отдал приказ собираться в дорогу. Винить южного владыку он не мог: устранить чужеземцев до того, как на них, не приведи Бог, обрушится неуправляемая стихия народного гнева, было мудро и дальновидно.

Принцесса осталась безучастной к торопливым сборам и перспективе скоро оказаться на родине: силы покинули ее, когда последние комья земли навсегда скрыли от глаз укутанное в парчовый саван тело Грэма. Она жила как во сне, смотрела сквозь людей, не узнавая их, и напряженно вслушивалась в скрытые от чужих ушей шорохи и звуки. Временами страшная правда о гибели Грэма отступала, как морок, и тогда ей казалось, что она видит гранни, медленно шествующего по террасе дворца, слышит его размеренное дыхание у себя в изголовье, касается рукой его длинной шелковистой шерсти…

 

Однажды, когда она, по обыкновению, сидела скрючившись у горящего камина (не смотря на жару, Наследницу знобило, поэтому поленья в ее комнате жгли днем и ночью) и смотрела в огонь, перебирая драгоценные воспоминания о времени, проведенном вместе с Грэмом, ей показалось, что гранни бесшумно появился в дверном проеме и зовет ее с собой. Она резко вскочила. Комната поплыла перед глазами, стук крови в висках перешел в оглушительный бой барабанов, а в упавшей на глаза темной пелене вдруг проступил костер, вокруг которого ритмично двигались темнокожие люди почти без одежды, в ярко расписанных масках. Барабанный бой заполнил собой все пространство, люди в масках окружили Принцессу, размахивая мускулистыми руками и двигаясь все быстрее и быстрее… Девушка пришла в себя от прикосновения холодной воды, выплеснутой в лицо: на счастье, как раз в тот момент, когда она потеряла сознание и упала прямо на тлеющие в камине поленья, мимо проходила одна из служанок. Обожженная ладонь правой руки, кровоточащая ссадина на виске, ноющая боль в спине – все это воспринималось как происходящее с кем-то другим, и лишь сильное головокружение от резкого перехода из одной реальности в другую заставило Наследницу поморщиться.

Происшедшее с дочерью не на шутку испугало Короля и Королеву. Срочно созванный консилиум целителей и лекарей, ясновидящих и прорицателей сообщил Их Величествам, что никаких серьезных расстройств не обнаружено. У Принцессы просто сильный шок, и единственный лекарь в такой ситуации – время. В любом случае, рассчитывать на длительное лечение в южной стране было невозможно, и через день навьюченный сверх обыкновения караван тронулся в путь.

 

Когда на седьмые сутки пути перед путниками открылось море, что-то живое промелькнуло в потухших глазах Наследницы. Она пришпорила коня и галопом направилась к береговой линии. Морская пена коснулась конских копыт. Девушка спешилась и села прямо на гальку, подставив ноги набегающим волнам.

- Остановите ее, она простудится! – взволнованно крикнула Королева, но Король придержал ее за руку и отрицательно покачал головой:

- Не мешай. Если она не может разделить свое горе с нами, пусть разделит с тем, кого впускает в свое сердце.

Пять дней караван стоял на берегу моря, нетерпеливо ожидая приказа продолжить путешествие. Но Король все медлил, издалека наблюдая за одинокой фигуркой, застывшей у полосы прибоя, и не решаясь потревожить горькое одиночество дочери. На шестой день Принцесса наконец поднялась, вскочила на своего коня и молча поскакала на север. Море смягчило тяжесть утраты, как будто приняв в себя часть нестерпимой боли и унеся ее прочь вместе с отхлынувшими зелеными волнами. Но мир по-прежнему был покрыт полупрозрачной пеленой, отделявшей от Принцессы краски и запахи, приглушая до едва различимого шепота звонкое пение птиц и голоса людей. Вместе с Грэмом умерла огромная часть души, и существование продолжалась лишь по инерции, не вызывая ни интереса и удивления, ни горечи и раздражения, ни еще каких-либо чувств. Была лишь страшная усталость от необходимости заставлять двигаться бренную оболочку, в которой больше не было сил и желания жить.

 

Глава 5.

Дома их ждало еще одно печальное известие: в тот самый день и час, когда погиб Грэм, перестало биться сердце дедушки – последнего живого существа, с которым Принцессу связывало таинственное родство душ и с которым не чувствовалось присутствие злополучной стены. В Погребальном Зале над телом деда Наследница заплакала – впервые с того момента, когда навсегда закрылись глаза Грэма. И тогда же она впервые в жизни отчетливо услышала голос Темной Феи: «Ты не почувствуешь, что любишь кого-то, пока не потеряешь его…»

Повинуясь непонятному внутреннему порыву, Принцесса тихо вышла из Погребального Зала и пошла вперед, не разбирая дороги. Разорвать замкнувшийся круг, разомкнуть ненавистную стену! Она чувствовала, что если не сделает что-нибудь прямо сейчас, то просто сойдет с ума. Почему она приносит несчастье всем, к кому искренне привязывается? Почему жизнь устроена так несправедливо, что умирают самые любимые и дорогие, а остаются – все прочие? Почему она с самого рождения не такая как все, и то, что другим дается с легкостью, ей приходится добывать ценой боли и слез? Почему судьба преследует ее, гоня с места на место и посылая смертоносные знаки именно в те моменты, когда все наконец налаживается? Почему, почему, почему…

 

Погруженная в свой внутренний монолог, девушка не заметила, как вышла из ворот дворцового парка, пересекла главную площадь и углубилась в старинные петляющие улочки, усыпанные желто-лимонной опавшей листвой. Не заметила она и того, что движется навстречу потоку спешащих куда-то горожан, и только резкое столкновение с чьим-то телом остановило ее быструю ходьбу, почти срывавшуюся в бег.

Она подняла глаза и увидела ту, чей путь пересекся с ее собственным – женщину с рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами и прозрачными серыми глазами. Женщина внимательно посмотрела на налетевшую девушку, но не возмутилась и не потребовала извинений. Она чуть заметно улыбнулась, а затем спокойно и неторопливо пошла дальше, сделав Принцессе знак следовать за ней. Обычно заносчивая и гордая королевская дочка молча повиновалась. Они свернули налево, потом через два квартала – направо, дошли до западных городских ворот и миновали стражников, охранявших въезд в город. С наезженного тракта женщина вскоре свернула на тропинку, теряющуюся среди неслышно роняющих последнюю листву деревьев, и Наследница вслед за ней углубилась в лесную чащу. Ни тревоги, не беспокойства не было, даже наоборот: впервые за последнее время у Принцессы было ощущение, что все происходит так, как надо.

 

Домик, оплетенный красным плющом по самую крышу, стоял у берега крохотного темно-зеленого озерца, на поверхности которого, как на зеркальной глади, лежали отливающие янтарным воском кленовые листья. Женщина остановилась на пороге, поджидая отставшую Принцессу:

- Входи, я давно жду тебя.

Принцесса молча вошла под светлый бревенчатый свод. Казалось, что здесь, внутри маленького, но очень уютного домика даже светлее, чем снаружи: бревна источали теплый желтоватый свет, в окошко любопытными глазами заглядывали филигранные листья плюща. Пахло сухими лесными травами, ягодами, грибами и домом – не жилищем вообще, а тем самым домом, который каждый из нас исподволь стремится найти, чтобы хотя бы ненадолго обогреться от жизненных ненастий и набраться сил перед дальней дорогой в неизвестность.

 Женщина опустилась в кресло, созданное самой природой из огромного коряжистого пня какого-то светлого дерева – изогнутые гладкие корни вместо подлокотников, выточенное временем углубление в стволе вместо сидения, причудливый кап вместо подставки для ног, - и открытым, ясным взором посмотрела на Принцессу. Девушка опустилась на стоящее напротив отполированное дубовое сидение в форме получаши и подняла глаза на женщину. Было очень тихо, лишь задумчиво гудела залетевшая на сладкий ягодный дух и не торопившаяся выбраться наружу пчела, да шелестели за окном не желавшие покоряться осеннему ветру и облетать листья плюща.

- Вы сказали, что ждали меня. Зачем? – спросила Принцесса. – Кто вы? И откуда меня знаете?

- Мое настоящее имя ничего тебе не скажет, - ответила женщина. – Люди зовут меня Ведуньей. Ты можешь называть меня так же, если хочешь. Или придумай любое другое имя – для меня это неважно. Что же касается других твоих вопросов… Во-первых, я должна… ну, скажем так, передать тебе привет, а во-вторых…

- Привет?! От кого? – воскликнула Наследница, не дослушав.

- От Грэма.

- Вы… знаете Грэма? Но он…

- Если ты будешь все время перебивать меня, мы так и не продвинемся вперед. Да, я знаю того, кого ты называла Грэмом. Я знаю и то, что он умер у тебя на глазах. Но ты ошибаешься, думая, что тот, кого больше нет в живых, вообще нигде не существует.

Принцесса хотела было рассказать, как призрак Грэма являлся ей, когда она бродила в бреду по дворцу в далекой южной стране, но промолчала, боясь, что Ведунья рассердится и замолчит насовсем.

- Твоя тоска и боль очень мешают ему, девочка, - продолжала Ведунья, - но он не может сам связаться с тобой и сказать об этом, несмотря на то, что между вами существовала сильная связь…

- Я мешаю ему? – прошептала девушка, и глаза мгновенно налились слезами.

- Так что я своего рода посредник между вами, - спокойно договорила Веденья, - он попросил меня об этом. Не ищи новых поводов усилить свое горе, Принцесса. Ты и так с головой погрузилась в страдания, вместо того чтобы увидеть то, что произошло на самом деле.

- А что произошло на самом деле?! Не было ни великана, ни землетрясения, и Грэм не погиб вместо меня, и…

- Он погиб не вместо тебя. Не кори себя, ты не виновата в его смерти. Он принес себя в жертву, потому что хотел этого.

- Но почему???

- Во-первых, потому, что он любил тебя всем сердцем. А во-вторых… Это был его шанс. Гранни - особые существа. После смерти они могут воплотиться в любое создание по собственной воле. Но только в том случае, если они пожертвуют собой ради одного из тех, в кого собираются воплощаться. И только если не минул год с момента их рождения в теле гранни, - позже звериная природа берет свое, и переход становится невозможным.

- Значит… Грэм решил стать человеком? Но почему я должна вам верить?

- Спроси у него сама, - Ведунья улыбнулась и слегка погладила правой рукой воздух возле себя.

В этом месте сначала появилось слабое золотистое свечение, а через некоторое время проступили контуры неподвижно сидящего гранни. Грэм – полупрозрачный, мерцающий, но живой – смотрел на Принцессу и улыбался золотисто-синими глазами.

 

- Прости, что причинил тебе боль, - гранни не издал ни звука, но вся фраза четко прозвучала в голове Принцессы.

- Это ты прости меня, - мысленно ответила она, откуда-то зная, что произносить что-либо вслух было бесполезно. – Если бы не я…

- Если бы не ты, я искал бы свой шанс еще тысячу лет, - мягко возразил Грэм. – Я должен был это сделать. Не грусти. Может быть, мы еще встретимся. Через много лет ты встретишь мальчика с синими глазами, и узнаешь в нем того, кто когда-то носился с тобой по горам в обличье гранни…

- Почему ты решил погибнуть и стать человеком? Разве тебе было плохо со мной?

- Дело не в этом. Ты ведь не решаешь, расти тебе или не расти, ты просто растешь, верно? Что-то в тебе умирает, что-то рождается, - не в нашей власти изменить это. Я прожил слишком много жизней в шкуре гранни, мне пришла пора двигаться дальше. А человеческое тело - это дверь, из которой можно выйти куда угодно. Ты не сердишься на меня?

- Я? На тебя? Из-за меня тебе досталось столько боли…

- Если ты о смерти, то это совсем не больно, девочка. Но меня ранит твоя тоска из-за того, что случилось. Пока ты оплакиваешь меня, я не могу уйти. Отпусти меня, Принцесса…

- Но я не могу не вспоминать о тебе, Грэм!

Девушке показалось, что гранни печально вздохнул, и воздух, из которого теперь было соткано его тело, заколебался и начал угасать.

- Прости, мне тяжело удерживать привычный для тебя образ, - прошептал Грэм. – Без тела гранни это очень сложно.

Контуры его тела медленно расплывались, а золотистое сияние таяло на глазах.

- Вспоминай, - но вспоминай меня, а не гранни, слышишь? Мы с тобой еще встретимся… - последние звуки долетели уже как будто издалека, а воздух в том месте, где только что сидел Грэм, снова стал спокойным и совершенно прозрачным.

 

- Я не успела… не успела спросить его о самом главном, - растерянно прошептала Принцесса, поднимая глаза на Ведунью. – Что это значит: вспоминай меня, а не гранни?

- Это значит: вспоминай не тело гранни, а того, кто находился в нем. Вспоминай душу, а не зверя.

- Но я не знаю, как это сделать… Я не могу представить Грэма кем-нибудь другим…

- Грэм – это не настоящее имя. Имена, которые придумывают люди, почти никогда не бывают настоящими. На самом деле его зовут Ильвейг. Связаться с тем, кого нет среди живых, можно только через подлинное имя.

- И мне достаточно назвать его настоящее имя, чтобы…

- Чтобы что? Не пытайся вернуть его, Принцесса. Тем, к кому ты так привыкла, он уже никогда не будет. Но если когда-нибудь тебе понадобится помощь друга… или ты захочешь поделиться с ним своей радостью…

- Тогда я могу позвать его, и он опять появится? – с надеждой спросила Принцесса.

- Не все так просто, - покачала головой Ведунья. – Если помнишь, в начале я сказала, что ждала тебя по двум причинам. Первая – чтобы передать тебе привет от Ильвейга и помочь ему освободиться. А вторая… Тебе придется многому научиться, прежде чем ты сможешь связываться с ним… Или с другим дорогим для тебя существом, которого нет рядом. И уже никогда не будет. С дедушкой, например. И так уж случилось, что научить тебя этому должна я. Не спрашивай меня, почему. Сейчас ты все равно не поймешь ответа. Я жду тебя завтра на рассвете. Прощай.

 

Глава 6.

С этого дня у Принцессы началась новая жизнь. Она исчезала из дворца, когда небо еще серело предрассветными сумерками, и возвращалась домой затемно.

После трагической гибели Грэма Король и Королева не решались приставать к ставшей еще более замкнутой дочери с расспросами. Приставленные к ней соглядатаи доложили Его Величеству, что Наследница ежедневно пропадает в домике странной особы неопределенного возраста, которую прозвали Ведуньей за умение предсказывать грядущие события и находить исчезнувших людей. Ничего неблагонадежного за хозяйкой дома замечено не было. Впрочем, и благонадежного тоже… Его Величество выслушал доклад, нахмурился, долго смотрел куда-то вдаль и наконец устало махнул рукой. Дочь давно отбилась от рук, и не в его королевской власти было указывать ей, как поступать. То ли дело сын… «Вот кому нужно было родиться наследником», - вспомнились ему слова, оброненные Королевой много лет назад. И ведь жена оказалась права… как оказывалась права множество других раз. Видимо, она таки унаследовала от одной из своих родственниц-ворожей дар читать в людских сердцах и судьбах. Да только что толку! Король озабоченно потер лоб и тяжело вздохнул. Владыка не может сменить наследника по собственному усмотрению, если только тот не страдает от неизлечимого недуга и находится в здравом уме. В уме Принцессе не откажешь, болезней тоже пока не наблюдается… Тьфу ты, и лезет же в голову всякая дрянь!

 

В то время как Короля одолевали мрачные мысли о будущем королевства, его непутевая дочь занималась и впрямь неподобающими для Наследницы Престола вещами. Она училась слушать звуки не ушами, а сердцем, обнаруживать людские хвори не глазами, а руками, распознавать опасные или благоприятные места в лесу, чувствовать настроение человека на расстоянии, договариваться с целебными травами и минералами… Долгие часы она проводила в полном одиночестве в мрачной пещере в получасе ходьбы от домика Ведуньи, силясь увидеть в зыбкой темноте причудливые узлы, в которые запутываются светящиеся нити человеческих судеб. Дни за днями, неделя за неделями она старательно осваивала сложную науку управления дыханием, которое могло согревать в лютую стужу лучше любой одежды или охлаждать в летний зной лучше прохладного ветерка, наполнять тело бурлящей энергией или успокаивать смятенную душу.

 

Шли месяцы. Принцесса научилась почти всему, что показывала ей Ведунья. Теперь она безошибочно определяла, какое растение подходит от того или иного недуга. Обитатели леса доверчиво подбегали к ней, когда она неспешно шла по тропинке к домику своей наставницы, и ждали, пока девушка погладит их. Людские души без усилий открывались ее пристальному взгляду. От легких движений ее чутких пальцев проходила боль и оставляла тело усталость. Ночные страхи остались в прошлом. Сны стали яркими и красочными. Да и наяву к ней все чаще – стоило только смежить на несколько минут глаза – приходили фантастические видения о далеких странах и диковинных животных, о людях с разноцветной кожей и бесплотных существах, сотканных из тумана и ночной росы. Немного отступило даже одиночество: в обществе Ведуньи, такой же отрешенной и нелюдимой, как и она сама, Наследница не чувствовала себя изгоем. Только вот связаться с Грэмом никак не получалось. Напрасно девушка твердила его подлинное имя наяву и отчаянно звала друга во сне. Напрасно всматривалась в причудливую игру света и тени, сидя вечером у пламени свечи и надеясь увидеть призрачный силуэт своего любимца. Напрасно вслушивалась в шум ветра и журчание воды, силясь расслышать его голос. Грэм не появлялся.

 

- Он просто не хочет со мной общаться, - обреченно сообщила она однажды. – Столько усилий, и все зря…

- Глупости, - возразила Ведунья. – Неужели ты хочешь сказать, что все, что с тобой произошло за последнее время, ничего не стоит?

Принцесса грустно пожала плечами.

- Ты просто слишком зациклилась на попытках вызвать его, - сказала Ведунья. – Одержимость всегда препятствует достижению цели. Попробуй забыть об этом на некоторое время. Он придет сам, вот увидишь.

- Боюсь, я его уже никогда не увижу, - прошептала девушка, усилием воли удерживая слезинки, уже готовые сорваться с ресниц.

Ведунья только загадочно улыбнулась, но ничего не сказала в ответ.

 

После этого разговора прошло несколько дней, наполненных по-прежнему бесплодными попытками связаться с Грэмом, - и Принцесса сдалась. В душе еще долго саднила пустота, которая всегда возникает в тот момент, когда сердце наконец принимает горькую истину: потеря необратима, и бессмысленно ворошить прошлое, пытаясь удержать то, чему уже никогда не бывать. Но многочисленные дела, которыми как бы невзначай старалась нагружать ее Ведунья, отвлекали девушку от тяжелых мыслей о прошлом и будущем. Даже обострившие проблемы с родителями, которых по мере приближения официального признания Принцессы Наследницей Престола все больше раздражало независимое и даже вызывающее поведение дочери, пришлись кстати.

Сумятица будней настолько поглотила Принцессу, что поздними вечерами она с трудом добредала до своей опочивальни, падала в кровать, как подкошенная, и погружалась в вязкую тьму без снов и образов. В одну из таких ночей черноту забытья вдруг прорезал невероятно яркий и счастливый сон, по сравнению с котором то, что происходило наяву, казалось блеклым и невыразительным.

 

Ей снилось, что она находится в большой бревенчатой избе, очертания которой скорее чувствовались на ощупь, нежели виделись: все отверстия, ведущие наружу, были наглухо задраены. Лишенное света пространство было, тем не менее, живым и уютным, и еще наполненным предвкушением чего-то необыкновенного. Когда Принцесса, передвигаясь по периметру избы, наугад провела рукой по одному из бревен, стена, перед которой она стояла, вдруг исчезла, будто ее и не было вовсе. Взгляду открылся уходящий вниз и теряющийся в молочном тумане склон, покрытой нежно-изумрудной шелковистой травой, по которой от легкого дуновения ветерка прокатывались мягкие упругие волны. Снизу, из расстилавшегося повсюду и сливавшегося с линией горизонта тумана, поднимался дымчато-золотистый свет. И от этого восходящего потока светилось все вокруг: мягко фосфоресцировали длинные пряди травы, искрились медленно перемешивающиеся слои тумана, мерцал мириадами живых огоньков колеблющийся от ветра воздух. Нельзя сказать, что картина эта была как-то невероятно красива или потрясающе величественна. Нет, в ней было другое: ощущение непонятно откуда берущегося, но совершенно осязаемого блаженства и переполненности всего существа энергией. Казалось, будто это странное место специально было предназначено для тех, кто растерял силы и разучился радоваться мелочам в долгих скитаниях по дорогам жизни. Здесь возрождались утраченные надежды и возвращался потерянный смысл. Здесь усталый путник понимал, что жить - стоит, а то, что порой расстраивает и доводит до отчаяния – всего лишь маленький темный осколок в бесконечном цветном калейдоскопе жизни.

 

Неизвестно, сколько времени Принцесса провела, стоя на пороге избушки, пропитываясь открывшимся ей счастьем и не решаясь ступить на живые струи изумрудной травы. Наконец что-то властно потянуло ее к источнику таинственного света, она оттолкнулась от бревенчатых стен и поплыла по воздуху вперед и вперед. Колышущаяся трава вскоре исчезла, поглощенная золотистым туманом, а мгновение спустя Принцесса обнаружила себя стоящей на пружинящей поверхности. Это была маленькая планета, больше похожая на гигантскую головку сыра, чем на небесное тело. «Во всяком случае, - подумала девушка, - здесь с трудом разместился бы лес, окружающий домик Ведуньи». По колеблющейся поверхности игриво носился единственный обитатель планеты-крошки – упитанный львенок с золотистой гривой и синими глазами. Он подбежал к гостье, лукаво посмотрел на нее и отпрыгнул в сторону, приглашая поиграть. «Однажды ты встретишь мальчика с синими глазами…» - вспомнила Принцесса. Но почему львенок?! Ведь он должен был воплотиться в человека… Словно подслушав мысли девушки, львенок замер и пристально посмотрел ей прямо в глаза. «Ильвейг!» - позвала Принцесса. Откликаясь на ее зов, из круглого живота львенка возник маленький светящийся мальчик, огляделся по сторонам, увидел девушку и улыбнулся.

Принцесса не отрываясь смотрела на появившегося ребенка, силясь запомнить его черты, чтобы потом наяву узнать того, в кого превратился ее Грэм, но это никак ней не удавалось: лицо малыша все время менялось, да и сам он непрерывно увеличивался в размерах и рос прямо на глазах. Вот он уже сравнялся ростом с Принцессой, вот обогнал ее, вот смотрит откуда-то сверху, почти упираясь головой в небо и возвышаясь, как огромный светоносный столп… «Мне ни за что не дотянуться до него», - печально подумала она, но тут светящийся великан медленно наклонился, осторожно взял ее в руку и поднял наверх. Девушка оказалась с ним лицом к лицу. Из синих глаз исходил такой нестерпимо яркий свет, что Принцесса не выдержала и прикрыла глаза.

 

 «Так вот каким ты стал, Грэм», - сокрушенно прошептала она. «Ты видишь меня таким, каким я могу когда-нибудь стать. А мое нынешнее настоящее тело еще слишком мало, чтобы я мог действовать в нем, - ответил Ильвейг. - Зачем ты звала меня?» Принцесса хотела рассказать о том, как ей до слез не хватает Грэма, его молчаливого присутствия рядом, его все понимающих глаз… но не произнесла ни слова. Грэма больше не было - и никогда не будет, а тот, кто когда-то жил в теле гранни и теперь освободился от него, не имел к Грэму никакого отношения. «Прости меня, - с трудом проговорила она. – Я больше не буду тревожить тебя». «Не обижайся и не давай опрометчивых обещаний, - чуть заметно усмехнулся великан. – Как знать, может мы еще не раз понадобимся друг другу… Ты всегда можешь найти меня на холме со светящейся травой, если я буду тебе нужен. Действительно нужен. У меня есть новость для тебя. В ближайшие семь дней будь особенно внимательна ко всему, что происходит с тобой и вокруг тебя. Очень скоро ты получишь знак, который изменит всю твою жизнь». «Какой знак?» - спросила девушка. «Когда ты увидишь его, ты сама все поймешь, - ответил Ильвейг. – До встречи, Принцесса».

 

 

Глава 7.

Весь следующий день Наследница пристально всматривалась в окружающий мир и вслушивалась в доносящиеся до нее звуки, пытаясь обнаружить знак, о котором говорил Ильвейг. Но ничего необычного не происходило. Так прошел день, еще один, и еще… Утром четвертого дня Принцесса, утомленная бесконечными поисками неизвестно чего, проснулась позже обычного, нехотя вышла из дворца и медленно побрела к Ведунье, сонно глядя под ноги и не обращая внимания на медленно проплывающие мимо здания и деревья. В какой момент она незаметно для самой себя свернула с привычного маршрута и направилась на Старую Площадь, где продавалось все необычное, что когда-либо было создано руками человеческими, и собирались любители приключений и легкой наживы, девушка не знала. Нечаянный толчок уличной торговки вывел ее из задумчивости. Она подняла голову и огляделась. Потемневшие от старости здания казались совсем незнакомыми, хотя Принцесса видела их в последний раз всего несколько месяцев назад. На зеленой бронзовой статуе давно неработающего фонтана сидели нахохлившиеся сизые голуби. Повсюду - у маленьких притиснутых друг к другу лавчонок с древними вещицами и возле продавцов неизвестно для чего предназначенной затейливой утвари под пестрыми навесами - толпились и гомонили люди. Наследница уже повернулась, чтобы уйти прочь с этого шумного и опасного места, как вдруг с противоположного конца площади раздался звонкий голос: «Эй, да ты не туда смотришь. Я здесь!» Она вздрогнула и машинально посмотрела в эту сторону. Конечно, кричавший – молодой парень в нелепой шляпе и длинном черном плаще – обращался совсем не к ней. Он приветливо махал рукой молодой темноволосой девушке, уже пробиравшейся к нему сквозь пеструю толпу, и улыбался.

 

Но дело было сделано: взгляд Принцессы зацепился за большую круглую тумбу, возле которой стоял юноша. На ней трепетал от порывов ветра яркий обрывок бумаги – фиолетовое с оранжевым, пятна ярко-желтого на черном, странная фигурка человека с воздетыми кверху руками… Не подойти к истрепанной афише было невозможно. Часть текста отсутствовала, многие буквы на оставшихся клочках размыли капли дождя, но девушка все же смогла разобрать несколько слов: «Живопись… техники трансформации… трехдневное путешествие в себя…» «Бред сумасшедшего», - подумала Наследница, но по нацарапанному от руки адресу внизу афиши все же пошла.

Ей пришлось долго стучать в старую обшарпанную дверь такого же старого, доживавшего свой век дома на одной из узких улочек на самой окраине. Она уже собиралась уходить, досадуя на себя за то, что вообще подошла к этому дурацкому листку и потом плелась через весь город Бог знает для чего. Да и вообще, - в таком гнусном состоянии, какое навалилось на нее сегодня утром, вовсе не стоило на улицу носа высовывать, не что шляться по городским трущобам. Что можно встретить в такой дыре? Разве что какой-нибудь притон, где легковерных дурочек вроде нее не ждет ничего хорошего. Наверное, отец все-таки был прав, когда кричал, что у нее ветер в голове гуляет…. Дверь со скрипом отворилась, прервав самоуничижительные размышления Принцессы на самом интересном месте. Из ветхого особнячка высунулась голова вовсе не древней старухи, как можно было бы ожидать, а молодой девушки с живыми карими глазами и вьющимися каштановыми волосами, небрежно сколотыми на затылке.

 

- Что вам угодно? – спросила девушка.

- Сложно сказать, - ответила Наследница, опять раздражаясь на себя и свое отвратительное состояние: нельзя придумать ничего глупее, чем стучать в дом к человеку, не зная, что тебе от него нужно! - Видите ли… Это ведь вы оставили объявление на Старой Площади?

- На Старой Площади? Объявление? – удивилась девушка.

- Ну, что-то там про живопись и трансформацию… - Принцесса смешалась окончательно и развернулась, собираясь уйти. - Извините, я, наверное…

- Ах, вот в чем дело! – улыбнулась девушка. – Это вы меня извините. Бумажка провисела там больше месяца, и вы первая, кто обратил на нее внимание. Честно говоря, мы уже и забыли о ней…

- Больше месяца? – переспросила Наследница. – Так значит, все уже давно закончилось?

- Нет, вы успели как раз вовремя, – опять улыбнулась кареглазка, беззастенчиво рассматривая странную посетительницу. – Начало завтра. Вы хотите участвовать?

«Хочу ли я участвовать?! Да я даже не представляю, что это такое!» - хотела ответить Принцесса, но вместо этого спросила:

- А что для этого нужно? – не сознаваться же, в самом деле, что она продела такой длинный путь, абсолютно не зная, зачем!

- Три золотых друзла, краски, кисточки, бумагу… Впрочем, это не обязательно, но встречаются люди, которые рисуют только своими красками…

-  Я вообще не рисую. Ни своими красками, ни чужими, - пробурчала Наследница, мысленно прикидывая: «Для большинства жителей королевства три друзла – немыслимая сумма. Интересно, за что эти обитатели трущоб дерут такие деньги?!»

- Это совсем неважно. Если у вас нет денег, мы можем договориться по-друго… - начала было девушка, по-своему истолковав недовольство гостьи.

- У меня есть деньги, - наконец обретая привычный отстраненно-надменный тон, произнесла Принцесса. – Где и когда начало?

 

Помещение, в котором происходило странное мероприятие, одной из участниц коего умудрилась непонятным для самой себя образом стать Наследница, было, вопреки ее мрачным ожиданиям, отнюдь не задрипанной коморкой в давешнем старом особнячке на окраине или каком-нибудь его ветхом собрате. Огромный зал, залитый льющимся из расположенных почти под самым потолком окон солнечным светом, мог вполне состязаться с дворцовыми палатами, но не это больше всего поразило Принцессу. И даже не то, что было совершенно невозможно представить, каким чудом этакое пространство втиснулось в сравнительно небольшое, неприметное здание на одной из городских улиц. И улочка была вовсе ничем не примечательная, и домик – пройдешь хоть сто раз мимо, а не заметишь, и хозяин – ему под стать – невзрачный человечек неопределенного возраста и рода занятий, о котором одно только и можно было сказать наверняка, что пол у него мужской, ибо женщин с бородой не бывает… А что-то зацепило, завертело, понесло невесть куда, и только суматошный внутренний голос все вопрошает время от времени, никак не желая смиряться с реальностью происходящего: «Господи, что я здесь делаю???»

 

 Меж тем ничего страшного или совсем уж нереального, строго говоря, не происходило. Кружились подхваченные расходящимися веером солнечными лучами пылинки. Звучала музыка, заполняя пустоту вибрирующими, почти видимыми волнами. В зал то по одному, то группами входили тихие, сосредоточенные люди. Останавливались на пороге, снимали обувь, словно в храме, неспешно осматривались по сторонам, как бы не оглядывая, а ощупывая пространство. Узнавая кого-нибудь из тех, кто уже находился в зале, медленно и плавно, как в танце, подходили к ним, обнимали и замирали так на несколько долгих минут, не говоря ни слова. То ли вслушивались в биение сердец друг друга, то ли обменивались чем-то столь тонким, что даже научившаяся читать в чужих душах Принцесса ничего не могла уловить. «Это вовсе не бандиты и не жулики, это просто какая-то секта ненормальных», - запоздало подумала она и собралась уже убираться отсюда подобру-поздорову, но любопытство удержало ее на месте.

«Ненормальные сектанты» не стали возносить молитвы или шептать сложные заклинания. Все так же сосредоточенно и неторопливо они разошлись по огромному залу, уселись на пол, окружив себя большими листами бумаги и баночками с красками, и погрузились в созерцание белоснежных поверхностей, еще не оскверненных ни единым цветовым пятном. Принцесса, на всякий случай тоже расположившаяся на полу и вытащившая принесенные с собой рисовальные принадлежности, чувствовала себя все хуже и хуже. Необъяснимая бессмысленность происходящего раздражала, тяготила и пугала ее. Казалось, в этом огромном помещении идет какая-то странная игра, и только она одна не знает ее правил, а значит – может оказаться в проигрыше в любой момент… Ах, Ильвейг, если бы не этот злополучный сон, я ни за что не ввязалась бы в такую авантюру…

 

Появился ли он ниоткуда, странный человек в небрежно повязанном на голове ярком платке, в черных шароварах и длинной расшитой чудными орнаментами рубахе, высохший, как мумия, но с горящими темным огнем глазами, или просто отделился от стены, около которой все это время молча наблюдал за перемещениями людей? Скорее, все-таки появился ниоткуда, потому что представить его, наделенного природой резкими и порывистыми движениями и броской внешностью, неподвижно замершим у гладкой поверхности стены и даже слившимся с ней, было невозможно. Странно, но, несмотря на совершенно отчетливое впечатление ирреальности, какой-то потусторонности появившегося человека, ощущение опасности от него не исходило, и Принцесса неожиданно для себя успокоилась.

- Что нужно делать? – спросила она, когда Лукулл – как потом выяснилось, именно так звали этого необычного человека, который был здесь главным, - подошел к ней, обойдя большую часть присутствующих.

- Что хочешь, - он небрежно пожал плечами. – Хочешь – рисуй, хочешь – танцуй, хочешь – просто сиди…

«Все-таки шарлатаны, - полуразочарованно-полуоблегченно подумала девушка, взяв в руки кисточку и с недоумением рассматривая ее. – Просто рисовать я могу и дома. Совершенно бесплатно. Но что рисовать? И как? Кто-нибудь собирается хоть что-нибудь сообщить по этому поводу, интересно?!»

 

Сообщать никто ничего не собирался. Музыка заволакивала пространство. Люди молча сидели на полу в непринужденных позах – кто увлеченно рисуя, кто задумчиво глядя вдаль. До Принцессы никому не было никакого дела. Белый лист бумаги смотрел на нее с явным вызовом. Никаких идей по поводу рисунков не возникало. Пауза затягивалась до неприличия. «Да скажи я только слово, и вокруг меня сейчас толпилась бы дюжина придворных живописцев, наперебой рассказывая о законах композиции, сочетании цветов и особенностях красок, - возмущенно сказала сама себе Наследница, и перед глазами тут же возник обобщенный образ дворцового живописца – напыщенного толстяка средних лет в неизменном бархатном жилете и бородкой клинышком. – Впрочем, к черту живописцев, от их занудства у меня скулы сводит. Гм… Надо начинать что-то делать, не могу же я так и сидеть здесь как… как… как дубина стаеросовая, вот! Чего доброго, все подумают, что я совсем ни на что не гожусь. Даже пару цветных пятен намалевать не могу. А, была – не была!»

И кисточка нехотя потянулась к банке с коричневой краской – той самой коричневой краске, которую Принцесса всегда не любила и считала самой неинтересной. Будет вам сейчас рисуночек! Мало не покажется!

Краска была густой и лоснящейся, как сливочное масло. Она ложилась на бумагу плотными, выпуклыми мазками, и рука с кисточкой сама, почти без ведома Принцессы, добавляла то там, то сям по необъяснимому закону пластилиново-шоколадные сгустки. Девушка незаметно увлеклась этим процессом, не понимая еще, что это рисуется, и с интересом наблюдая за постепенно проявлявшимся на листе изображением. К коричневому цвету тем временем добавились мазки оранжево-желтого, охристого, серо-зеленого и черного, и шоколадный поток ожил, приобрел глубину и объем, заиграл бархатными тенями и солнечными бликами. А кисточка уже ныряла в баночки густой темной зеленью и нежно-лимонной вязкой жидкостью, и над мощным шероховатым стволом скоро зашумела плотная узорчатая листва…

 

- Экая ты, однако… дубовая! – произнес вдруг сидящий в нескольких шагах от Принцессы юноша.

Еще не веря, что ей – ЕЙ! – посмели сказать такое, Наследница недоуменно обернулась. Серо-зеленые глаза смотрели прямо на нее, в них не было ни дерзости, ни издевки, лишь безмерное удивление: вот, оказывается, какие бывают на свете люди. И вместо того чтобы сказать что-нибудь язвительно-желчное или испепелить обидчика взглядом, девушка опустила взгляд на свой рисунок – и увидела его чужими глазами. Серо-зелеными глазами своего соседа.

Огромный дуб, кряжистый и древний, занимал почти все пространство еще недавно девственно белого листа. В нем была сила и мощь, надежность и уверенность, но одновременно – неподвижность, косность, непоколебимость, нежелание что-либо менять или меняться самому. Казалось, этот дуб стоит здесь с начала времен, и будет стоять до их скончания – все такой же величественно-равнодушный и отделенный от всего мира толстой стеной своей коры. «Мое родовое древо», - подумала Принцесса и грустно улыбнулась.

- Не расстраивайся, - теплая рука легла поверх дрогнувшей ладони Принцессы. – Сначала всегда так. Я вообще в первый раз нарисовал такое – страшно вспомнить.

Она перевела взгляд на рисунок юноши. Невесомые, полупрозрачные шары исчезающее бледных цветов разлетались во все стороны пронизанного искрящимися потоками пространства, будто гонимые невидимым ветром. «Я никогда не нарисую такое, потому что никогда не буду так чувствовать», - решила Наследница, но не решилась произнести это вслух.

- Кстати, меня зовут Гирдел, - продолжил юноша. – А тебя?

Принцесса помедлила с ответом, прикидывая, стоит ли называть свое настоящее имя. Врать, впрочем, тоже не хотелось.

- Если не возражаешь, я буду звать тебя Мика, - сказал Гирдел, по-своему истолковав ее молчание.

- Почему Мика? - спросила Принцесса.

- Это очень долгая история, - улыбнулся он. - И я не знаю, готова ли ты выслушать ее сегодня. К тому же нам пора.

 

Только сейчас девушка заметила, что в центре зала призывным басом гудит пузатый колокольчик. Вместе с Гирделом она подошла к группе людей, молча стоявших вокруг Лукулла. Тот сказал несколько непонятных слов на неизвестном Принцессе языке, и хлопнул в ладоши. Музыка смолкла, чтобы через мгновение зазвучать снова, но уже совсем по-другому – дробными ударами барабанов, глухими раскатами далекого грома, обволакивающим шумом дождя, пронзительными криками птиц, гулкими звуками неведомых музыкальных инструментов. Лукулл взмахнул руками, и лившийся сверху солнечный свет погас, уступив место сизым, быстро сгущавшимся сумеркам. По периметру пространства замерцали свечи, как живые звезды, ненадолго спустившиеся с неба. Люди, закрыв глаза, закружились под музыку, изгибаясь в странных причудливых позах. Принцесса постояла некоторое время в недоумении и уже собралась спросить Гирдела, что происходит и как на это реагировать, но его уже не было рядом – он носился метрах в пяти от нее в бешеном ритме то ли шаманской пляски, то ли ожившего вихря.

 - Не смотри на других, - незаметно подошедший Лукулл обнял девушку за плечи. – Двигайся сама.

- Но мне совершенно не хочется танцевать, - возразила она, – и уж тем более мне не хочется так танцевать!

- Кто сказал, что ты должна танцевать? – улыбнулся Лукулл. – Закрой глаза и просто слушай свое тело.

Принцесса по-прежнему ничего не понимала, но глаза все же закрыла. Легко сказать: «Слушай свое тело»! Но что делать, если оно, это самое тело, молчит, будто в рот воды набрало, и только музыка стучит в ушах, будто пытается просочиться сквозь барабанные перепонки и проникнуть вглубь, к самому сердцу?! И она просто стояла, замерев неподвижно, опасаясь, что сейчас кто-нибудь из носящихся по залу танцоров налетит и собьет ее с ног, и заранее сжимаясь в комок.

 

Бесконечно долго ничего не происходило. Потом Принцесса почувствовала, что ее левая рука медленно и плавно поднимается, выписывая в воздухе замысловатое движение. Через некоторое время к ней присоединилась правая, и все тело мало-помалу заструилось, завибрировало, как тростник на ветру.

Сначала девушка двигалась вместе с самым медленным из ритмов, сплетение которых порождало сложную, заполонившую всю вокруг мелодию. Потом ее подхватил более быстрый ритм. Еще более быстрый. Еще, еще, еще… И в этом неистовом, неудержимом танце-смерче, казалось, плясали яростные языки пламени, свивались в сверкающие жгуты и разбивались в бисерную пыль тугие струи воды, пел свою бесконечную песню ветер, то затихая до полушепота легкого бриза, то перерастая в грохочущую симфонию урагана…

Как ей удавалось в этом стремительном движении, почти парении над землей не столкнуться ни с кем, не открывая глаз, Наследница не знала. Впрочем, задумываться об этом было некогда: в нее словно вселились буйные природные стихии, подвластные лишь переменчивой пульсации музыки, и движущиеся в этом же пространстве люди если и воспринимались иногда, то тоже как сгустки пламени, порывы ветра, потоки воды…

 

Когда музыка наконец оборвалась – резко, как натянутая стрела, - Принцесса еще долго стояла, не решаясь открыть глаза и прислушиваясь к потокам энергии, продолжавшим струиться по телу. Когда она все же отважилась посмотреть на мир, находившийся по ту сторону сомкнутых век, обнаружилось неожиданное: она стояла точнехонько на том самом месте, где сидела в начале дня, и ни лист бумаги, ни кисточки, ни банки с красками не сдвинулись ни на миллиметр. Словно и не было только что разгульного танца-полета нескольких десятков человеческих тел. Опять ярко светило солнце, и сизые сумерки плавились под его лучами, исчезая даже из самых затененных углов зала. Люди давно разбрелись по своим местам и опять колдовали над распятыми на полу листами, и Гирдел снова невозмутимо сидел на своем месте, рисуя что-то воздушно-невесомое.

Наследница осторожно опустилась на пол. Кружилась голова, и что-то внутри звенело и рвалось, как будто просясь наружу.

- Что, плохо? – спросил Гирдел, внимательно посмотрев на нее.

- Плохо, - кивнула она, - такое чувство, как будто сейчас я рассыплюсь на тысячу мелких осколков.

- Это хорошо, - обрадовался юноша. – Ты меня неправильно поняла, Мика, - улыбнулся он, заметив обиженно-непонимающий взгляд Принцессы. – Я радуюсь не тому, что тебе плохо, а тому, что… Ну, в общем, недомогание – признак того, что у тебя все получилось, понимаешь?

- Не понимаю, - она отрицательно покачала головой и скривилась от боли: такие резкие движения были сейчас явно не для нее.

- Мы все – как застывшие, мертвые камни, - объяснил Гирдел. – Жизнь просто безжалостно тащит нас, как горный поток тащит валуны, от рождения к смерти. Некоторые люди, правда, не совсем застывшие – у них под каменной скорлупой еще продолжает биться крохотная капелька света. Это большая редкость, но такие люди все же еще иногда встречаются. Это похоже на крохотного ребенка, замурованного внутри бесконечных, бездушных каменных стен.

От этого сравнения Принцесса вздрогнула и покосилась на Гирдела, но он отстраненно смотрел куда-то поверх ее головы, поэтому она так и не поняла – знал ли он о ее злополучной стене или случайно попал в самое больное место.

- Существуют легенды о том, что люди древности были полностью живыми и настоящими. Они были просто… просто живыми потоками света, понимаешь? А потом… что-то случилось. Никто точно не знает, что именно. Но они начали превращаться в камни. Медленно, незаметно, но неотвратимо. И с тех пор утекло так много воды, что все их потомки стали застывшими, как скала. Почти все. У тех, кто сохранил в себе хоть толику света, остается шанс. Шанс снова стать живым. Но для этого нужно растворить эту каменную поверхность, эту сковавшую нас корку. А это больно и трудно… Такие вот дела, Мика. Наговорил я тебе с три короба. Не бери в голову. Просто рисуй, и тебе станет легче.

 

Принцесса послушно взяла кисточку и потянулась было снова к коричневой краске, но рука замерла над баночками, не слушаясь ее, а потом медленно двинулась к небольшому открытому тюбику, наполненному непроглядно-черной тьмой.

- Живопись – это ведь просто уловка, да? – спросила она Гирдела, накладывая на снежную белизну один черный мазок за другим: упоминание о стене настолько расстроило и выбило ее из колеи, что вдруг захотелось причинить ответную боль этому любителю странных метафор. – Просто крючок, на который ловится рыбка? А на самом деле вы тут занимаетесь тем, что…

- Чем? – серо-зеленые глаза смотрели с насмешкой и вызовом. – Заманиваем легковерных дурочек в свои тенета? Зарабатываем шальные деньги? Приносим жертвы запрещенным богам? Брось, Мика. Сюда не попадают случайные люди. Ты пришла, потому что тебе это было нужно. И занимаемся мы именно тем, о чем я сказал – пытаемся вырваться из скорлупы, в которую заключены. А живопись… Это не крючок и не уловка. Это просто один из самых мощных инструментов разрушения своих стен, вот и все.

Принцессе стало стыдно. Сколько можно, в конце концов, подозревать людей Бог знает в чем и предъявлять им претензии? Разве не Ильвейг привел ее сюда? Разве она сама не хотела взломать ненавистную рутину катящихся из ниоткуда в никуда дней? И кто сказал, что только она чувствует присутствие стены, отделяющей от мира, от людей, от света? Может быть, Гирдел сказал правду, и он тоже живет, ежесекундно ощущая проклятую стену?..

В глазах вдруг защипали непрошеные слезы, а в сердце потеплело, как будто растаяла причинявшая мучительную боль колючая льдинка. Оказывается, кроме навсегда ушедших дедушки и Грэма есть еще на свете родственные души, которые… с которыми… «Стена между тобой и людьми не исчезнет до тех пор, - сказал внутри чей-то неуловимо знакомый голос, - пока ты не поймешь, что у каждого из них тоже есть своя стена. Просто воспринимают ее все по-разному…»

 

Девушка отвернулась от Гирдела, чтобы он не заметил ее слез, и склонилась над ставшим совершенно черным листом бумаги. Тяжелые, мрачные тона ложились на эту беспросветную темень слой за слоем, и из черноты постепенно выплывали, как из тумана, очертания огромной горы. На ней не росло ни травинки, ни деревца, здесь не летали птицы и не ступал зверь. Даже ветер, казалось, не рисковал прикасаться к мрачной вершине, дерзко взметнувшейся навстречу небу, и тучи старательно обходили стороной ее острые пики. Извилистые отроги подчеркивали безжизненность этого колосса, каменистые осыпи склонов безжалостно свидетельствовали о том, что все бесполезно, ибо всему живому уготована эта участь – превратиться в камень, в прах, исчезнуть, не оставив и следа… И таким жутким, запредельным холодом веяло от вспучившейся с поверхности листа громадине, что Принцесса съежилась и зябко повела плечами. А рука с кисточкой неожиданно потянулась к стоявшим поодаль баночкам со всеми оттенками красного и желтого и зачерпнула щедрую огненно-алую каплю в одной из них. Брызги полетели на темную поверхность горы, и Наследнице на секунду почудилось, что спящий каменный великан зашипел от прикосновения раскаленных точек. Но было уже поздно: быстрыми мазками на мрачные отроги ложились багрово-фиолетовый и кроваво-красный, глубокий синий и пепельный серый, отливающий жидким золотом желтый и густой, напоенный соком экзотических плодов оранжевый, дерзкий малиновый и ослепительно яркий белый…

 

Древняя гора содрогалась и вибрировала, раздираемая изнутри клокочущей лавой. Струи белого огня вырывались из жерла вулкана и устремлялись прямо вверх, рассыпая во все стороны слепящие искры. Обжигающие потоки лавы, перевалив через края кратера, сползали вниз по склонам, облизывая их огненными языками. Черное небо светилось бурыми сполохами, раскаляясь возле жерла до цвета солнечного диска в жаркий полдень.

- Я же говорил: у тебя получилось! – голос Гирдела разорвал наваждение.

- Скажи, почему случайные люди сюда не попадают? - невпопад спросила Принцесса, усилием воли отводя глаза от извергающегося вулкана. Говорить сейчас нужно было о чем угодно, только не о каменном великане, взорвавшемся сполохами пламени, о чем угодно, только не о том, что сводило с ума и затягивало в какую-то кружащуюся воронку. – Ведь объявление висит на площади, у всех на виду, и прийти мог кто угодно?

- Нет, - покачал головой юноша. – Оно висело там больше месяца, и ни один человек, кроме тебя, не обратил на него внимания.

- Но почему? Ведь такой яркий плакат, сразу бросается в глаза…

- Почему, почему... Потому что делал его сам Лукулл, а он мастер на такие трюки. Это было совсем не объявление, это было… как бы тебе сказать… сообщение для своих.

- Но разве я здесь… своя?

- Это пространство впустило тебя, - пожал плечами Гирдел. – А станешь ли ты здесь своей, зависит уже от тебя.

 

- Что ты все слушаешь этого болтуна, - бесцеремонно влез в беседу опять возникший ниоткуда Лукулл. – Берегись его, девочка, он любит сочинять разные сказки. И рассказывает их так, что сам начинает в них верить… Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Пока Принцесса рисовала и разговаривала с Гирделом, зал в очередной раз преобразился. Кисти и краски одиноко скучали вдоль стен. Их владельцы сидели тесным кружком в центре, вокруг расстеленной на полу белоснежной скатерти. Одни брали руками лежащие на маленьких тарелочках сладости и фрукты и бережно отправляли их в рот, явно смакуя каждый кусочек, другие задумчиво прихлебывали дымившийся в золоченых пиалах чай, третьи о чем-то тихо переговаривались между собой.

- Есть хочешь? – спросил Лукулл, но Наследница отрицательно покачала головой, хотя происходившая трапеза выглядела очень тепло и уютно, как-то совсем по-домашнему: впечатления от происшедшего за день настолько переполняли ее, что организму совершенно не требовалось обычного питания.

- Вот и правильно, - кивнул Лукулл. – Наесться всегда успеем. Лучше картины посмотрим.

 

Пестревшие всеми цветами радуги листы заполняли почти все свободное пространство пола. Бабочки, запутавшиеся в высокой светлой траве. Капли земляники на яркой зелени луга. Фиолетовые горы, отражающиеся в розовой воде. Распахнувшееся в бесконечность небо. Разбегающиеся концентрические круги, танцующие разноцветные кляксы, свивающиеся серпантином серебристые спирали, размашисто разбросанные по алому полю черные иероглифы… От всего этого рябило в глазах, да и соответствия классическим канонам живописи явно не наблюдалось. Принцесса растерянно посмотрела на Лукулла, не понимая, зачем он привел ее сюда, и что ей нужно говорить и делать.

- Ты неправильно смотришь, - прошептал Лукулл, взяв ее за руку. – Их нужно видеть не глазами, а телом.

- Как это??? – спросила девушка, от неожиданности забыв все, чему ее учила Ведунья.

- Это нельзя рассказать. Попробуй почувствовать. Выбери картину, которая притягивает тебя, и попытайся настроиться на нее.

Принцесса растеряно посмотрела на разложенные листы, не зная, какой из них выбрать. Взгляд невольно задержался на странной картине с резкими, изломанными черными линиями и непонятными знаками на невыносимо ярком красном фоне. Ничего интересного в ней не было, да и красивой ее назвать было нельзя даже с большой натяжкой, но сердце почему-то забилось быстрее, и где-то в районе горла завибрировал расширяющийся теплый комок. Отвести глаза от картины уже не получалось, черные линии, знаки и звучавшая музыка вдруг слились воедино и превратились в движущиеся фигуры людей.

Фигуры медленно перемещались на фоне колышущегося красного света, и все их движения – неторопливые, плавные, замедленные почти до нельзя, были исполнены невероятной силы и энергии. Каждое движение отдавалось новой вибрацией в грудной клетке Принцессы, и от распирающего звенящего тепла ей скоро стало трудно дышать.

 

- На первый раз хватит, - остановил ее Лукулл, - а то мне придется тебя из этой картинки насильно выцарапывать. Посмотри лучше на эту.

Мелкие бледно-розовые цветы кружились в хороводе, сливаясь в сплошную волнистую ленту, которая, в свою очередь, скручивалась в нечто, напоминающее очертаниями человеческое сердце. Нежно и печально пели скрипки, легкий ветерок, доносивший ароматы цветов, продувал душу насквозь, колыхал волосы, раздувал полы одежды…

- Так выглядит любовь, да? – спросила Принцесса.

- Не знаю, - улыбнулся он. – Каждый видит здесь что-то свое.

- А что видишь ты?

- Гм… Ну… Ага, вижу! Точно: это танцующий колбасный фарш, - торжественно сообщил Лукулл, а потом фыркнул и расхохотался, наблюдая за сменой выражений на лице собеседницы. – Знаешь поговорку: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда…

- Ты… ты просто злой циник! Для тебя нет ничего святого!

- Ах, простите, расстроил нежную романтическую девушку, - пропел Лукулл шутовским голосом и добавил уже нормальным тоном: – Видишь ли, Мика, как только начинаешь относиться к чему-нибудь слишком серьезно, оно тут же начинает причинять тебе боль. Улыбайся! Валяй дурака! Боги не любят мрачные лица.

- Не твое дело, - раздраженно ответила Наследница, не заметив, что Лукулл почему-то назвал ее тем же именем, которое предложил Гирдел. – Если ты не хочешь сообщить мне еще что-нибудь столь же важное и гениальное, то я, с твоего позволения, отправлюсь домой. На сегодня с меня хватит!

- Начало завтра – в девять утра, - сообщил ей вдогонку Лукулл. – И не опаздывай, ровно в девять ноль пять двери будут закрыты.

 

Глава 8.

Домой Принцесса шла сама не своя. Вспышка гнева на Лукулла улетучилась так же внезапно, как и возникла, осталось лишь чувство стыда и острое недовольство собой: так грубо она давным-давно ни с кем не разговаривала. Но не этим неприятным и непривычным ощущением объяснялось странное состояние Принцессы. Медленно бредя по городу, она не узнавала с детства знакомые улицы: казалось, за время ее отсутствия мир расплылся, растекся по небу и земле хаотичными цветными каплями, затуманился и изменил форму. Внутри дело обстояло не лучше: как будто кто-то встряхнул и тщательно перемешал ее содержимое, и вместо не слишком любимой, сложной и болезненно ранимой, но все же терпимой личности во внутреннем пространстве неприкаянно болтались непонятные осколки чувств, мыслей и впечатлений.

 

Ночью ей не спалось: в темноте перед глазами кружились и пульсировали разноцветные пятна, ни на секунду не позволяя провалиться в спасительную темень забытья. Только утром, когда яркие солнечные лучи бесцеремонно просочились сквозь плотно сомкнутые шторы, она наконец задремала – чтобы проснуться полчаса спустя от панической мысли: «Караул, опоздала!!!»

На часах было начало седьмого. Оставаться еще пару часов во дворце, выслушивать назойливые вопросы челяди, завтракать с родителями? Нет уж! Наследница решительно оделась и отправилась во вчерашний домик. Как ни странно, двери уже были открыты – судя по всему, несколько человек вообще никуда не уходили, так и ночевали здесь, расстелив одежду между листами бумаги и баночками с красками. Музыки еще не было, по залу полз утренний туман, и от этого люди с помятыми, заспанными лицами и вчерашние картины на полу казались просто фантасмагорией.

 

Принцесса уселась на свое – смешно, и когда только оно успело стать «своим»! – место, вдохнула сырой голубоватый воздух и положила перед собой чистый лист бумаги. Сдвинулась чуть вправо, чтобы солнечные лучи скользили по волосам, но не падали в глаза. Изменила позу. Все равно чего-то не хватало. Тогда она сунула руку в небольшую плетеную торбочку, с которой почти никогда не расставалась, и достала металлическую курильницу – подарок Ведуньи – и небольшой мешочек с сухими травами. Через минуту в пузатом чреве курильницы уже потрескивал крохотный огонек пламени, а сверху, в отполированной до зеркального блеска ложбинке, тлели измельченные зеленовато-серые стебельки. Дымок полз по воздуху тоненькой змейкой, изгибаясь и пытаясь свернуться расплывчатыми кольцами вокруг Принцессы. Горький, немного терпкий аромат коснулся ее ноздрей, напоминая о любимых днях осени, когда по всему королевству жгли опавшие листья, и мир наполнялся запахом прощания с прошлым и ожидания будущего. Принцесса почувствовала, что теперь все стало на свои места, и рука сама потянулась к кисти. Привычно двинулась к выстроившейся батарее баночек с маслянистыми красками и… замерла на полпути. Нет, сегодня накладывать на поверхность листа эти плотные пластилиновые мазки было просто невозможно! Минута замешательства – и взгляд наткнулся на лежавшие чуть в стороне, ближе к месту Гирдела длинные прозрачные тюбики, в которых пузырились яркие, как летний полдень, чистые и нежные краски…

 

Дымок курильницы смешивался с густым, все никак не желавшим рассасываться туманом, резкий запах красок – с ароматом тлеющих трав, а Принцесса впервые в жизни рисовала как одержимая. Левая рука едва успевала менять тюбики, на старенькой палитре мерцали сотни получившихся при смешении тонов, а листе проступали контуры вишневой ветви, густо усыпанной едва распустившимися цветами.

Нежные лепестки переливались всеми оттенками белого и розового, а сама ветвь, упругая, тонкая, глянцево-коричневая, изгибалась и вздрагивала от порывов невидимого ветерка над самой поверхностью воды. Озеро, вблизи сине-зеленое, уходило вдаль дымчато-сизой рябью, и у противоположного берега сливалось нежно-алой полоской с только показавшимся диском восходящего солнца. Небо, начинавшееся с пенно-розовой линии горизонта и уходившее за пределы листа полосами сиреневых, пепельных и голубых облаков, казалось перевернутым отражением озера, его слабой тенью. Там, в этом одновременно запредельно далеком и неимоверно близком мире, стояла невероятная, оглушающе-торжественная тишина, настолько всеобъемлющая, что Принцессе казалось: она слышит, как осторожно опускается на поверхность воды сорвавшийся с ветки невесомый вишневый лепесток…

 

 - Да ты тут колдуешь! – весело проговорил незаметно приблизившийся Гирдел, втягивая ноздрями горький дымок трав. – Приворожить меня хочешь?

Девушка задумчиво кивнула, не вникая в смысл его слов: она все еще была там, у озера. Гирдел заглянул через ее плечо и присвистнул.

- Я давно пытался попасть в это пространство, - в его голосе вдруг зазвучали едва заметные зависть и грусть, - но все никак не получалось. А ты вот так, с первого раза…

Принцесса хотела спросить его, что это за пространство и зачем он пытается в него попасть, но колокольчик Лукулла призывно зазвенел, приглашая всех в центр зала.

- Сегодня мы начнем с гудения, - сообщил Лукулл, и Наследница опять почувствовала прилив раздражения: да что же это за люди такие, не успеешь хоть как-то разобраться в происходящем, как правила снова меняются и сбивают с толку! – Садимся с прямой спиной, закрываем глаза. Гудение должно пронизывать все ваше тело. Мика, тебе все понятно?

Девушка опять автоматически кивнула, хотя ничего толком не поняла. Глаза после бессонной ночи начали слипаться, и ей хотелось лишь одного: чтобы ее оставили в покое, ничего не объясняли и не рассказывали.

- Не спалось сегодня? – то ли спросил, то ли сообщил Лукулл, с улыбкой наблюдая за ней. – Вот и хорошо. Стараемся настроиться друг на друга и звучать в унисон. Но главное – звук должен идти прямо из центра вашего тела. Как будто вы превратились в полую гудящую трубу.

«Хорошенькое задание, - подумала Принцесса, закрывая глаза и борясь с искушением погрузиться в сладостный сон. – Простенькое такое. Выполнить – раз плюнуть. С тем же успехом можно попросить почувствовать себя деревом. Или солнцем».

- И это тоже будет, но позже, - прошептал в левое ухо Лукулл, словно подслушавший ее мысли. – А сейчас не отвлекайся!

Наследница вздрогнула так, что уже окутавшая ее пелена сна разом слетела. Внутри волной поднялись вопросы, которые нужно было безотлагательно обсудить с Лукуллом, но он уже исчез – она явственно почувствовала пустоту в том месте, где он только что находился. Сидевшие тесным кругом люди начали гудеть – сначала тихо, неуверенно и вразнобой, потом все более гулко и слаженно, и Принцесса попробовала к ним присоединиться.

 

Нелепость ситуации выводила из себя долгих несколько минут: ей казалось, что она не гудит, а мычит словно корова, и главное – непонятно, зачем! Потом так и не заданные вопросы и не высказанные возражения куда-то улетучились, уступив место удивлению: мычание постепенно превратилось в гудение, а гудение – в медленно нараставший гул, который заполнил всю голову, как будто она и впрямь была абсолютно полой. Принцесса обнаружила, что превратилась в крохотную точку, находящуюся в огромной пустом пространстве головы на уровне глаз ближе к затылку. Казалось, она сидит (точнее сказать – висит, поскольку для сидения нужно тело, а его-то как раз и не было) в громадном помещении, заполненном вибрациями и вспышками разноцветных пятен света. Откуда-то появилось знание, что если бы глаза сейчас были открыты, то через них можно было бы смотреть наружу, как через окна. Поглощенная наблюдениями за этими метаморфозами, девушка не заметила, как попала в резонанс с гудящими рядом с ней людьми. Что-то резко переключилось, и она больше не была точкой в пространстве – как будто кто-то размазал ее по всему объему тела, которое гудело и вибрировало, как… Единственное сравнение, которое приходило в голову, - как огромная насыщенная влагой черная туча во время грозы. Но и это сравнение было неточным, потому что ничто из впечатлений и переживаний прежней жизни даже близко не было похоже на то, что происходило сейчас. «Наверное, именно так чувствует себя полая труба, когда через нее течет мощная струя воды», - мелькнуло в голове у Принцессы. То ослабевающий, то нарастающий поток звуков и ощущений. Пронизывающая тело энергия, то прохладная и покалывающая, то горячая и покачивающая, как на волнах. И потрясающее ощущение расширения за пределы тела, заполнения пространства зала, слияния с вдруг зазвучавшей музыкой…

И потом, в наступившей тишине, когда все замерли и погрузились в себя, а ладони еще продолжают вибрировать, отдавая в пространство гудящие потоки, - господи, почему так плачет сердце, разрываясь от непонятной печали?

 

Темно-синие краски, краски цвета неизбывной печали, резкими линиями ложились на лист. Вдали, почти у горизонта, синела суровая гряда гор, вершины которых крупными голубовато-льдистыми пластами устилал снег. На переднем плане плыла луна – холодная планета, оставленная кем-то в бескрайней черноте неба, одинокая, как брошенный хозяином пес. Ее лик, безжалостно исчерченный не знающими пощады ветрами космоса, наполовину скрывала черно-синяя туча. И – ни единой живой души на многие тысячи миль вокруг…

Печаль, которую изливала Принцесса, рисуя эту картину, соприкоснувшись с бумагой и облачась в холодную синеву красок, обратилась в тоску – острую, раздирающую тоску по тому, что навсегда потеряно и уже никогда не сбудется. Девушка сидела над хаотическим нагромождением синих линий на белом фоне, ошеломленная рвущимися с листа чувствами, и не понимала, что с ней происходит. Никогда она не оказывалась в этом странном унылом мире – ни наяву, ни во сне, но слезы непрерывно капали из глаз, как будто она прощалась с чем-то бесконечно дорогим и любимым.

 

- Я знал, что ты вспомнишь, - Гирдел оказался рядом с ней в то мгновение, когда, не в силах разорвать мучительную связь с миром, неодолимо затягивавшим ее в себя, она занесла над картиной кисть с черной краской, чтобы покончить с наваждением, уничтожив его.

- Что вспомню? – непонимающе повернулась к нему Принцесса.

- Тот мир, где мы жили вместе с тобой, Мика.

- Почему ты все время называешь меня Мика?

- Потому что так звали тебя тогда.

- Я ничего не помню, - вздохнула она. – Расскажи мне о том мире.

- Смотри, - Гирдел повернул ее к своей картине. Она была нарисована в тех же тонах, но ни тоски, ни печали не было и в помине. Здесь вовсю кипела жизнь: стремили башни к небу причудливые сапфировые здания, шелестели аквамариновой листвой деревья с васильковыми стволами, голубой стрелой уходила вверх стартовая площадка для похожих на полупрозрачных птиц летательных аппаратов… - Мы с тобой здесь вместе работали и… Неужели ты совсем-совсем ничего не помнишь?!

Девушка отрицательно покачала головой:

- С этим миром что-то случилось, да?

- Он погиб, - в серо-зеленых глазах Гирдела блеснула синяя печаль с картины Принцессы. – Я в очередной раз улетел на другую планету. Все было как обычно. Я даже ни с кем не попрощался… А возвращаться было уже некуда. Это был лучший мир из тех, которые мне когда-либо попадались. Маленький скалистый остров в бескрайнем океане, открытый всем ветрам. Настоящая дружба. Настоящая любовь. И настоящие мечты о бесконечном. Синие, как остров и как океан. Настоящие мечты всегда синего цвета, ты замечала? Мы с тобой летали, как птицы… Жаль, что ты не помнишь этого, Мика…

- Как он погиб? - спросила Принцесса, и мрачное предчувствие сжало горло.

- Я думаю, тебе не стоит знать об этом. Раз уж кто-то так старательно стер все из твоей памяти… Я напрасно затеял этот разговор.

- Океан… Это все океан, да? – произнесла Наследница, хотя подтверждения Гирдела уже не были ей нужны. Воспоминания так и не пробудились, но информация о случившемся неведомым образом просочилась в ее сознание. – Всегда такой спокойный и дружелюбный, он вдруг разбушевался, как будто в него вселился бес. Волны были выше самой высокой башни – башни на здании нашей библиотеки… Все произошло за считанные мгновения. Спасти не удалось никому. И знаешь, что самое странное? Как только весь остров погрузился под воду, наступил полный штиль. Как будто и не было ничего… Ни шторма, ни острова. Я тоже погибла тогда, правда? Первый раз ты не взял меня с собой. Первый и последний…

- Не заставляй меня переживать это заново, Мика, - с болью сказал Гирдел. – Я потерял тогда все, ради чего стоило жить. Я до конца жизни – семь тысяч триста сорок дней и ночей - проклинал себя, что не взял тебя с собой… Это тебя утешает?

- Прости, - прошептала Принцесса, но Гирдел ее уже не слушал. Его фигура, закутанная в синюю мантию, мелькнула в дверях и исчезла.

 

Глава 9.

На следующий день они по-прежнему сидели рядом, но почти не разговаривали. Гирдел был неразговорчив и подчеркнуто вежлив, как едва знакомый человек, а Принцесса не знала, как взломать этот внезапно появившийся между ними лед. На душе было пасмурно, и на картине тоже клубился унылый сизый туман, заволакивал печальную реку и сливался с пеленой дымчато-белесых облаков…

Когда зазвенел колокольчик, Наследница оказалась в центре зала одной из первых, с облегчением оторвавшись от рисования тягостной картины. Лукулл что-то рассказывал и показывал, а она смотрела на него невидящими глазами и слушала не слыша, внезапно попав в такт медленной, тягуче-пряной музыки, которая лениво покачивала и уносила ее прочь. Повинуясь ритму мелодии, Принцесса начала плавно поворачиваться вокруг своей оси, краем глаза отметив, что все присутствующие, за исключением опять исчезнувшего куда-то Лукулла, тоже тихо кружатся, как падающие в безветренную погоду истончившиеся от летнего зноя листья.

 

Медленно проплывали перед глазами причудливые арабески на стенах, цветные пятна картин на полу, широкие конусы падающего из окон солнечного света. Вместе с этим кружением внешнего мира что-то плавно и торжественно вращалось внутри, наполняя душу сладостно-страшным чувством, какое бывает, когда раскачаешь качели так, что они взмывают ввысь, преодолевая земное притяжение, и затем с размаху обрушиваются вниз, увлекая за собой замершее от восторга и ужаса тело.

Музыка постепенно, но непрерывно ускорялась, заставляя вращаться все быстрее и быстрее. Мир кружился вокруг Принцессы, как огромная декорация вывернутой наизнанку карусели, размывая контуры привычных предметов и очертания человеческих фигур в неясные волнистые полосы. Эти полосы, в свою очередь, перемешивались и сплетались, пока не слились в один пестрый стремительно несущийся по кругу фон. Умом девушка понимала, что это она сама кружится в неудержимом вихре, подхваченная нарастающим музыкальным ритмом, но чувства утверждали обратное: тело застыло в пространстве, как впечатанное в кусочек янтаря насекомое, погруженное в густое светящееся всегда, а все вокруг исчезло, превратившись в клубящийся и вибрирующий смерч.

Потом музыка оборвалась пронзительным щелчком, и слившаяся с ней Принцесса резко остановилась, замерла, - но стремительное вращение продолжалось теперь уже где-то глубоко внутри, как будто внешнее и внутреннее вдруг непонятным образом поменялись местами.

 

Возвращение в тело оказалось мучительным: ломило в висках, тяжелые вериги сжимали плечи и грудь, свинцовый камень давил в солнечном сплетении. Казалось, почувствовавшая вкус свободы душа отказывалась снова умещаться в тесной земной оболочке.

И рука вновь потянулась к черной краске. И сверкающая белизна листа опять исчезла, поглощенная извечным мраком небытия. Когда последний темный мазок лег на лист, Принцесса в изнеможении опустила кисточку и долго-долго не могла пошевелиться, глядя на лежащий перед ней бархатно-черный, влажный от непросохшей краски и оттого ослепительно яркий прямоугольник, как в бездну. Там, за гранью обычной плоской поверхности, дышало и пульсировало живое огромное нечто. Оно проникало прямо в глаза девушки, просачивалось в горло, опускалось в грудную клетку и растекалось парализующей волной по всему телу. Оно все прибывало и прибывало, поскольку источник его был бесконечен, и Наследнице стало казаться, что она не может даже вздохнуть, ибо внутри не осталось ни грана свободного пространства. Пауза после выдоха длилась бесконечно долго, а вдох все не происходил. Страха не было, был лишь поток энергии, продолжавший непрерывно втекать внутрь вопреки всем земным законам. Когда этого темного нечто стало внутри так много, что оно начало пульсировать, будто стремясь расширить пределы телесной оболочки, правая рука Принцессы, ведомая непонятным импульсом, схватила кисть и коснулась открытого тюбика с фосфоресцирующей алой краской.

 

И в глубине черного живого пространства расцвел, заплескался живой огонь – то ли костер, пылающий в бескрайней степи беззвездной ночью, то ли дрожащее на ветру пламя свечи, зажженной для заплутавшего во мгле путника, то ли рождающаяся из мрака новая Вселенная. Когда последние лепестки огня опустились на черный лист, к Принцессе внезапно снова вернулась способность нормально дышать, слышать звуки и видеть окружающий мир. И мир явил ей Дарга - невысокого юношу с печальными, черными как ночь глазами и такими же смоляными волосами.

- Он как будто горит прямо в моем сердце, - сказал юноша, глядя на картину Принцессы.

- У меня такое же ощущение, - немного удивившись, призналась она. – Странно, правда?

- Просто мы с тобой чувствуем одинаково, - возразил юноша. – Ты не помнишь меня?

«Еще один, - подумала Принцесса. – Что на этот раз, интересно?»

- Пойдем, я покажу тебе свои работы, - юноша уже протягивал ей руку.

- Я их видела, - улыбнулась она. – Такие… нервные черные линии и странные знаки на кровавом фоне. Это ведь твои, да? У меня от них пульсирует здесь, - она слегка коснулась рукой горла.

- Вот видишь, - обрадовался юноша, - а делаешь вид, что ничего не помнишь. Я всегда говорил: мы с тобой – родственные души.

Девушка пожала плечами, предпочитая больше ни с кем не вступать дискуссии о странных особенностях своей памяти, и пошла следом за Даргом.

- Смотри, вот это последняя, - с гордостью сказал он, останавливаясь возле картины с черными зловещими облаками, окружавшими метавшиеся человеческие фигурки, и сверкающими молниями. – Тебе должно понравиться.

Наследница скептически хмыкнула, но к картине все-таки подошла. «Родственные души, должно понравиться»… От скромности этот молодой человек, однако, не помрет!

 

Но энергетика его картин действовала на нее помимо воли. В горле опять запульсировал тугой комок, а перед глазами вдруг стало совсем темно. Впрочем, тьма не была абсолютной: когда глаза немного привыкли к ней, девушка увидела, что свет солнца заслоняют несколько огромных дымящихся чудовищ. Похожие на гигантских драконов монстры надвигались на отряд, в который входила Принцесса, и который состоял всего из дюжины человек, со всех сторон. Одетые в черную кожу и вооруженные луками и стрелами люди стояли на отвесном склоне горы. Отступать им было уже некуда: сзади плескались морские волны, спереди и с боков путь преграждали разверстые огнедышащие пасти. Стоящий по правую руку от Принцессы юноша (она почему-то сразу поняла, что это Дарг, перед картиной которого она мгновение назад стояла в зале) резким движением выхватил из заплечного колчана стрелу с раскаленным наконечником и выпустил ее в одну из наступавших тварей. Дракон издал оглушительный рев, и в его боку зазияла рваная дыра, сквозь которую хлынул до того скрытый солнечный свет. Принцесса тоже выхватила стрелу и прицелилась в центрального дракона. Отпущенная тетива вибрировала в такт с летящей к цели стрелой. Раскаленный наконечник светился таким ослепительным светом, что на него было больно смотреть.

Одна за другой вспышками молний летели выпущенные стрелы. Корчившиеся чудовища колыхались, как грозовые тучи, раздираемые в клочья порывами ветра. Один из драконов в последнем броске метнулся в сторону Принцессы, и пылающее дыхание обожгло ей лицо. Выхватывать стрелу и прицеливаться было уже поздно, и у девушки мелькнула мысль, что ей придется умирать такой нелепой смертью. Но за мгновение перед тем, как острые кинжалы зубов должны были вонзиться ей в горло, кто-то из лучников взмахнул светящимся мечом, и длинная драконья шея просела и переломилась пополам, а сам дракон начал таять на глазах…

 

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Принцесса снова стояла в зале перед картиной, на которой лучники метали стрелы-молнии в огромные черные клубящиеся фигуры. В отличие от предыдущих видений, это не оборвалось резко и внезапно, уступив место привычной реальности, а медленно и незаметно расплылось. Лицо одного из лучников постепенно превратилось в лицо Дарга, стрелы и колчаны бесследно растаяли, и только дымящиеся чудовища еще несколько мгновений затуманивали взор, так что сидящих в зале людей девушка видела как сквозь пелену, да разрывавшие тьму вспышки молний превратились в мощные музыкальные аккорды, сотрясавшие воздух.

В глазах Дарга еще плескались всполохи битвы.

- Что это было? – спросила Наследница.

- Я ничего не буду тебе рассказывать, - покачал головой Дарг. - Или ты все вспомнишь сама, или… Или это так и останется для тебя мимолетным видением, бредом, наваждением, обрывком сна. Чужие слова ничем не могут помочь.

- Можно, я посижу здесь? – спросила Принцесса: возвращаться к все время молчавшему Гирделу мучительно не хотелось.

- Конечно, - обрадовался Дарг. – Может, нарисуем что-нибудь вместе?

Девушка пожала плечами. Почему бы и нет, в конце концов? Но общий рисунок не ладился. Порывистые движения Дарга, резкие метания его кисточки по бумаге мешали Принцессе поймать момент, когда все начнет происходить само собой. Она сделала несколько неуверенных мазков и отложила кисть.

- Извини, но тебя слишком много. Мне не хватает места. Я лучше нарисую что-нибудь сама. Не обижайся, хорошо?

- Конечно, - смутился Дарг. – Это ты извини, что я не заметил…

- Да ладно тебе, - улыбнулась Наследница. – Можно взять твои краски?

 

Красное и черное. Только эти два цвета были во всех тюбиках и баночках, в беспорядке лежащих и стоящих вокруг Дарга. Красное и черное – но других цветов и не требовалось, ибо в мире этого черноглазого юноши все было просто и четко: жизнь и смерть, день и ночь, добро и зло, любовь и ненависть…

Пока Дарг торопливо набрасывал на белый лист красные мазки, создавая поле для будущей сумасшедшей пляски черных человечков, Принцесса опять рисовала бархатно-черный фон. Он расширялся во все стороны и уходил в бесконечность. Он призывал алый цвет и нетерпеливо ждал его. Этому огромному, всепоглощающему, всеведущему, вечному пространству не хватало только одного: крохотной искорки жизни, которая вспыхнет на мгновение и тут же сгорит, осветив мимолетной вспышкой безбрежные просторы Вселенной.

Кисточка с алой каплей на самом кончике касалась листа бережно и мягко, едва дыша. Во тьме начали проступать тонкие, живые контуры дерева. Но это дерево не было похоже ни на могучий дуб, заполонивший собой все окрест, ни на нежную тонкую вишенку, склонившую ветви над темной зеленью озера. Это дерево пламенело в ночи, как обнаженное, открытое всем ветрам сердце. Его корням не на что было опереться, так как во всей нескончаемой пустоте не было ничего, кроме него. Его ветви изгибались под порывом мощного космического ветра, срывавшего огненные капли-листья и звездочками разбрасывавшего их в пространстве.

Оно было отчаянно одиноко – и потрясающе красиво. В нем были вызов судьбе и готовность идти до конца, беззащитная ранимость и несгибаемая внутренняя сила. И в какой-то момент Принцессе показалось, что это не дерево – это она сама трепещет на ветру, избавившаяся, наконец, от оков ненавистной стены и открытая любви.

 

- Сегодня последний день, - Гирдел взял ее за руку и рывком поднял с пола. Их лица оказались на одном уровне, и взгляд серо-зеленых глаз обжег ее ревностью, яростью, страстью и болью. - Наш последний день, Мика. Пойдем, я хочу танцевать с тобой.

- Но я… - попыталась возразить Наследница, беспомощно оглядываясь на опустившего голову Дарга и не находя слов возражений.

- Знаю: тебе надо закончить картину, и ты не хочешь танцевать со мной, по крайней мере, сейчас; и вообще ты не танцуешь. Чушь, Мика! У нас совсем мало времени, и я больше не отпущу тебя, как тогда!

Его руки, его глаза, - все горело огнем, и Принцесса почувствовала, как сгорает в этом пламени, отдаваясь ему без остатка….

Это был очень странный и очень страстный танец: она металась по залу, пытаясь сохранить хоть каплю себя, ускользая, убегая, почти улетая от него, но он настигал ее стремительными прыжками, окутывал собой, проникал взглядом в глаза и выпивал душу до дна…

Потом они сидели рядом, так близко, что их дыхание смешивалось, и у Принцессы кружилась голова, а пол уходил из-под ног. Две кисточки порхали над одним листом бумаги, словно продолжая недавно закончившийся танец, и из сложного искривленного пространства вылетали два мерцающих шара – обгоняющие друг друга, стремящиеся из ниоткуда в никуда навстречу своей судьбе – какой бы она ни была…

 

Прощание с Лукуллом, объятия со всеми участниками группы (замереть на несколько долгих мгновений, вслушиваясь в биение сердца и стараясь навсегда запечатлеть в душе этого родного человека… и этого… и этого… – раньше Принцесса и представить не могла, что такое с ней возможно), медленно исчезающие в папках картины, - все это происходило как во сне. Настоящей реальностью оставался лишь Гирдел, не сводящий с нее глаз…

Когда все разошлись, и зал совсем опустел, единственными свидетелями остались горящие там и сям свечи, да барабаны, в ритме которых – то медленном и нежном, то буйном и неистовом – сплетались на стене тени Принцессы и Гирдела.

Когда утром они молча расстались, она не спросила его ни о чем: чего стоили все клятвы мира, если теперь она знала, что в ее груди бьется его сердце, и жить без него – невозможно?!

 

Глава 10.

Теперь стена проявляла себя только во дворце, и Принцесса старалась бывать дома как можно меньше. Это было непросто: до официального признания ее Наследницей Престола оставалось всего три месяца, и Король предъявлял к поведению дочери все более жесткие требования. Не явиться на официальный прием? Недопустимо! Перечить родителям? Непозволительно! Провести три дня черт знает где, занимаясь живописью? Немыслимо!

- И эту мазню ты называешь картинами? – вторила ему Королева. – Сочетание красок ужасно. Чувства перспективы никакого. И, боже, откуда у тебя пристрастие к таким вульгарно ярким цветам? Тебя же пытались обучать лучшие мастера королевства!

Критика задевала, но обидеть уже не могла: она лишь оставляла отметины на стене (оказывается, иметь стену иногда даже полезно!), но не добиралось до сердца, которое безраздельно принадлежало Гирделу. И в тысячу раз больше, чем все недоразумения и размолвки с родителями, девушку мучил один-единственный вопрос: как сказать любимому, что она – королевская дочь? Он принадлежал к древнему, но давным-давно впавшему в немилость и оттого обедневшему роду, и зарабатывал на жизнь, чем придется. Принцесса плевать хотела на все условности, на возможную реакцию родителей и на то, что Наследнице Престола можно было связывать свою жизнь только лишь с принцем крови, а не с нищим художником без кола и двора, пусть и дворянского происхождения. Но как поведет себя Гирдел, гордый, болезненно ранимый Гирдел, вспыхивающий как спичка от любого невпопад сказанного слова, - что будет с ним, когда он узнает, кто теперь его Мика? И дни проходили за днями, пугающе быстро складывались в недели, а она все никак не могла решиться поговорить ни со своим любимым, ни с отцом…

Ровно за месяц до официального признания Принцессы наследницей Их Величествам не без содействия Темной Феи стало известно, что дочь проводит каждую ночь в лачужке на окраине города – и не одна, а с каким-то молодым человеком. Первым побуждением Короля было казнить дерзкого мальчишку и запереть в Пещеру Предков непутевую дочь. Но Королева сумела убедить его, что так действовать нельзя: избежать огласки случившегося никак не удастся, и весь их род на веки вечные будет покрыт несмываемым позором. Нужно сделать так, что Принцесса сама отказалась от своего… м-м-м… избранника. Или – еще лучше! – пусть он откажется от нее. А ей будет наука: негоже Наследнице Престола связываться с кем попало…

- А если мальчишка не согласится? – мрачно спросил Король.

- Ваше Величество, - улыбнулась Королева, - я полагаю, для Вас нет ничего невозможного.

 

В ту ночь Принцесса не застала Гирдела в домике, где они всегда встречались и откуда уходили на рассвете каждый в свою обитель. Его не было и на вторую ночь, и на третью. Общие знакомые разводили руками и пожимали плечами: никто ничего не знал, Гирдел бесследно исчез. Доведенная до отчаяния девушка бросилась к Ведунье:

- Ты знаешь все на свете. Он не мог просто так уехать, не сказав мне ни слова. Скажи мне, что с ним? Он жив? С ним случилась беда? Как мне помочь ему?

- Слишком поздно, девочка, - отвела глаза Ведунья. – Все, что я могу сказать тебе – он жив. И с ним все… почти в порядке. Но он уже сделал свой выбор, и этот выбор не порадует тебя, Принцесса.

- Какой выбор? О чем ты?

- Я сказала тебе все, что могла сказать. И даже сверх того. Не пытай меня больше. Завтра во дворце большой бал - ты непременно должна присутствовать на нем. И вот еще что. Возьми, - она надела девушке на шею тонкую цепочку с иссиня-черным камнем неправильной формы в серебряной оправе. – Это Витрит, камень с душой человека. Он поможет тебе пережить завтрашний день. Тебе пора, девочка.

 

Наследница собиралась вернуться во дворец, но ноги упорно несли ее в другом направлении. «Ведунья – тоже человек, а всем людям свойственно ошибаться, - твердила она самой себе. – Ей просто почудилось что-то, вот и все. А я сейчас приду в наш домик, и Гирдел окажется на месте, и все наконец разъяснится. Просто не может быть иначе». Приближаясь к окраине столицы, она повторяла эти фразы с отчаянием обреченного, но заклинания не подействовали: не было ни самого Гирдела, ни хотя бы весточки от него… Домой Принцесса вернулась полумертвая, свалилась в постель не раздеваясь, и провалилась в сон, сжимая в руке черный камень с человеческим именем Витрит.

 

На следующее утро она обнаружила, что к ней под предлогом подготовки к предстоящему балу приставлены три прислужницы, которые не отходят от нее ни на шаг. Ссориться с отцом из-за этих откровенных соглядатаев уже не было сил, и Принцесса покорно позволила одевать, причесывать и завивать себя, мечтая лишь об одном: чтобы бал начался как можно скорее, а ей удалось под шумок улизнуть и продолжить поиски Гирдела. Бал давался в честь дня рождения брата, и отсутствовать на нем было равносильно разрыву отношений со всей королевской семьей, но измученная неопределенностью Принцесса готова была пойти даже на это.

Сбежать не удалось: прислужницы сдали ее из рук в руки толпе щебечущих фрейлин, и в этом живом кольце Наследница была препровождена в огромный зал, приготовленный для предстоящего пиршества. Гирлянды из живых цветов увивали стены от пола до потолка. Благоухание тысяч растений смешивалось с тонким запахом привезенных с Востока ароматических свечей. Четыре трона на специальном возвышении у северной стены – для Их Величеств, Принца и Принцессы - отливали благородным белым золотом. Наряды гостей соперничали цветистым великолепием с ярким оперением заморских птиц из королевского зимнего сада. На всю эту вычурную роскошь Принцесса, усаженная по правую руку от Короля, взирала с угрюмой тоской. Ее взгляд бесцельно скользил по фигурам приглашенных, как вдруг она вздрогнула и чуть привстала: ей показалось, что в толпе мелькнуло до боли знакомое и родное лицо Гирдела.

- Успокойтесь, Ваше Высочество, - насмешливо прошептал ей Король – Не спешите, всему свое время.

Девушка непонимающе взглянула на отца, но он уже отвернулся от нее, приветствуя очередную пришедшую с поздравлениями процессию. Разодетые в пух и прах послы восточных княжеств с пестрыми свитами и подносами, полными экзотических плодов, сменяли закованных в серебро строгих посланцев далекого мрачного Севера. Пышные перья на шляпах мужчин и замысловатые сооружения на волосах дам колыхались на склоняющихся в подобострастном поклоне головах. Непрерывной рекой текли елейные речи, восхвалявшие солнцеподобного Короля, луноликую Королеву, их прекрасных отпрысков и все хранимое богами королевство. Как приклеенные, не сходили с лиц слащавые улыбки…

 

Прошло почти два часа нескончаемой поздравительной череды, прежде чем Наследница снова увидела Гирдела: причесанный на придворный манер, одетый в дорогой камзол и так же, как все, натянуто улыбавшийся, он медленно приближался к королевской семье под руку с какой-то разряженной юной девушкой. Лицо его спутницы казалось смутно знакомым, но Принцесса не могла вспомнить, где видела эти пышные рыжие кудри и нежные губки: ее глаза были прикованы к лицу Гирдела, который смотрел только на Короля и ни разу не взглянул в ее сторону.

- А вот и наши новобрачные, - с отеческой гордостью произнес Королевский Казначей, стоявший в двух шагах от трона. – Это, Ваше Светлейшее Величество, Арата, моя младшая дочь. А юноша – из рода Гартунгов.

- Давненько их не было видно при дворе, - кивнул Король. – Но теперь, я думаю, дела семейства пойдут в гору.

- Несомненно, Ваше Величество, - изогнулся в нижайшем поклоне Казначей.

- Когда ты успела обзавестись супругом, проказница? – громко спросил Король у подошедшей Араты. – Еще недавно, кажется, под стол пешком ходила…

- Вчера, Ваше Величество, - ответила девушка, чуть розовея и опуская вниз глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами.

- Вот как? – притворно улыбнулся Король. - И как тебе молодой муж?

- Благодарю, Ваше Величество, - Арата присела в полупоклоне и покраснела до корней волос. – Выше всяких похвал.

- А ты доволен женой, Гартунг-младший? – Король повернулся к Гирделу и требовательно воззрился на него.

- Абсолютно, Ваше Величество, - хрипло ответил Гирдел, старательно обходя взглядом Принцессу. - Благодарю, Ваше Величество.

 

Король удовлетворено кивнул, и новобрачные отошли в сторону. Наследница смотрела в спину удалявшемся Гирделу, и в голове билась одна-единственная мысль: «Этого не может быть!!!» Надо было бежать отсюда, бежать куда глаза глядят, не разбирая дороги, только бы не видеть…

На ее руку легла тяжелая ладонь Короля.

- Не делай глупостей, девочка, - тихо, но властно сказал он.

Принцесса резко повернулась к нему. «Зачем ты сделал это?!!» - кричали ее глаза. «Не понимаю, о чем ты», - ответили наполненные холодной решимостью глаза отца. Отчаяние девушки не проникло в них, а лишь отразилось и вернулось обратно, опустившись в самое сердце. В груди все сжалось от боли, такой пронзительной, словно там что-то разрывалось на части, и Принцесса прикрыла глаза, погружаясь в черный омут. Сердце Гирдела, казалось, навсегда поселившееся в ее груди, выбиралось на свободу, оставляя после себя кровоточащую зияющую пустоту. Больше всего на свете ей сейчас хотелось умереть, и она стремилась в самый эпицентр боли, надеясь найти в ней избавление.

Но рука отца не отпускала ее, и висевший на груди, как раз напротив сердца Витрит вдруг налился тяжелым теплом. Принцесса почувствовала, как из груди вынули вонзившееся в нее тончайшее острие. Второе, третье… Через несколько минут стало немного легче: это черный камень с душой человека протянул к ней свои невидимые руки и капля за каплей впитывал в себя ее боль.

 

Когда любовь сгорела дотла, и в груди осталось лишь саднящее чувство потери, Наследница открыла глаза и снова посмотрела вокруг. Поздравив Принца и вручив ему дары, гости рассредоточились по огромному залу. Кавалеры галантно порхали вокруг дам в искусном танце. Колыхались пышные турнюры платьев, топорщились расшитые золотом камзолы, развевались закрученные в тугие спирали локоны, блестели глаза, горели разгоряченные лица…

Вот и он, мой убийца. Бережно кружит свою новоиспеченную супругу, что-то шепчет ей в маленькое розовое ушко. Арата откидывает голову назад и томно улыбается, опуская вниз длинные ресницы. Как все чинно и благопристойно. Два голубка, приближенные ко двору. Уже завтра фрейлины начнут судачить о том, какой красавчик достался в мужья младшей казначейской дочке, а толстые напыщенные придворные будут гадать о причине внезапного фавора опальных Гартунгов. А причина до смешного проста, и называется она – предательство. И цена, которую он без колебаний – или все же с колебаниями, а, Гирдел?! - заплатил за этот выгодный брак, за право быть допущенным ко двору – моя любовь. А ведь еще четыре… нет, пять дней назад ты уверял меня, задыхаясь от страсти, до боли сжимая в объятиях, что ни за что на свете не расстанешься со своей Микой. Еще пять дней назад ты… Нет, думать об этом нельзя, иначе рана в груди опять начнет кровоточить, и бедному Витриту опять придется брать на себя эту нестерпимую боль.

Нет больше Гирдела. И не было никогда. Есть подающий большие надежды придворный лжец и притворщик Гартунг-младший, удачно женившийся на одной из самых богатых невест королевства. Никто не позволил бы ему взять в жены дочь самого Короля. Так что синица в руках куда лучше журавля в небе… А я готова была ради тебя отказаться от всего на свете. Я готова была следовать за тобой куда угодно, скажи ты одно лишь слово. Слышишь, ты, бесчувственный чурбан, не смеющий посмотреть мне в глаза!

Танцующий с юной красавицей женой Гартунг вздрогнул и повернул голову в сторону Наследницы. На краткое мгновение надетая маска слетела, и девушка увидела прежнего Гирдела. Невыразимая горечь плескалась в его глазах…

 

Глава 11.

Вечером после бала Принцесса снова сидела в домике Ведуньи.

- Спасибо, он мне в самом деле очень помог, - прошептала она, протягивая наставнице черный камень. – Не знаю, как бы я вынесла все это, если бы не Витрит. Скажи, я ведь не первая, кому он помогает, правда?

- Правда, - улыбнулась Ведунья.

- И всю боль он держит в себе? Это слишком даже для камня!

- Когда-то он был светлым и прозрачным, как слеза. Его нынешний цвет – результат впитанных им людских страданий. Я могла бы избавить его от этого, но… он сам не хочет. Видишь ли, чем темнее и непроницаемее становится Витрит, тем эффективнее он поглощает боль человека, у сердца которого находится. Если вернуть ему первоначальную прозрачность, его исцеляющая сила упадет в тысяч раз.

- И он добровольно идет на это, чтобы иметь возможность помогать нам? Но зачем???

- Это его путь. Вспомни Ильвейга. Он тоже пожертвовал собой, чтобы двигаться дальше.

- А что будет с Витритом, когда…

- Когда боль, которую он накопил в себе, достигнет предельной концентрации? Он исчезнет, растворившись во мраке ночи. А в небе – видишь, вон там, в созвездии Дельты – родится новая звезда.

- Как странно устроен мир, - вздохнула Принцесса. – Камни и звери приносят себя в жертву, а люди предают друг друга ради горсти золота…

- Не суди его так строго, ты ведь ничего не знаешь.

- Сегодня на балу я видела достаточно, чтобы…

- Чтобы вынести ему обвинительный приговор? Нет, девочка. Он сам казнит себя за то, что отказался от тебя. Но выбор, перед которым его поставил твой отец, был слишком суров, а Гирдел еще слишком молод, чтобы идти наперекор судьбе.

- О каком выборе ты говоришь?

- Тюрьма для него и высылка из страны всех его родных – или брак с Аратой и возвращение рода Гартунгов ко двору. Отец Гирдела по уши в долгах. У него нет денег даже на то, чтобы дать образование и кров двум младшим сыновьям. Гирдел не чурался самой грязной работы, чтобы хоть как-то помочь своей семье. Твой отец нашел его самое уязвимое место…

- Выходит, моя жизнь не стоит благополучия Гартунгов?

- Это не все. Твой отец сказал Гирделу, что ты все равно выходишь замуж, и дата свадьбы уже назначена.

- Но это неправда!!!

- Это правда. Ты была еще ребенком, когда тебя обручили с наследником Трисмуррийского княжества. И как только тебе исполнится семнадцать…

- Этого не будет! – вскричала Принцесса, вскакивая на ноги и сжимая кулаки. – Я не позволю этому чудовищу все решать за меня! Я сейчас же…

- Сядь, девочка, - тихо приказала Ведунья. - Я еще не все сказала тебе. Ты судишь всех так категорично… Сначала Гирдела, теперь – отца. Он тоже сделал свой выбор. И, поверь, этот выбор дался ему очень нелегко. Но он не просто твой отец, он – Король, а короли не властны изменять законы, по которым тысячи лет живут их королевства. То, что он сделал, он сделал ради тебя. Он по-своему любит тебя, Принцесса, и вовсе не хочет ломать твою жизнь. Если бы ты попробовала взглянуть на происшедшее его глазами…

- Но я не желаю! Не хочу смотреть на кошмар, который случился сегодня, ни его глазами, ни глазами Гирдела, слышишь?!! О какой любви ты говоришь, если они оба, не задумываясь, нанесли мне удар в самое сердце? Меня никто, никто никогда не любил. Я никому не нужна на всем белом свете, - Наследница закрыла лицо руками и всхлипнула.

- Ты просто не желающая взрослеть маленькая эгоистка! – возвысила голос Ведунья. - Ты не замечаешь, как тебя любит брат. Ты не хочешь видеть, как страдают от твоей холодности родители. Ты отказываешься чувствовать, как плачет от боли душа Гирдела. Разве тебя не любил дедушка?! Разве Грэм не отдал свою жизнь, спасая тебя?! Ты видишь только свои страдания и ничего более! Пока ты не научишься чувствовать боль других больше, чем свою собственную, твоя стена всегда будет окружать тебя. Она - просто твой способ отгородиться от мира.

- Ты такая же жестокая, как и все остальные, - обиженно возразила Принцесса, - и ты точно так же называешь любовью все что угодно, только не любовь!

- Молчи и слушай, - строго сказала Ведунья, - и не возражай мне – даже внутри. Я скажу тебе то, что ты, может быть, больше ни от кого не услышишь. Я расскажу тебе о любви, от отсутствия которой ты так страдаешь. Любовь, девочка моя, это не поцелуи под луной, не безотлучное сидение рядышком, не слезы, розы и клятвы в верности до гроба. Это не сладенький сиропчик, покрывающий тебя с головы до ног, как глазурью, и превращающий в мертвую куклу. Любовь – это когда тебе говорят правду, которой ты не хочешь ни слышать, ни знать. Правду, которая бьет по сердцу наотмашь, заставляя его сбросить броню и начать биться в унисон миру. Любовь – это когда тебе посылают испытание, из которого тебе, быть может, не суждено вернуться… Но только если ты сумеешь пройти через него, ты узнаешь, чего стоишь на самом деле.  Любовь – это когда с тобой готовы разделить жизнь, а не кров, деньги или постель. И даже боль, которая впивается в тебя мириадами раскаленных игл, может быть проявлением любви, - голос Ведуньи дрогнул, и Принцесса поняла, что она говорит о себе, - если от этого ты становишься лучше…

 

Утром служанки прибежали к Королю в панике: Наследница бесследно исчезла, оставив на столе опочивальни запечатанный белый конверт. Король нетерпеливо вскрыл плотный прямоугольник, и на ладонь ему выпал маленький листок бумаги. «Дорогой папа! - прочел он и вздрогнул: Принцесса уже много лет называла его не иначе как Ваше Величество. – Прости, если сможешь. Я прощаю тебе все и прошу только об одном: пожалуйста, никого не наказывай за мой уход. У меня не было ни сообщников, ни подстрекателей. Не ищи меня, это бессмысленно. Если когда-нибудь я смогу вернуться, я это сделаю. Если же нет – не поминай лихом. Обними за меня маму и брата и передай, что я их очень люблю.

P.S. Согласись, что Принц – гораздо более подходящая кандидатура на роль Наследника Престола, чем я. И даже хорошо, что все случилось именно сейчас, а не после моего совершеннолетия».

Король сжал в ладони листок и повел глазами по комнате дочери, с ужасом понимая, что он ничегошеньки не знал о ее обитательнице. На мраморной поверхности столешницы лежал большой плотный лист бумаги – последний рисунок Принцессы. Ее любимые цвета – синий и зеленый – смешивались в левом верхнем углу, перетекали один в другой, беззвучно плакали от тоски и медленно струились вниз – туда, где черной пучиной вздымалось кверху, манило и затягивало в себя неизбывное, безнадежное отчаяние. «Я должен был так поступить, - пытаясь оправдаться перед самим собой, подумал Король, но легче не стало. – Бедная моя девочка…»

 

Лучшие Следопыты королевства неделю рыскали по всем уголкам страны, но их поиски ни к чему не привели. Никто не видел девушки, по описанию похожей на Принцессу, никто ничего не слышал о ней, нигде не было ни единого ее следа. Получив неутешительное сообщение от последнего Следопыта, Король надолго заперся в своем кабинете. Он вышел оттуда далеко за полночь, закутанный в черный плащ, властным жестом остановил вскочивших при его появлении слуг, в одиночестве прошел гулкими коридорами внешней галереи дворца, сел на одного из стоявших во дворе оседланных коней и поскакал в сторону леса.

- Здравствуйте, Ваше Величество, - несмотря на поздний час, Ведунья сидела в кресле с ясным и спокойным лицом. – Я ждала вас.

- Где моя дочь? – заорал Король, громыхнув дверью маленького домика. – Это твоя работа?!

- Вы можете вздернуть меня на дыбе, четвертовать или опоить ядом, - приветливая улыбка исчезла с лица Ведуньи, и в тихом голосе зазвучал металл, - если от этого вам станет легче, Ваше Величество. Если вы пришли именно за этим, то хочу вас разочаровать: даже лучшие королевские палачи будут бессильны. Я просто не знаю, где Принцесса. Но если вы пришли за помощью, я сделаю все, что в моих силах. Садитесь, там вам будет удобно.

Король скрипнул зубами, но все-таки сел в кресло, где обычно любила сидеть его дочь.

- Не могла же она раствориться в воздухе, - сказал он, стискивая костяшки пальцев. – Яснее ясного, что без магии тут не обошлось. Но ваша магия не по зубам даже лучшим моим Следопытам, а они еще ни разу не признавали себя побежденными. Как вы это сделали?

- Я не помогала ей исчезнуть, Ваше Величество. Правда… и не мешала. Она была у меня семь дней назад. Когда она ушла, я обнаружила, что пропал мой берилловый браслет. Он обладает силой делать человека неузнаваемым. И его нельзя просто взять без спросу или украсть – магические предметы обладают собственной волей. Видимо, в тот вечер воля Принцессы и воля браслета совпали. Я поняла, что она задумала, но не стала ей мешать.

- Почему?

- Потому что она тоже имеет право выбирать свою судьбу, и она ее выбрала. Но сначала свой выбор сделал Гартунг-младший, а еще раньше – вы, Ваше Величество. Посмотрите сюда.

 

Король повернул голову и увидел висящую в воздухе в полуметре от стола светящуюся каплю густой янтарной жидкости размером с крупное яблоко. Вся она была исчерчена яркими и темными ломаными лучами.

- Это линии судьбы, - пояснила Ведунья. – Яркие отрезки – реализованные возможности, темные – те, которым уже никогда не сбыться. Вот эти, совсем угасшие, - жизнь Принцессы в качестве Наследницы Престола, а затем и Королевы. Видите точку, где эти темные отрезки сходятся с яркими, уходящими вправо и вверх? Это день, когда вы заставили Гирдела взять в жены дочь Казначея. А ведь для Принцессы это было не просто юношеское увлечение, Ваше Величество, какие проходят бесследно, не оставляя ничего, кроме легкой грусти. Она всем сердцем любила этого мальчика. С ним она прожила бы долго и счастливо, рожая детей и управляя страной. Уверяю вас, в истории королевства не было бы более мудрой правительницы. И уже не будет.

- Но я не мог допустить…

- Я знаю, Ваше Величество. Вы сделали то, что должны были сделать. И линии ее судьбы необратимо изменились. Не в вашей власти помешать этому. Не в вашей, не в моей, не в чьей-либо еще. Вам просто нужно принять ее выбор.

- И теперь?..

- И теперь ее ждет совсем иная жизнь. Эти яркие отрезки ведут в неведомое. Это все, что я вижу, Ваше Величество.

- Ее жизни что-нибудь угрожает?

- Жизни каждого из нас ежесекундно что-нибудь угрожает. Но мы ведь пока живы, не так ли? Не волнуйтесь, Ваше Величество, у нее хорошие защитники. Она особенная, уж вы-то знаете.

- Знаю, - голос Короля неожиданно дрогнул. – Из-за этого я никогда не мог найти с ней общий язык. А теперь уже слишком поздно. Дайте мне знать, если ей понадобится моя помощь.

- Я думаю, если ей понадобится ваша помощь, она сама попросит о ней, - задумчиво сказала Ведунья и неожиданно добавила: - А из Принца действительно получится хороший наследник, вы не зря мечтали об этом…

Король вышел из домика Ведуньи, не прощаясь. И только черные деревья в ночи видели, как, вскакивая в седло, он смахнул со щеки непрошеную слезинку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть II

 

Глава 1.

Принцесса уже восьмой день шла дорогами родной страны, все дальше и дальше удаляясь от дворца. Придорожные трактиры, в которых она останавливалась перекусить и переночевать, становились беднее и проще, что было очень кстати: горсть впопыхах прихваченных из дому монеток быстро таяла. На главных площадях всех попадавшихся ей на пути городов глашатаи неустанно выкрикивали о том, что нашедшего пропавшую королевскую дочь ждет огромная награда, и сообщали приметы беглянки. Если в столице большинство городских сплетниц склонялось к тому, что Принцесса сбежала в соседнее княжество с тайным возлюбленным, опасаясь гнева Короля, то жители провинции настороженно качали головами и полушепотом делились друг с другом рассказами о гневе то ли троллей, то ли злых волшебников, преследующем весь королевский род, и уверяли случайных зевак, что Королю вовек не видать старшей дочери: как пить дать, ее обратили в премерзкую лягушку, а то и вовсе в камень.

Принцесса шла, мимоходом улавливая обрывки фраз о себе и своей семье, движимая лишь одной целью – оказаться за пределами досягаемости королевских шпионов и соглядатаев. Каждый день обрывалась одна из невидимых ниточек, соединявших ее со столицей, с дворцом и родными, с Гирделом и Ведуньей, но этих ниточек все еще оставалось слишком много, а это означало: нужно спешить. Она знала то, о чем Ведунья не сказала Королю: действие магического бериллового браслета длилось всего девять дней. В запасе оставалось чуть больше дня. После этого об открытом передвижении по многочисленным городам и селениям родной страны придется забыть.

 

Конечно, если бы она путешествовала верхом, границы королевства давно остались бы позади. Но коня из королевской конюшни Следопыты опознали бы сразу же, и эту идею ей пришлось оставить еще в ночь побега. Проще и надежнее было бы купить неприметную лошадь у какого-нибудь торговца, но денег на это у Принцессы не было: брать с собой в дорогу личные драгоценности она не решилась, а наличности в ее шкатулке оказалось – курам на смех. Не идти же было, в самом деле, к Королевскому Казначею: так мол и так, выделите денег на побег из дома… Принцесса невольно улыбнулась этой мысли и присела отдохнуть в тени раскидистого дуба. «Совсем как тот, который я нарисовала в день нашей встречи. Ох, Гирдел! Забыть тебя куда сложнее, чем я думала. Все пронизано воспоминаниями о тебе, и как бы далеко от тебя я ни находилась, мыслями я все равно возвращаюсь в те дни, когда мы были вместе… »

Все восемь дней своих странствий Принцесса, сама того не желая, мысленно разговаривала с Гирделом. Иногда ей даже чудилось, что он отвечает ей. На этот раз ей удалось оборвать свой истощающий силы диалог с ним почти сразу, и сосредоточиться на том, что делать дальше. До спасительной границы королевства еще не меньше трети пути. За сутки ей никак не одолеть такое расстояние. Отец не прекратит поиски и не решится объявить Принца Наследником Престола еще в течение сорока дней. Выход один – нужно спрятаться и где-то переждать это время, а там… Что будет за этим таинственным «а там», она не знала, но это сейчас было неважно. Важно было оказаться как можно дальше от мест, где каждый камешек помнил мгновения ее умершего счастья и наполнял душу болью.

 

Но где можно укрыться беглянке, которую ищут по всей стране? У каких-нибудь добрых людей? Слишком рискованно. Едва ли найдется во всем королевстве хоть один человек, который не польстился бы награду, обещанную за дочь самого Короля. А что она может предложить взамен? Только «спасибо»… Стало быть, остаются леса. Бескрайние родные леса, где в изобилии водятся и дичь, и грибы, и ягоды.

- А также лешие, разбойники и тролли, - ехидно добавил вдруг прорезавшийся внутренний голос. – И появятся всякие грибы да ягоды, кстати, месяца через два, не раньше. А дичь ты как собираешься ловить? Руками, что ли?

- Что ты предлагаешь? – рассердилась Принцесса. – Сидеть и ждать, пока меня схватят?

- Я предлагаю думать, дорогуша. Желательно – головой. Что у тебя из съестного припасено?

- Ничего…

- То-то. В первую же ночь в лесу заплачешь от голода и холода, и сама побежишь назад к папочке. Все ясно? Или подробнее разжевать?

- Не надо, сама разберусь, - отрезала девушка, поднимаясь на ноги.

По счастью, в ближайшем селении, встретившемся на ее пути, была ярмарка. Принцесса, не привлекая к себе лишнего внимания, купила небольшой, но вместительный заплечный мешок, флягу для воды из тыквы-горлянки, несколько сухих пресных лепешек и баночку адни – густой терпкой смеси дикого меда и степных трав, придававшей силы путникам в долгой дороге. Денег осталось как раз на огниво, но девушка, поразмыслив, отказалась от этой покупки: как только браслет перестанет действовать, ей нельзя будет ничем привлекать к себе внимание. Особенно – кострами в лесу.

 

Первый день вдали от людей прошел без особых приключений. Принцесса углубилась в чащу по едва заметной тропинке, петлявшей по плотному ковру опавшей прошлогодней листвы. Задорно пели птицы, дорогу ей то и дело перебегали мелкие серые зверьки, похожие на зайцев и тушканчиков одновременно. Ни грибов, ни ягод действительно еще не было, и большой удачей оказалось то, что к вечеру беглянка набрела на ручеек с прозрачной чуть сладковатой водой: тыква-горлянка за день почти опустела. Утолив жажду, умывшись и наполнив флягу, девушка решила заночевать неподалеку от ручейка, а утром двигаться дальше вдоль его русла. Неизвестно, ведет ли он в нужном направлении, но, по крайней мере, несколько дней, пока она будет осваиваться в лесу, у нее будет вода.

 

Заснула Принцесса с большим трудом: повсюду шуршали, скрипели и ухали ночные обитатели леса, а едва начавшая пробиваться трава никак не могла заменить привычную постель. На рассвете она проснулась от холода: и травинки, и одежда серебристо искрились от крохотных капелек росы. Разделив пополам лепешку, которой по расчетам должно было хватить на весь день, и намазав ее тонким слоем адни, девушка проглотила свою немудреную трапезу в мгновение ока.

Есть хотелось по-прежнему. Немного поколебавшись, она съела вторую половину лепешки и вздохнула: если так пойдет и дальше, запасов хватит дней на пять, не больше. Нужно срочно что-то придумать. Но что? Изнеженный королевской снедью желудок наотрез отказывался признавать пищей молодые клейкие листочки деревьев, колючие травинки и терпкие корешки, смыть с которых въевшийся привкус земли не могли даже быстрые струи ручья. Весь второй день Принцесса провела в тщетных попытках обнаружить в лесу хоть что-то съедобное. Когда сумерки сгустились настолько, что в зыбком студне призрачной темноты и серовато-синего вечернего тумана растворились очертания деревьев и кустарников, она сделала привал, съела вторую лепешку и свернулась калачиком возле тоненького ствола березы, зябко кутаясь в дорожную накидку.

 

Третий день встретил ее густой моросью дождя, висевшего в воздухе и пропитывавшего все вокруг отвратительной сыростью. Не хотелось ни вставать, ни брести непонятно куда сквозь эту серую пелену дождя, но она все же заставила себя подняться. Сведенные холодом пальцы долго распутывали отсыревший и ставший чудовищно неподатливым узел заплечного мешка, и все это время перед внутренним взором Принцессы маячили дымящаяся чашка горячего шоколада и нежнейшие пирожные, сложенные изящной горкой на фарфоровом блюде. Добравшись, наконец, до лепешек, девушка съела три сразу – жадно, торопливо, стараясь унять ноющую боль в желудке и хоть немного согреться.

Дождь шел весь день, то почти растворяясь в окутавшем лес тумане, то набрякая тяжелыми стылыми каплями, срывавшимися с листьев деревьев и норовивших угодить непременно за шиворот. Беглянка шла медленно, то и дело спотыкаясь о вылезшие из чащи коряги и поскальзываясь на мокрой траве. Тропинка давно исчезла, и проступавшее сквозь шум дождя журчание остававшегося по правую руку невидимого за деревьями ручейка служило единственным ориентиром, позволявшим не сбиться с пути. Когда силы оставляли Принцессу, она приваливалась спиной к сырому стволу первого попавшегося дерева и непослушными руками доставала очередную спасительную лепешку. Мыслей о том, что запас еды нужно растянуть еще на несколько дней, больше не было: серый дождливый день растянулся в бесконечность, поглотив прошлое и будущее, и единственное, что было важным в этой промозглой монотонности – двигаться дальше. Не важно куда, главное - двигаться, не позволяя себе безвольно опуститься на продрогшую землю и провалиться в забытье.

Широкая осыпающаяся яма, то ли образовавшаяся сама собой, то ли вырытая каким-то охотником в надежде поймать крупного зверя, вынырнула на пути Принцессы как раз тогда, когда она брела по лесу уже почти на ощупь, с трудом продирая слипающиеся глаза и передвигая налившиеся свинцом ноги. Земля вдруг резко ушла из-под ног, и после короткого падения и острого всплеска боли в затылке наступила темнота.

 

Когда девушка пришла в себя, было по-прежнему темно. Наступившая ночь выжимала из неповоротливых черных туч хлесткие струи дождя. К промокшей до нитки одежде прилипли тяжелые комья земли. Принцесса попробовала встать, преодолевая головокружение и тошноту, но левую ногу пронзила чудовищная боль. Девушка машинально прижала руку к источнику боли и почувствовала, как по пальцам потекла теплая струйка крови. Перелом, причем открытый. Нечего было и думать о том, чтобы пытаться выбраться из этой ловушки самостоятельно. Надеяться на то, что неведомый спаситель явится сам и вызволит ее отсюда, тоже не приходилось. Значит… Значит, ее путь закончится здесь, - вдали от людей, которые были ей дороги, вдали от всех, под пронизывающим ливнем в яме с резко обрывающимися краями. Сколько времени пройдет, пока ангел смерти сжалится над ней, раненой, продрогшей до костей, лишенной воды и пищи, и накроет своим черным плащом? Или ей суждено стать добычей какого-нибудь лесного зверя, который станет рвать беззащитное тело на части, обдавая зловонным дыханием?

- Я не хочу умирать, - прошептала Принцесса, обращаясь то ли к безучастно взиравшему на нее небу, то ли к молчаливой стене деревьев, окружавших яму. – За что?! Разве я сделала что-нибудь столь ужасное, чтобы наказывать меня за это такой смертью?

Непроницаемо черное небо разорвала голубоватая вспышка молнии. Зарокотал гром, и ливень стал намного сильнее и злее. «Вот и ответ», - подумала Принцесса. Разряды молний следовали один за другим, неумолимо приближаясь к месту, где лежала распластанная на склизкой земле хрупкая человеческая фигурка, и освещая вымокший лес нечеловечески холодным светом. Раскаты грома грохотали уже прямо в голове девушки, и она поняла, что боги все же сжалились над ней, заменив долгую и мучительную агонию в яме быстрой смертью от прикосновения ледяного небесного огня.

«Ильвейг!» - закричала Принцесса, собираясь попрощаться с единственным из близких существ, никогда не предававшим ее. Слепящая зарница вспыхнула прямо над головой, на мгновение приняв очертания огромной человеческой фигуры. И в ту же секунду девушка вдруг увидела, что в нескольких шагах от ее ловушки стоит маленькая избушка. Укрытая зловещими зарослями чертополоха, с покосившейся трубой и унылыми глазницами черных окон, она все же была человеческим жильем, и дарила несбыточную, призрачную надежду, что все еще будет хорошо.

До последней вспышки молнии никакой избушки в этом месте не было, и быть не могло, в этом Принцесса могла бы поклясться. Тем не менее, внезапно возникший из ниоткуда домик не исчез, как положено любому уважающему себя наваждению, не растворился под потоками ливня и не растаял туманным облачком. Более того, у странного строения имелась дверь, и она вскоре отворилась, выпустив из темного нутра маленькую согбенную фигурку человека с длинной седой бородой.

- Эк тебя угораздило, - ворчливо сказал старик, подходя к краю ямы и рассматривая застывшую в ней девушку…

 

Глава 2.

Что происходило потом, Принцесса, как ни старалась, вспомнить не могла. Ее разбудила звонкая капель, и, открыв глаза, она тут же снова зажмурилась от слепящего белого света. Свет не был искусственным, но и на золотисто-теплые солнечные лучи тоже не был похож. Осторожно приподняв веки, девушка осмотрела комнатку, в которой лежала, и взгляд ее застыл на окне, отказываясь верить в то, что ему открылось. С крыши свисали огромные белоснежные сосульки, чуть подтаявшие на невидимом отсюда солнце и наперегонки ронявшие вниз прозрачные капли. Дальше все было белым-бело – отражавшие молочный свет снежные сугробы лежали повсюду, насколько позволяло видеть пространство окна, и единственной черной кляксой на фоне этого холодного сияния был изогнутый ствол дерева с печально опущенными вниз обнаженными ветвями, на одной из которых сидел нахохлившийся ворон. «Снег? В середине весны??? Должно быть, я брежу или сплю», - решила Принцесса, снова закрывая глаза и прислушиваясь к внутренним ощущениям. Телу было тепло и уютно под большим стеганым одеялом. Голова не болела, тошноты не было, и мысли текли совершено ясные. Девушка опасливо пошевелила левой ногой. О вчерашней травме напоминала лишь ноющая боль и тугая повязка, охватывавшая лодыжку и поднимавшаяся до самого колена. Впрочем, вчерашней ли?..

 

 Рядом послышалось чье-то шумное дыхание, и Принцесса обнаружила, что в комнатке она не одна – возле высокой кровати, на которой она лежала, сидел большой мохнатый пес, такой же снежно-белый, как и сугробы за окном, и с интересом рассматривал ее теплыми темно-сливовыми глазами.

- Усан давеча спас тебе жизнь, - невозмутимо сообщил до того неподвижно сидевший в кресле в углу старик, обнаруживая свое присутствие.

«Да что ж они все возникают из ниоткуда, как привидения?» - подумала девушка, а вслух спросила:

- Как это произошло?

- Ты чуть не до смерти закоченела в лесу прошлой ночью. Метель разыгралась не на шутку, да и морозов таких у нас давненько не было, правда, Усан? – пес негромко и басовито рявкнул, как бы подтверждая слова хозяина, и радостно застучал по полу пушистым хвостом. – Обычно его в такую непогоду из дому ни за что не выгонишь, а тут – как вожжа под хвост попала. Он тебя нашел, и меня силком притащил к яме, в которой ты лежала. Почитай, до самой макушки тебя завалило. Если бы не Усан, - все, пиши пропало…

- Значит, яма все-таки была, - вслух подумала Принцесса. – Но разве сейчас зима?

- Сейчас? – седые брови старика недоуменно поползли вверх. – Здесь всегда зима.

- Как это – всегда? – не поняла девушка. – А лето, осень, весна?

- Вот оно что, - задумчиво проговорил хозяин избушки, обращаясь не столько к Принцессе, сколько к самому себе. – Ты не здешняя. А я-то думаю, каким ветром тебя занесло в наш лес, да еще в такую бурю...

- Что значит – не здешняя? – испуганно воскликнула она. – Разве я не в Серединном королевстве?

- Я о таком и слыхом не слыхивал, - покачал головой старик. – Ты в Эберре, - так мы кличем наши края.

- И как мне теперь попасть домой? – жалобно всхлипнула Принцесса: она, в свою очередь, никогда в жизни не слышала о местности с таким названием, хотя в географии разбиралась прекрасно.

- А ты действительно хочешь вернуться домой? – хитро сощурился ее спаситель.

- Не знаю… - тихо ответила девушка, разом вспомнив все, что произошло за последний месяц. – Наверное, пока нет…

- Так и порешим, - кивнул старик, поднимаясь и подходя к столу, уставленному баночками, плошками и деревянными фигурками людей в самых разных позах. – Поживешь пока у меня. Отдохнешь, подлечишься, а там посмотрим. На вот, выпей, это я специально для тебя варил, - и он протянул ее небольшой ковшик с длинным изогнутым носиком.

- А что с моей ногой? – поморщилась Принцесса, залпом проглотив горько-соленую жидкость с травяным запахом. – Я скоро смогу ходить?

- С ногой твоей все путем, - махнул рукой старик. – Как захочешь ходить, так и начнешь. Есть дело посерьезнее – сердце у тебя промерзло. До самого, вишь ты, донышка.

- Разве сердце может замерзнуть? – недоверчиво улыбнулась она.

- Одно слово – нездешняя, - вздохнул старик. – Такое спрашиваешь… Это и дети малые знают – если сердце у человека замерзает, он как бы неживым становится. Ходит, разговаривает, а – как мертвый внутри. Тут уж даже мне за один раз не справиться. Долгонько придется с тобой повозиться…

- А ты кто? – невпопад спросила Принцесса, смутно чувствуя, что разговор о замерзшем сердце ни к чему хорошему не приведет.

- Я-то? – из-под нависших седых бровей лукаво блеснули неожиданно молодые яркие глаза. – Почитай, лекарь местный. Колдуном меня кличут. Стало быть, колдун и есть. А тебя, девонька, видать по всему, кто-то обидел крепко. Ни с того ни с сего сердце не замерзает.

- Никто меня не обижал, - сердито возразила девушка, отворачиваясь от старика и закусывая губу: лезут тут всякие в душу без спросу!

- А то, - беззлобно кивнул Колдун, направляясь к двери. – Я тебе вот что скажу. Зелье мое скоро действовать начнет. И все твои беды-обиды поманеньку разморозятся. Ты поплачь, девонька, не стыдись. Слезы все и вымоют. А мы с Усаном пока по лесу прогуляемся. Надо белок проведать, да синиц подкормить. После такой метели им, горемычным, должно, совсем поесть нечего…

 

Когда дверь за стариком захлопнулась, Принцесса долго лежала, настраивая себя на то, что Колдун просто наговорил ей всяких бредней, и слушать его нечего, а плакать – тем более. Но горькое зелье, похоже, делало свое дело помимо ее воли, вызывая острые, яркие воспоминания, от которых сжималась душа. Пели и кружились сочные краски на белых листах бумаги, открывая двери в иные миры и пространства. Легкой тенью двигался по залу Лукулл. В вечной схватке не на жизнь, а на смерть сражались черный фигурки на картинах Дарга. «Я больше не отпущу тебя, Мика!» - твердил Гирдел, увлекая ее в сумасшедший водоворот танца и страсти, и губы горели от его поцелуев, а тело раскрывалось навстречу его объятиям…

Склонялись в поклоне надменные послы в вычурных одеяниях. Приглашенные гости превозносили до небес достоинства королевской семьи. «Ты доволен юной женой?» – с ядовитой усмешкой спрашивал Король, и напомаженный Гартунг-младший подобострастно отвечал: «Абсолютно, Ваше Величество»…

Боль в сердце становилась все сильнее, а спасительного Витрита больше не было рядом. Как ни сдерживалась Принцесса, слезы все же хлынули - в тот момент, когда пытка стала совершенно нестерпимой. И после бурных, отчаянных, долгих рыданий взахлеб, до икоты, до полного изнеможения она почувствовала, что Колдун был прав – сердце как будто освободилось от сковывавшей его тонкой ледяной корочки. Оно все еще было наполнено страданием, но это страдание уже не было запредельным…

 

На окончательное исцеление ушло еще три недели. Сначала Принцесса оплакивала потерю Гирдела, потом – смерть дедушки и гибель Грэма. Но колдовскому зелью и этого показалось мало. Оно добралось до спрятанных в самых потаенных уголках души детских обид и вытащило на свет божий ссору с отцом и неудавшуюся попытку уехать к дедушке и бабушке, заточение в комнате после нелепой травмы брата, несправедливое обвинение в несчастном случае с бабушкой и много такого, о чем Принцесса давным-давно забыла.

К счастью, все рано или поздно заканчивается. Однажды, когда Колдун по обыкновению оставил Принцессу одну, заставив ее перед этим выпить очередную порцию зелья, она обнаружила, что слезы иссякли. Воспоминания перестали мучить ее, и теперь вызывали лишь легкую печаль. В душе наступило странное умиротворение, и она долго лежала, бездумно глядя в огонь сложенного из темных плит неотесанного камня камина, и чувствуя, как пустота внутри постепенно наполняется чем-то большим и пульсирующим.

Потом ей вдруг очень захотелось есть, и она направилась в маленькую, чистую и светлую кухоньку.

- Вишь ты, - удовлетворено промолвил вернувшийся час спустя Колдун, потянув носом горячий аромат булькающего в котелка варева, – куховарить начала. На поправку дело пошло. Знать, правильное зелье получилось…

- Я тут совсем у вас засиделась, - сказала Принцесса после окончания совместной трапезы. Усан до блеска вылизал свою большую плошку и блаженно растянулся у ног хозяина, который сидел в любимом кресле у камина, задумчиво попыхивая трубкой. Услышав последние слова, пес приоткрыл один глаз, хитро посмотрел на девушку и что-то укоризненно проворчал.

- Даже не засиделась, а залежалась, - с улыбкой согласилась Принцесса. – Наверное, пора и честь знать. Как мне отсюда выбраться?

- Ишь, шустрая какая, - удивился Колдун. – И куда торопишься? Жизнь-то – она штука неспешная. Тебе еще нужно ноги поразмять, чай, забыла, как ходить положено. Да места наши лесные надобно проштудировать как след, а то опять нам с Усаном придется тебя из беды выручать. Завтра с нами в лес пойдешь, посмотришь, что и как. Там уж будем решать, как тебе выбираться. Сложная эта задачка, девонька, так вот с наскока ее и не одолеть…

 

Лес, со всех сторон вплотную окружавший избушку Колдуна, оказался сказочно красивым. Длинные лапы елей укутывали пышные облака сугробов. Отливавшие синевой сосульки на голых ветвях дубов и берез ослепительно сверкали на солнце. На нетронутой белизне снега не было следов ни зверя, ни птицы, ни человека. Мелкие снежинки, поднятые вверх легким порывом ветра, танцевали и искрились в воздухе, не собираясь опускаться на землю.

- Он где-нибудь заканчивается, или у вас тут везде лес, так же, как всегда зима? – спросила Принцесса, вволю налюбовавшись величественным великолепием.

- Заканчивается, а как же, - кивнул Колдун. – Пойдем, покажу.

Примерно через час достаточно быстрой ходьбы лес поредел и оборвался на вершине невысокого холма. «Если бы здесь когда-нибудь наступала весна, - подумала Принцесса, с замиранием сердца глядя на открывшуюся панораму волнистых заснеженных холмов, обрамленных почти у горизонта черной кромкой дальнего леса, - я бы решила, что это то самое место со светящейся изумрудной травой, куда я приходила однажды во сне».

- А что там, за дальним лесом? – спросила она, смутно надеясь, что это околдованное зимой пространство все же где-то пересекается с ее родным миром.

- Да кто ж его знает? – пожал плечами Колдун. – Дальний лес – он ведь не простой, он Зачарованный. Оттуда еще никто не возвращался. Как пойдет какой путник этой дорогой, так и сгинет. Говорят, тамошние деревья сильно осерчали когда-то на дровосека, который решил их на дровишки извести. С тех пор они человека на дух не переносят. А еще говорят, что иногда они специально странников к себе заманивают. Идешь вроде бы мимо, а ноги сами собой и несут тебя прямо в Зачарованный Лес. В общем, гиблое место. Так что про этот путь ты, девонька, и думать забудь. Может статься, конечно, что так ты домой попадешь, но верней всего – сгинешь понапрасну.

- Да я про этот так просто спросила, из любопытства, - ответила Принцесса, думая про себя: «Ну, сгину я или нет, - это мы еще посмотрим!»

 

Во время вечерней прогулки Колдун показал ей другие окрестности своей лесной чащи: излучину скованной льдом реки на востоке, разбросанные по равнине крохотные деревеньки в несколько почти игрушечных домиков на юге и отвесную стену уходивших в поднебесье скалистых гор на западе.

«Ну, с горами я еще успею разобраться, - решила Принцесса день спустя, отправляясь в самостоятельный поход по лесу (к Колдуну как раз привезли тяжелого больного, и девушка воспользовалась этим, чтобы улизнуть от бдительного ока старца). - Даже если путь в мой мир лежит через них, без специальной подготовки мне его не одолеть. Начнем, пожалуй, с Зачарованного Леса. Очень уж интересно, почему оттуда никто не возвращается».

 

Глава 3.

Путь до холма, с которого открывался вид на равнину и Зачарованный Лес, занял у Принцессы гораздо больше времени, чем в прошлый раз. Она несколько раз сбивалась с пути, петляла среди похожих друг на друга, как близнецы, деревьев, и мучительно вспоминала ориентиры той дороги, по которой ее вел Колдун с Усаном. Когда лес, наконец, закончился, на вершине холма девушка опустилась прямо в снег, совершенно выбившаяся из сил. «Никуда я сегодня не пойду, - вслух сказала она. – Как-нибудь в другой раз. Тут бы назад добраться живой и невредимой. Вот отдохну немножко — и двинусь обратно, пока снег мои следы не занес».

Не успела Принцесса договорить это, как увидела, что в дальнем лесу что-то светится. Ни искрящийся белый снег, ни яркие лучи стоящего в зените солнца не могли заглушить свечение крошечной зеленой точки, отделенной от холма огромным расстоянием. Девушка смотрела на огонек, и забывала обо всем на свете: о своей усталости, о только что принятом решении возвращаться назад, о предупреждении Колдуна. Теперь она знала одно: ей во что бы то ни стало нужно оказаться там, возле источника этого света.

Таинственный зеленый огонек в Зачарованном Лесу манил так призывно, что Принцесса поднялась и как сомнамбула пошла ему навстречу. Расстояния вообще обманчивы, но расстояния между человеческим жильем и зачарованными местами обманчивее во сто крат. Лес, до которого, казалось, было уже рукой подать, оставался на месте, а равнина, отделявшая девушку от него, растягивалась, как резиновая. Между тем Принцесса знала, что прошла уже огромное расстояние: лес вокруг хижины Колдуна, из которого она вышла неизвестно сколько часов назад, давно скрылся из виду. Окрест, насколько хватало глаз, не было ни души.

 

Когда девушка добралась до Зачарованного Леса, уже вечерело. Заснеженная равнина начала окрашиваться в тысячи оттенков лилового, но по-зимнему тусклое солнце еще висело над горизонтом, и Принцесса решительно шагнула под сень огромных старых деревьев, укутанных в снеговые шубы. Зеленое мерцание притягивало ее как магнит, и Принцесса шла, не разбирая дороги, продираясь сквозь заросли засохшего кустарника с острыми шипами, перебираясь через завалы из мертвых деревьев и неотрывно глядя прямо перед собой на не желавший приближаться источник загадочного сияния. Внезапно с ветки дерева, мимо которого проходила девушка, сорвалась большая черная птица и бесшумно пронеслась перед самым ее лицом. Принцесса вздрогнула от неожиданности и отвела взгляд от зеленого сияния – всего лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно: призрачный свет исчез, и как ни напрягала она глаза, больше он не появлялся. Тогда она посмотрела вверх и обомлела: уносящиеся вверх верхушки деревьев почти полностью закрывали небо, сучковатые стволы с уродливыми руками-ветвями окружали ее плотной толпой. Падавший крупными, размером с ладонь, хлопьями снег стремительно уничтожал следы Принцессы, по которым она могла бы выйти обратно из Зачарованного Леса.

«Это западня, – поняла девушка. – Я сама в нее влезла, и теперь мне отсюда никогда не вырваться». В солнечном сплетении заметалась паника. Ожившие деревья с зловещим гулом подступали все ближе и ближе, снег залеплял лицо, пронзительный холод подбирался к самому сердцу. От ужаса Принцесса сжалась в комочек, зажмурилась и приготовилась к самому страшному. Тянулись мучительные мгновения, складывались в долгие минуты, но ничего не происходило, только холод становился все более пронизывающим. Девушка открыла глаза. Снегопад прекратился. Было очень тихо. Вновь ставшие неподвижными зачарованные деревья стояли на почтительном расстоянии от нее, словно не решаясь приблизиться.

 

«Стена, – догадалась Принцесса. - Как же я могла забыть о ней! Никто не может проникнуть за мою стену, даже деревья, будь они хоть трижды зачарованные. Они ничего мне не сделают!». Впервые в жизни стена вызывала у нее не отчаяние и ненависть, а благодарность. Она стряхнула с себя оцепенение и решительно двинулась к выходу из леса.

Когда девушка наконец выбралась на равнину, солнце уже садилось. Страх перед Зачарованным Лесом пропал, но теперь сердце сжало то, что было гораздо хуже всех страхов на свете и от чего не могла защитить стена: тоска, выворачивавшая душу наизнанку. Привычная, многолетняя, ненавистная тоска, которая всегда охватывала ее на закате, и от которой не было спасения.

Преодолевая себя, Принцесса медленно брела по равнине навстречу угасающему светилу, а внутри все стонало от нестерпимой, необъяснимой, затягивающей в бесконечную воронку боли…

 

В мире много разных сущностей и существ, разительно отличающихся друг от друга, но все они - так или иначе - умеют входить в состояние резонанса, настаиваться на волну, исходящую от других форм жизни. Кто-то резонирует с ледяным спокойствием, кто-то с ослепительным счастьем, а кому-то ближе всего горе или страх… Бездонное отчаяние Принцессы разбудило то, что равнина давно и старательно прятала в своих недрах, тщательно скрывала под покровом почвы, слоем высохшего разнотравья и огромными сугробами снега. Это нечто не имело ни имени, ни формы, ни лица: оно было лишь безграничным стремлением поглощать живую плоть и упиваться ее предсмертными страданиями.

 

Погруженная в себя, Принцесса не заметила, как почва под ее ногами начала проседать и колебаться, постепенно превращаясь из надежной тверди в зыбкую трясину. Она увидела зияющую зловонной чернотой пасть только тогда, когда та уже разверзлась перед ней и вокруг нее, отрезая пути к отступлению.

Ледяная жижа пронзила тело тысячами игл боли («Так вот о чем говорила Ведунья, - некстати промелькнуло в голове, - только при чем же тут любовь?!»), невидимые щупальца больно сжали грудную клетку и начали душить девушку. Чем сильнее она сопротивлялась, тем яростнее свивались сковавшие ее скользкие жгуты, подбираясь к самому горлу. И уже только крохотный, последний краешек багряного солнца выглядывал из-за горизонта.

«Вот и все, - поняла Принцесса, - я не зря всю жизнь боялась закатов: они несут с собой смерть».

- Забавно, - раздался совершенно четкий звонкий женский голос. – Ты почему-то всегда предпочитаешь умирать на закате, Дживан. Могла бы придумать и что-нибудь пооригинальнее!

 

Девушка вздрогнула от неожиданности: мгновение назад она могла дать голову на отсечение, что окрест на много часов пути никого нет. Удивилась: голос шел из ниоткуда, но слышался совершенно четко, при этом почему-то называл ее Дживан – что за странное имя, к ней никто и никогда так не обращался. Возмутилась: вместо того чтобы спасать, таинственная обладательница голоса решила читать ей нотации! Смесь этих чувств на долю секунды вытеснила тоску из сердца, и сжимавшие грудь щупальца сразу обмякли.

- Кто вы? – спросила Принцесса. – И почему…

- Нашла время задавать дурацкие вопросы! – усмехнулась Темная Фея. – Ты и в самом деле решила дать себя сожрать этой дряни?

- Но я… Она меня… Да я просто ничего не могу с этим сделать!

- Перестань прикидываться, Дживан. Мы с тобой знакомы не один десяток жизней, и я ни за что не поверю, что ты не можешь справиться с такой ерундой. Или ты забыла, что у тебя есть защита, которая не по зубам ни одному чудищу на свете?

«Стена», - запоздало вспомнила Принцесса. В засасывавшей ее трясине тут же раздалось отчаянное шипение: вокруг девушки возник четко очерченный круг около двух метров в диаметре, и по его периметру жижа начала корчиться и дымиться, как будто кто-то выжигал ее невидимым огнем. Зыбкая топь на глазах твердела.

- Вылезай, - скомандовала Темная Фея. – Мне совсем не улыбается выковыривать тебя из замороженной тверди.

Принцесса послушно выкарабкалась, и зияющая воронка тут же сомкнулась. Намокшая в трясине одежда на пронизывающем морозном ветру сразу взялась ледяной коркой. «А до хижины Колдуна еще идти и идти, - подумала девушка, - не захлебнулась в болоте, так замерзну насмерть, пытаясь выбраться отсюда».

- Ты неисправима, Дживан, - рассердилась Темная Фея. – О призрачности расстояний ты тоже не помнишь? Или ты всерьез решила сегодня умереть? Тогда я умываю руки. Несчастные страдальцы – это не по моей части.

- Я в самом деле ничего не… - прошептала Принцесса замершими губами. – Помогите мне, пожалуйста.

- Ладно, - вздохнула Темная Фея, и взмахнула рукой. Снежные сугробы, только что мирно лежавшие на равнине, внезапно встали на дыбы и закружились вокруг Принцессы плотным белым столбом. Как ни странно, вскоре ощущение пронизывающего холода куда-то исчезло, сменившись легким головокружением и каким-то полусонным состоянием. Девушка уже начала проваливаться в кружащийся сон, в котором сквозь пургу медленно и тягуче, как в старинной лампе, освещавшей ее опочивальню в детстве, поднимались прозрачные янтарные пузырьки, но снежный буран внезапно стих. Она открыла глаза и увидела, что стоит прямо перед хижиной Колдуна, засыпанной снегом почти под самую крышу. На бархатно-черном небе без единого облачка сияли зеленые звезды.

- За тобой должок, Дживан, - донес до нее последний порыв ветра, и наступила тишина.

 

Глава 4.

- Она сказала, что я всегда предпочитаю умирать на закате… - задумчиво сказала Принцесса, грея руки чашкой с каким-то пахучим обжигающим напитком и глядя в огонь камина.

- Это так и есть, - бесстрастно ответил Колдун. После исчезновения и последующего внезапного возвращения Принцессы он резко преобразился: исчезла старческая сгорбленность, повадки деревенского деда и даже клюка, на которую он обычно тяжело опирался при ходьбе. Теперь перед девушкой сидел величественный старик с пронизывающим взглядом глубоко посаженных черных глаз, со скупыми властными движениями, с прямой, как струна, спиной и с безукоризненно правильной речью. Оказалось, что скрюченный добродушный старичок, сельский целитель и балагур, - всего лишь маска, которую Колдун надевал для непосвященных. Раздумывать о том, что заставило его предстать в своем настоящем обличье, Принцесса не стала: слишком потрясли ее события прошедшего дня.

- Но откуда ты это знаешь? И почему она назвала меня Дживан?

- Есть вопросы, на которые человек может ответить только сам. Ты действительно хочешь это знать?

Девушка кивнула. Колдун поднялся и пошел к двери в задней стене комнаты, сделав девушке знак следовать за собой. Эта дверь давно вызывала недоумение Принцессы: без замков и ручек, абсолютная гладкая, она никуда не вела, поскольку снаружи хижины в этом месте была глухая стена. Но предположить, что эта всегда запертая дверь – лишь декоративный элемент жилища Колдуна, Принцесса тоже не могла: она знала, что в этом месте ничего не делается просто так, ради развлечения или удовлетворения праздного любопытства.

 

Старик провел пальцами по гладкой поверхности, и дверь бесшумно подалась вперед. Колдун проделал еще одно замысловатое движение рукой, и темнота за дверью отступила. Принцесса увидела шероховатые стены, чуть светящиеся изнутри слабым голубым светом, и уходящие вниз ступени. Запахло свежей мятой.

Молча спустившись вслед за Колдуном, она обнаружила маленькую глухую комнатку, вся обстановка которой состояла из ковра на полу и огромного зеркала в темной оправе на стене.

Колдун взял появившийся из ниоткуда подсвечник с единственной ярко горевшей свечой и поставил его у левого края зеркала. Через мгновение вторая свеча замерцала справа. Старик указал Принцессе на пол перед зеркалом. Она молча опустила между свечами и вопросительно посмотрела на старика, не решаясь спросить, что делать дальше. Колдун так же молча указал на зеркало и направился к лестнице.

 

Когда дверь за ним закрылась, и свечение стен погасло, Принцесса поняла, что больше никаких инструкций не будет, села по-турецки, и наконец взглянула в зеркало. Бархатная чернота продолжалась и за зеркальной гладью, нарушаемая лишь теплым сиянием свечей. Отражение смотрело на Принцессу выжидающе и слегка настороженно. Принцесса, с начала своих странствий еще ни разу не встречавшаяся со своим отражением, отметила всклокоченность волос, повзрослевшие и чуть заострившиеся черты лица и совершенно новые глаза. Что в них изменилось, девушка не понимала, но отвести взгляд от двух серых сфер с темными каплями зрачков не получалось.

Судя по всему, у отражения это не получалось тоже: оно замерло, пристально глядя на Принцессу и даже, казалось, не дыша. Так они и сидели, разделенные зеркальной стеной и скованные взглядом, в полной неподвижности, минуту за минутой. Тело Принцессы занемело, рук и ног коснулось странное оцепенение. Только сердце в груди пульсировало все быстрее и быстрее, и с каждым его ударом все ярче сверкали глаза отражения, так что их сияние уже соперничало со светом свечей.

 

Через какое-то время Принцесса заметила, что мир в зеркале изменился, обретя какую-то невероятную глубину и прозрачность. Волосы отражения понемногу начали светиться, а воздух вокруг них озарился красно-оранжевыми всполохами. Потом произошло невероятное: с детства знакомый двойник из зазеркалья куда-то исчез, и на Принцессу смотрело чужое мужское лицо. Неизменными остались только глаза. И эти глаза безмолвно кричали от боли: там, за невидимой стеной, бесновались языки пламени, мир раскалился до непереносимой температуры, и даже волосы на голове полыхали огнем. Горело все: огромный костер, на вершине которого был привязан к длинному шесту незнакомец, корчился в безумных плясках, пожирая человеческую плоть. Лопалась обугливающаяся кожа. Расплавленный воздух жег внутренности… Сливаясь с всполохами пламени, огненным шаром опускалось в тартарары заходящее солнце. Ни единого стона не срывалось с кровоточащих губ мужчины. Но из глаз, неподвижных, огромных глаз – в пол лица, в пол зеркала, в пол мира – выплескивалась такая нечеловеческая, непереносимая мука, что пространство вокруг Принцессы заполнилось болью, застонало, огласилось дикими воплями. Огненный смерч в зазеркалье развернул кровавые крылья, как будто намереваясь прорваться сквозь разделяющую два мира поверхность и заключить девушку в свои смертоносные объятья. Жар плеснул в лицо, удушающее запахло гарью и паленым мясом, и даже пол под ногами начал дымиться. Но Принцесса смогла, наконец, закрыть глаза и вернуться в безопасную реальность маленькой комнаты в жилище колдуна только тогда, когда стена огня полностью скрыла от нее черные от боли и затягивавшие в бездну глаза незнакомца.

Сразу наступила оглушительная тишина. Некоторое время девушка сидела, потрясенная случившимся. Прохладный ветерок коснулся ее горячего лба и принес с собой успокоение и запах мяты. Глаза человека из зазеркалья никуда не исчезли – теперь они появились перед внутренним взором Принцессы, все такие же магнетические и переполненные страданием. Не в силах избавиться от наваждения, девушка перестала сопротивляться и позволила глазам незнакомца затянуть себя в клубящуюся черную воронку…

 

…Она шла по склизким от вечной сырости каменным ступеням, и тяжелый плащ бил ее по ногам. Вернее, не ее, а его, потому что теперь Принцесса была тем самым мужчиной, казнь которого она видела мгновение назад. Это знание пришло ниоткуда, но не отставляло никаких сомнений. В связанные за спиной руки, растертые до крови кандалами, больно впивались веревки. Спереди и сзади чеканили шаги стражники. Темные своды освещало колеблющееся пламя факелов. Скрип открывающейся тяжелой двери. Солнечный свет. Свежий воздух, пьянящий после долгих месяцев в каземате. Запах моря. Мельтешение пятен света. Сливающаяся в одно целое гудящая толпа. Головокружение. Подкашивающие ноги. Удар в спину чем-то острым, еще удар, привкус крови на губах. Мир снова обретает четкие очертания, но – господи! – лучше бы не видеть того, что предстает перед глазами. Огромные поленья и суковатые палки в руку толщиной, основательно сложенные уходящей вверх пирамидой, облитые какай-то черной жижей, издающей тошнотворную вонь. Улюлюкающие горожане, собравшиеся на любимое развлечение. Занемевшие руки освобождают от веревки, чтобы снова привязать, на сей раз к длинному шесту с перекладиной посередине. Внезапное осознание того, что сейчас будет происходить. Отчаянная попытка вырваться, призвать на помощь, исчезнуть из этой нереальной реальности, но губы немы, а тело опутано веревками, и деться некуда… Клубы дыма. Непоправимо быстро разгорающееся пламя. Раздирающая на части боль. Зловещий солнечный диск, прячущий свои обагренные кровью лучи в верхушках старых сосен. «Ты почему-то всегда предпочитаешь умирать на закате, Дживан…»

Голос разорвал пелену наваждения, и костер вместе с корчащимся на нем мужчиной исчез. Принцесса попыталась подняться, чтобы вырваться из этой заколдованной комнаты, но ноги не слушались. Мягкий ковер, на котором она сидела, вдруг налился непостижимой тяжестью, пропитывая ею девушку, прижимая ее к себе, не давая шевельнуться. Несколько долгих минут бесплодных усилий – и Принцесса сдалась. Значит, еще не все закончено. Значит, надо заставить себя вновь открыть глаза и посмотреть в зеркало. Туда, где живут ее смерти. Но я не хочу, слышите, я больше не хочу к этому прикасаться!!! Я не хочу ничего знать об этом, я не выдержу больше, я… «Тебе не посылается ничего, что ты не можешь выдержать, Дживан», - тихо возразила Ведунья. От этого мягкого, родного, такого все понимающего и все прощающего голоса истерика прекратилась, и страх отступил. Девушка открыла глаза и посмотрела в зеркало. Отражение снова было на месте, грустные глаза тихо улыбнулись Принцессе: «Понимаешь теперь, каково мне?»

 

И снова потекли долгие минуты, во время которых Принцесса и двойник из зазеркалья безмолвно смотрели в глаза друг другу. Как и в прошлый раз, девушка не заметила момент, когда отражение исчезло и в зеркале появилось другое лицо - изборожденное морщинами, суровое, с потемневшей от многолетнего пребывания на солнце кожей. Голову старика покрывал белый тюрбан, за левым плечом мерцали огни сотен свечей, на лбу выступили бисеринки пота, - холодного, едкого пота умирающего человека. Где-то вдалеке, за стеной тумана, отделявшего сознание старика от мира, толпились родственники, и среди них – один из тех, кто подсыпал ему в питье смертоносного яда. Почерневшие, пересохшие губы что-то беззвучно шептали, невидящие глаза силились отыскать в толпе чье-то лицо. Принцесса смотрела сейчас на ускользающие силуэты глазами старика и знала то же, что знал умирающий: имя того, кто своевольно сократил дни его пребывания на земле. Младший, любимый сын, свет очей и утешение старости… Не было ни обиды, ни осуждения, одна лишь только тонкая и невесомая, как иссохшая былинка, горечь. Мальчик мой, что же ты наделал? Знаю, знаю, чья рука вела тебя в тот час, когда ты, озираясь, как вор, подбирался к моему кубку. Проклятая змея, она оплела твое сердце нитями ночи, обольстила тело, подчинила себе разум. Только как же ты теперь будешь жить, - теперь, когда никто не помешает тебе соединить с ней свою судьбу? Когда никто не подскажет тебе верного решения, не убережет от дурного глаза, не остановит в минуту гнева, не утешит в час отчаяния? Теперь, когда каждая вещь в доме – в твоем доме! – будет напоминать тебе, что ты – отцеубийца?!

Солнечный луч проник сквозь узорные решетки окна и упал на лицо умирающего. Последним усилием воли старик повернул голову на запад и посмотрел в глаза опускающемуся к заснеженным вершинам гор солнцу. Слабая улыбка тронула его губы: он понял, что благословлен. Солнцепоклонник, он соотносил всю свою жизнь с движениями светила по небосводу. Вставал с его первыми лучами и возносил хвалу Великому Солнцу. Отходил ко сну, как только оно скрывалось за горизонтом. Приносил многочисленные дары светилу во время всех важных событий. Вот и умереть сподобился вместе с Великим Солнцем… Дракон-гора медленно поглощала огненный шар, и так же медленно и неотвратимо уходила жизнь из тела старика. Вот уже и члены его заледенели, и дыхание почти остановилось, но глаза продолжали неотрывно следить за тающим островком света. И только когда последний луч солнца скрылся в чреве Дракон-горы, душа старика покинула тело. И наступила тьма…

 

Принцесса еще долго смотрела в черноту зеркала, но там не отражались ни свечи, ни она сама. Наконец, в глубине зазеркалья возникла светящаяся точка, сделала плавный оборот по замысловатой траектории, потом еще и еще. Казалось, крохотная капелька света медленно, как паук ткет паутинку, прорисовывает в пространстве за зеркалом чуть светящие черты лица отражения, мерцающие свечи, сияющие глаза, и где-то там, на заднем плане, невообразимо далеко – розовые облака, сиреневое небо, зеленые волны…

Солнце опускалось прямо в море. Юноша сидел на самом краешке скалы, нависшей над волнами на огромной высоте. Сидел, завороженный игрой света на изменчивой водной поверхности, подставив лицо соленому ветру, забыв обо всем на свете. Он был в своей стихии: мир лежал перед ним как на ладони, невидимый художник рисовал картины-облака на прозрачном небе, далеко внизу глухо шумел прибой, над головой парили птицы. Человек, осторожно карабкавшийся на скалу за спиной юноши, диссонировал со всем безмятежным великолепием летнего вечера: темная согбенная фигура, лихорадочно горящие глаза, судорожно скрюченные руки... За секунду до предательского толчка в спину юноша что-то почувствовал и обернулся, но было поздно: тело уже потеряло опору, и прежде чем под ногами разверзалась бездна, он успел лишь увидеть лицо убийцы. Белое как мел, перекошенное лицо и мертвые глаза человека, проигравшего битву с внутренними демонами и превратившегося в их послушного слугу…

А потом был полет в никуда – долгий, как острая боль, и краткий, как мгновение счастья. Ужас и восторг смешались воедино, и где-то внутри зазвенела, запела и завибрировала струна. Звук становился все громче и выше, сотрясая тело мелкой дрожью и разрывая его на части. В сумасшедшем водовороте слились небо и волны, облака и птицы, скалы и ветер, и чем яростней становилось пение невидимой струны, тем быстрее кружился мир вокруг. А потом все оборвалось. Сердце, его слабое сердце, открытое всем ветрам мира, но не умеющее простить и принять подлость и предательство, не выдержало. И море, которое он любил больше жизни, приняло лишь бездыханное тело.

 

Когда Принцесса закрыла глаза, она почувствовала, что по щекам текут слезы. Каждая смерть, являвшаяся ей, была болезненной и несправедливой. Но в этом юноше, почти мальчике, погибшем так, как погибает едва проклюнувшийся на проталинке подснежник, раздавленный грубой ногой, - подснежник, не изведавший еще ни нежного прикосновения солнечных лучей, ни трепетного ветра, ни мелодичного потренькивания капель, падающих с тающих сосулек, - было что-то столь щемяще-родное, что слезы, казалось, вырывались из самого сердца. Принцесса оплакивала всех: погибшего юношу; его несчастную мать, так и не узнавшую, какая участь постигла ее единственного сына; себя, отделенную стеной от любви и счастья; отравленного любимым существом старика; сожженного на костре мужчину, и всех тех, чьи смерти ей еще предстояло прожить, сидя перед колдовским зеркалом. Слезы текли по щекам и падали на руки, собирались крохотным озерцом в сложенных лодочкой ладонях, пропитывали одежду, утекали в пол. Они вымывали из души горечь и боль, обиду и жалость, и еще что-то темное и тяжелое, похоже на камни, не дающие ни дышать, ни шевелиться, и уносили прочь, как река в половодье уносит с собой все, что встречается ей на пути.

 

Прошло много времени, прежде чем рыдания стихли, и Принцесса нашла в себе силы снова открыть глаза. Что-то неуловимо изменилось в ней, и это что-то было готовностью встретить свои смерти лицом к лицу и посмотреть им в глаза, не прячась и не сжимаясь от ужаса.

Словно почувствовав эту внутреннюю решимость, отражение не появилось вовсе. Вместо него в зазеркалье колыхалась безбрежная людская толпа. Принцесса опять была мужчиной. Впрочем, удивляться этому было бессмысленно. Когда она выберется из этой комнаты… нет, если она выберется из этой комнаты, она задаст Колдуну тысячи вопросов, и получит все необходимые ответы, и все случившееся сегодня разложится по полочкам и станет ясным и понятным… А сейчас ей нужно просто быть, и проживать раз за разом эти оборвавшиеся на закате жизни, принадлежавшие одновременно разным людям и ей одной – той, которую голос на равнине называл «Дживан».

Помост, на котором стоял мужчина, был эшафотом. Крепкий, добротно сработанный, словно созданный на века, а не на один-единственный день. На один-единственный час. На одно-единственное мгновение, когда палач, прячущий лицо за черной маской, взмахнет секирой, и голова осужденного полетит с плеч под сдавленные крики зевак. Осужденный был совершенно спокоен. Он давно знал, что его ждет, и смирился с этим. Заговор против герцога был захватывающей, но смертельно опасной игрой, и сейчас пришло время расплачиваться за нее. Ни собравшихся на казнь людей, ни плахи, ни палача для него уже не существовало. Было лишь огромное, бескрайнее небо, готовое принять его в свои объятья, и лес у горизонта с обнаженными осенним ветром черными ветвями, и запах далеких костров в прозрачном воздухе. Совсем скоро острое лезвие вонзится ему в шею, разрезая кожу, разрывая мышцы, ломая позвонки, но это продлится всего мгновение, а потом…

Протяжно заржал конь, запряженный в подъехавшую к людской толпе карету, и глаза осужденного невольно скользнули вниз, оторвавшись от созерцания тающих в солнечных лучах облаков. В это мгновение все переменилось. Единственная женщина, которая что-то значила для него в этой жизни, смотрела на него сквозь окошко кареты, и в глазах ее читалась непередаваемая мука. И осужденный вдруг увидел предстоящую казнь ее глазами: себя со связанными руками, коленопреклоненное у плахи тело, палача в окровавленной одежде, катящуюся по помосту голову с открытыми остекленевшими глазами. И ужас от неизбежной смерти ворвался в него, как вихрь. И захотелось жить – еще хоть год, хоть день, хоть час. Взгляд заметался по толпе, ища варианты спасения. В одно движение спрыгнуть с помоста, оттолкнуть одного стражника, увернуться от второго, в четыре прыжка преодолеть расстояние до кареты? Невозможно: людское море сомкнется над ним сразу, он и шагу ступить не успеет. И не имеет он права подвергать ее, пожертвовавшую для него всем, такой опасности... Броситься в другую сторону, прыгнуть на коня, сбросить всадника, натянуть что есть мочи поводья? Но руки связаны, и раненная при аресте нога сделала гибкое тело чудовищно неповоротливым, и шпага, выручавшая во всех переделках, давно сломана…

А палач уже ведет его к плахе, и ничего не изменишь, потому что жить осталось несколько минут. Только бы она не смотрела на это, отвернулась, уехала, только бы… Палачей почему-то двое: один - коренастый крепыш с неторопливыми, уверенными движениями, второй – долговязый парень с тонкими запястьями и дрожью в голосе. Второй пытается завязать осужденному глаза, но отступает и тушуется, натолкнувшись на его жесткий взгляд. На колени перед плахой осужденный опускается сам. Последняя привилегия дворянина, которую уже никто не сможет отнять. Деревянная колода с зарубками от множества тяжелых ударов и темными пятнами. Прикосновение царапающей поверхности к левой щеке. Паника, рвущаяся наружу. Закушенная до крови губа: только бы не закричать. Мгновение перед ударом. Второе. Третье. Ну что же вы тянете, черт вас возьми?!

- Давай, сегодня твое первое дело, - говорит первый.

- Может, в другой раз… - гундосит второй.

- Давай, я сказал, - жестко отрезает первый и почти насильно вкладывает секиру новичку в руки.

Насмешница-судьба… Даже сейчас, во время казни, ты продолжаешь издеваться надо мной, подсунув палача-неумеху! Удар наискось. Слишком слабый, чтобы отделить голову от туловища, и слишком сильный, чтобы секира просто прошла по касательной. Лезвие застревает в шее. Глаза застилает черная пелена. Во все стороны брызжет кровь. Возгласы ужаса в толпе. Какая-то женщина падает в обморок. Опытный палач, крякнув от досады, забирает орудие казни из рук своего неуклюжего подопечного. Второй удар – быстрый, резкий, ювелирно-точный – и отрубленная наконец голова замирает на плахе, у подножия которой еще дергается в конвульсиях тело, и алая кровь заливает белоснежную рубашку с широким отложным воротом. И остановившийся, безумный, нечеловеческий взгляд женщины из окна кареты…

 

Темнота. Вдох-выдох. Подождать еще немного. Набраться сил для следующей смерти. Интересно, почему не затекают ноги, ведь я сижу здесь в неподвижности уже целую вечность? А там, наверху, сейчас, наверное, кружит метель, и замершие птицы жмутся к веткам деревьев. Надо будет насыпать зерен в кормушки, когда все закончится… Ну вот, пожалуй, я готова. Можно открыть глаза и посмотреть в глаза отражению. Что еще ты приготовило мне?

Какая странная конструкция… Немного похоже на королевский трон, только по рукам и ногам змеятся ремни, и некое подобие сетки из проводов плотно охватывает запрокинутую вверх голову, не давая шевельнутся. А в глаза бьет ослепительный белый свет. Господи, откуда же может исходить такое свечение? Слишком яркое для свечи или факела, слишком холодное для солнца. Боковое зрение фиксирует две темных фигуры с нечеловеческими очертаниями: перепончатые лапы, длинные лица-морды, щелочки глаз…

- Быстрей же, быстрей, его хватятся, - повизгивает один.

- Не хватятся, - насмешливо хрюкает другой. – Дело сделано. Теперь он будет нас слушаться…

Луч фокусируется, сжимается в точку, мерзкая лапа направляет его в самый центр лба, и мозг пронзает тончайшая игла.

- А вдруг не получится? – повизгивает первый голос. – Он же нас потом испепелит…

- Заткнись, - раздражается второй. – Я врубил такую мощность, что он станет покорным, как моллюск. Ты только представь: «великий и всесильный» будет бегать перед нами на задних лапках: «Слушаюсь, господин! Чего изволите, господин?». Мы станем хозяевами мира, Лик!

На виски давят холодные металлические пластины, и от них по всей черепной коробке расходятся темные пульсирующие волны боли. Как на экране, мелькают картины: вот он идет по коридору, торопясь на заседание Совета. По открытой террасе гуляет ветер. Первое светило начинает прятаться за второе, и краски понемногу тускнеют. Вот он сворачивает направо. Удар. Тупая боль в затылке. Бесшумно распахнувшаяся дверь, резкий запах усыпляющая вещества, последняя ускользающая мысль: «Заговор!» Возвращение сознания: кресло, ремни, белый свет. Игла, вонзающаяся в мозг. Значит, слухи о кодировщике вовсе не беспочвенны. И сейчас его… Нет!!! Чем жить в том состоянии, которое ему уготовили эти твари, лучше не жить совсем! Человек в кресле делает последнее усилие, пытаясь разорвать опутывающие его ремни и провода.

- Он вырвется, вырвется! – верещит обладатель визгливого голоска. – Сделай же что-нибудь! Скорей!

- Сейчас, сейчас, - начинает суетиться второй. – Добавлю мощность. Я тебе покажу…

Прямо перед глазами расцветает огненный цветок. Ширится. Меняет цвета. Взрывается осколками света. Превращается в раскрывающуюся пасть, поглощающую все еще сопротивляющееся сознание. Все тело потрясает последняя отчаянная судорога. В бархатной черноте раздается отчаянный крик:

- Это конец! Нам крышка! Ты убил его, ты убил его, ты…

 

Темнота. Ощущение, что все вокруг еще хранит липкие прикосновения мерзких тварей. И почему так болит голова, ведь это происходило не со мной? Или со мной?.. Я устала, я хочу спать. Отпустите меня… Вдох-выдох. Еще. Становится чуть легче. Прикосновение мятного ветерка ко лбу. Боль уходит, растворяется, исчезает… Оплывшие огарки свечей в зазеркалье. Усталые глаза отражения. Поехали!

Закопченный низкий свод. Пламя факелов. Где-то поблизости звонко и ритмично капает вода. Кажется, это уже было. Неужели мне придется участвовать в этой пытке снова и снова? Сейчас с меня опять снимут кандалы, потом свяжут, поведут на костер и… Но нет, руки не скованы за спиной, а свободны, вот только пошевелиться почему-то не удается, и откуда эта обжигающая боль в солнечном сплетении?

Человек лежал, пробитый насквозь, пригвожденный копьем к дощатому настилу, как бабочка булавкой – к листу бумаги. Адская боль разливалась из центра тела, и каждое, даже крохотное движение причиняло нестерпимые муки. Вместо дыхания из горла вырывался клекот. Давно остались позади отчаянные, но безуспешные попытки выдернуть копье и освободиться. А смерть, теперь такая желанная, все не приходила. И плыли перед глазами – сквозь кровавое марево – картины недавнего и далекого прошлого. Изумрудно-зеленая долина в окружении лесистых холмов. Клубящиеся облака над горными кручами. Дороги, дороги, дороги… Ощетинившийся башнями темный замок. Мрачная комната со странными знаками на стенах. Люди, скрывающие лица под низко опущенными капюшонами. Пламя свечи, обжигающее ладонь – знать бы тогда, чем обернется эта неосторожно данная клятва… Те же люди три года спустя, плотной стеной окружившие его в подземелье. Ах, как права оказалась мать, всегда корившая его за излишнюю доверчивость! Так глупо попасться в ловушку… Горящие мрачным огнем десятки глаз. Обвинение в клятвопреступлении… Неровный хор голосов: «Он заслужил смерть». Гулкий речитатив ритуального проклятия. Десятки ледяных рук, распластавшие его на деревянном ложе. Копье, замершее в воздухе за мгновение перед тем как обрушиться вниз, разрывая кованным наконечником живую плоть и вонзаясь в неподатливую древесину. Ослепительная вспышка боли. Люди, превратившиеся в бесплотных черных призраков, беззвучно и зловеще покидающие подземелье – подземелье, которое станет ему и смертным одром, и могилой.

Ветер, бьющий в лицо – не то воспоминания юности, когда он мчал на любимом коне куда глаза глядят, упиваясь бешеным ритмом скачки, пьянящими ароматами трав и величавой неподвижностью горных вершин, не то душа, отделившаяся наконец от истекающего кровью тела, невесомая и свободная, летит вперед – в бесконечность…

 

Свечи почти догорели, и лишь слабое, захлебывающееся в озерце расплавленного воска мерцание еще отражалось в черноте зеркала. Но ковер по-прежнему не отпускал Принцессу, и она, изнемогая от усталости и бремени прошедших перед ней своих-чужих жизней и смертей, с трудом заставила себя вновь взглянуть в зазеркалье. Последняя, седьмая смерть была ужасна: грязный, оборванный висельник с безобразно высунутым языком и неестественно вывернутой шеей был столь омерзителен, что отвращение поднялось откуда-то из самых глубин и захлестнуло Принцессу с головой.

«Это не может быть моей смертью, потому что это не может быть жизнью! - кричало все внутри. – Этот жалкий воришка в полуистлевших лохмотьях, схваченный на месте преступления и повешенный на первом попавшемся дереве, не имеет ко мне никакого отношения!»

Но ни отвернуться, ни даже просто закрыть глаза не удавалось: тело больше не слушалось Принцессу, и она волей-неволей смотрела в зеркало, содрогаясь от омерзения. Вот его подводят к дереву. Набрасывают веревку на шею. Отчаянные попытки вырваться. Тело, бьющееся в конвульсиях. Вылезающие из орбит глаза…

И тут Принцесса заметила нечто, заставившее ее сразу забыть и об отвращении, и о жгучем желании отвернуться от изображения в зеркале: когда тело на суку дерева дернулось в последний раз и обмякло, нечто похожее на легкое цветное облачко отделилось от него и поплыло вверх и в сторону. Видение это было столь призрачно и мимолетно, что никто из вершивших скорую казнь ничего не заметил.

Но глаза Принцессы, обретшие необычайную зоркость за долгие часы неподвижного сидения у колдовского зеркала, следили за облачком неотрывно. Мгновение – и оно превратилось в некое подобие прозрачного трепещущего свитка, который начал разворачиваться по спирали, распускаясь, как бутон цветка. На невесомых и бесплотных лепестках цветка-свитка живыми образами была запечатлена вся жизнь того, чье тело висело сейчас на суку старого дерева, залитое алыми потоками уходящего за горизонт солнца.

Вот промелькнула сцена поимки: всадники с суровыми, ничего не выражающими лицами взяли вора в плотное кольцо. Хрипящие морды коней надвигаются так близко, что слышно их смрадное дыхание. Свистящий в воздухе бич. Обжигающей лентой свивается вокруг тела боль…

Вот – днем раньше – сама кража: глаза мгновенно отметили заговорившегося с богатым покупателем торговца и выхватили из пестрого вороха разнообразного товара лежавший между чеканным серебряным кувшинчиком и медной узорчатой плошкой белый перстень с витой затейливой резьбой. Рука потянулась к перстню сама собой, прежде, чем он успел сообразить, что перепродать эту редкую, заметную вещь будет ой как непросто, а возможное наказание несопоставимо с предполагаемой прибылью. Трехдневный голод сводил желудок спазмами, а ароматы жарящихся в соседних рядах лепешек заставляли ноздри трепетать, как у зверя, взявшего след, и он забыл о всякой осторожности…

Еще раньше: смерть матери - молодой, но изможденной нуждой и непосильным трудом женщины. Полупрозрачные пальцы, запавшие глаза, чужие черты родного лица – как же я без тебя теперь?! Глядя на острые лопатки, вздрагивавшие от беззвучного плача, Принцесса вдруг поняла, что перед ней – подросток, совсем еще мальчишка, лет двенадцати от роду, и сердце сжала острая жалость. Несчастный оборвыш, расплатившийся жизнью за добычу, которую он так и не успел обменять на вожделенную еду, был просто голодным, несчастным ребенком. Ребенком, которого мир наказал по правилам, слишком жестоким даже для взрослых людей...

 

Картинки тем временем продолжали сменять друг друга, прокручивая задом наперед всю короткую жизнь мальчика, его стремительное падение в бездну. Скитания с матерью в поисках куска хлеба. Бесплодные поиски работы и крова над головой. Изгнание кредиторами из отчего дома. Проводы отца в дорогу: верблюды навьючены тюками с тканями и благовониями, вокруг суетятся слуги, мать сжимает в руке его ладошку, еще совсем маленькую, а улыбающийся отец машет рукой, обещает скоро вернуться и привезти из дальнего путешествия кучу подарков. Больше они его никогда не увидят…

Залитые солнечным светом, полные задорного смеха родителей картинки детства сливаются в пестрый калейдоскоп. Последняя сцена – мать с сияющими от счастья глазами держит его на руках – крохотного сероглазого младенца со смешным ежиком темных волос на затылке. Свет, льющийся из ее глаз, заполняет собой все пространство, переливается через край, проникает сквозь стену, отделяющую зазеркалье от комнаты Колдуна, и окутывает Принцессу незнакомым, трепетным теплом, от которого почему-то щемит сердце и наворачиваются на глаза слезы…

 

Когда она поднялась наверх, комнаты в жилище Колдуна были залиты последними лиловыми отблесками холодного зимнего солнца. Прислушавшись к себе, Принцесса обнаружила, что знакомой «закатной» тоски уже не было, но какое-то саднящее чувство, похожее на боль от обломившегося и застрявшего в пальце кончика занозы, все же осталось. И еще было чувство недоумения: ведь она ушла в комнату с зеркалом почти сразу после заката, почему же сейчас снова садится солнце? Неужели она провела внизу, наедине со своими смертями, так много времени?

- Ты была там целые сутки, - предупредил ее вопрос Колдун, неподвижно сидевший у камина и не сводивший глаз с танцующих язычков пламени. – У тебя накопилось много смертей, Дживан.

- А почему… - вопросов, которые не терпелось задать, было много, и Принцесса на секунду запнулась, выбирая самый важный. - Почему мне до сих пор больно смотреть на закат солнца? Разве я прожила там - взмах рукой в сторону заветной двери - не все свои смерти?

- Конечно, нет, - рот Колдуна исказился в едва заметной улыбке, но глаза по-прежнему неотрывно смотрели на огонь. – Мое зеркало может показать только мужские смерти.

- Значит, есть еще и женские… - вздохнула Принцесса.

- Они есть у каждого из живущих. У одних людей больше мужских смертей, у других – женских. Когда их число сравнивается, человек получает шанс собрать все части себя воедино и уйти отсюда.

- Уйти куда?

- Это не тот вопрос, Дживан. Ты спросила из любопытства, а не потому, что для тебя это важно. Что ты действительно хочешь знать?

- Каких смертей больше у меня?

- Почти поровну. Семь мужских, шесть женских. Можно сказать, тебе повезло, девочка. Твоя нынешняя жизнь может стать последней.

- Но я…

- Знаю, знаю. Ты вовсе не хочешь умирать. И не хочешь никуда уходить. Тебе слишком страшно… Самое смешное заключается в том, что чаще всего шанс выпадает тем, кто не в состоянии им воспользоваться…

 

Повисло молчание. Старик и девушка, сидя у камина, думали каждый о своем. Он – о том, что ему до заветной черты осталось еще три жизни, и неизвестно, хватит ли сил, чтобы направить в нужно русло свое следующее рождение. Она – о юноше, которого столкнули со скалы в море, о маленьком оборвыше, повешенном на дереве у дороги, и еще о том, что какой-то очень важный период жизни завершился, и это было горько, тревожно и волнующе одновременно. Принцессы больше не было. Древнее существо, многократно умиравшее вместе с солнцем и раз за разом возвращавшееся к жизни, унаследовало ее тело, ее память, даже стену между ней и людьми, - но оно было гораздо старше и мудрее маленькой девочки, ушедшей из дому на поиски счастья. В его отстраненности была одновременно сила и печаль. Оно знало о неизбежности грядущей боли и радости, подъемов на вершины и падений в пропасти, и находило в себе мужество не сопротивляться своей судьбе.

- Если бы вчера на болоте эта дрянь все же сожрала меня… Это тоже был бы мой шанс? – нарушила тишину Дживан.

- Конечно, нет. Не всякая смерть может стать последней. Много воды утечет, пока ты будешь готова к такой смерти, девочка…

- Что мне делать теперь?

- Я больше ничем не могу помочь тебе, - пожал плечами Колдун. – Ты получила то, зачем пришла ко мне. Тебе пора двигаться дальше.

 

За окнами начиналась метель, и слова Колдуна выглядели в этом свете не очень гостеприимно, но теперь это уже не имело никакого значения. Важно было другое – не оставаться в долгу перед этим странным чужим человеком, который открыл ей больше, чем кто-либо другой.

- А могу ли я чем-нибудь помочь тебе? – спросила Дживан.

Колдун наконец оторвался от созерцания пламени и внимательно посмотрел на девушку.

- Ты стала взрослой, Дживан, - констатировал он. – Это хорошо.

И он опять надолго замолчал, погрузившись в свои мысли. Когда он заговорил снова, слова падали медленно в тишину медленно и звонко, как капли с потолка пещеры – в каменную чашу, выдолбленную в горной тверди многовековой капелью:

– Можешь ли ты помочь мне… Не знаю… Если у тебя когда-нибудь все же получится переступить через Порог… Шансов почти никаких, но чем черт не шутит… Попробуй вспомнить о мире вечной зимы и о старике из заброшенной в лесу хижины. Внимание того, кто уходит навсегда, стоит всех сокровищ мира…

- Я буду стараться изо всех сил, - пообещала Дживан, прежде чем открыть дверь и исчезнуть в снежной круговерти.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть III

 

Глава 1.

Ветер наотмашь хлестал по лицу пригоршнями колючих съежившихся снежинок. Давно наступила ночь, и укутавший землю мрак отрезал даже мысли о том, чтобы дойти до горного кряжа, преодолеть его и попытаться где-то там, за отвесной скалистой стеной, найти дорогу в свой мир. Дживан на секунду замерла у быстро исчезавшей за снежными сугробами хижины Колдуна, пытаясь определить, что теперь делать. «О призрачности расстояний ты тоже не помнишь?» - всплыла в памяти саркастическая фраза Темной Феи. «В самом деле, - подумала Дживан, зябко кутаясь в подаренный Колдуном зипун и пытаясь сохранить остатки безжалостно отбираемого у тела тепла, - в такой ситуации все равно, куда идти. Главное - как».

Она закрыла глаза и шагнула вперед. Ничего сверхъестественного не произошло, только внутри кто-то маленький и трусливый отчаянно завизжал, что это полное безумие, и если через несколько метров она не угодит в яму, едва не стоившую ей жизни, то непременно напорется на одно из воинственно ощетинившихся острыми сучьями деревьев. Не обращая внимания на эти вопли, Дживан решительно двинулась дальше: кто сказал, что яма или дерево не могут быть дверью туда, куда ей нужно попасть?!

- А куда тебе нужно попасть? – тут же осведомился второй внутренний голос, язвительно-ироничный.

- Не знаю, - призналась девушка, не сбавляя шагу.

- Тогда, дорогуша, ты можешь бродить здесь вслепую хоть всю оставшуюся жизнь. Или забыла, что нельзя прийти к цели, не зная ее?

- Сговорились вы все, что ли, непрерывно меня поучать?! – рассердилась Дживан.

- Очень мудро: извергать ругательства вместо благодарности, - фыркнул голос и замолчал.

«А, в самом деле, куда я хочу попасть? – задумалась девушка, продолжая шагать в никуда. – К родителям? Конечно, нет. К Ведунье? Тоже нет: наши пути уже разошлись, и глупо пытаться начать все сначала. К Ильвейгу? Нет, это время еще не пришло. В соседнее королевство? Что я буду там делать?! Стоп. В этом, кажется, что-то есть: что я буду делать? Нет, что я хотела бы делать? Избавиться от стены. Разобраться с женскими смертями. Найти друзей. Понять, кто я и зачем…»

 

Договорить она не успела: вместо ледяных снежных крошек в лицо полетели теплые соленые брызги. Дживан открыла глаза и ахнула: она стояла на берегу моря, на узкой полоске усыпанной крупной галькой суши, зажатой между вертикально уходившими вверх скалами и слегка фосфоресцировавшей в темноте полосой прибоя. Бархатно-черный опрокинутый купол неба был щедро усыпан звездами – и Дживан вдруг осознала, что ни разу не видела звезд в заточившем Колдуна мире вечной зимы. Волна благодарности и сострадания захлестнула ее. «Как бы я хотела, - прошептала она, - чтобы у него тоже была звезда. Хотя бы одна. Ведь бывают ночи, когда тоска сжимает даже самое закаленное сердце, - и как важно, чтобы в этот момент что-то придавало тебе надежду и манило вперед!..»

 

Неподвижно сидевший у окна старец вздрогнул и протер глаза. Нет, не показалось: над черной верхушкой вечно голой сосны и впрямь засветился крохотный, но яркий светло-голубой огонек. Колдун поднялся из кресла и торопливо вышел на улицу, забыв набросить что-нибудь на плечи. Огонек не собирался никуда исчезать и находился все в том же самом месте, лукаво подмигивая старику. Всего лишь маленькая капля света в дымчато-синем ореоле морозного воздуха – но все вокруг вдруг неуловимо изменилось и даже как будто пришло в движение. «Ох, и выдумщица же ты, Дживан», - проворчал Колдун, пряча в бороде довольную улыбку. Он почувствовал, что в его застывший мир, наконец, пришли перемены, вызвать которые он тщетно пытался всю свою жизнь, понапрасну растрачивая могущество и погрязая в повседневности. Зорким старческим взглядом он смотрел в будущее и видел, как мало-помалу, почти незаметно для постороннего глаза, теплеет небо и ярче становится солнце, как через много-много лет – или веков, кто знает? – трепещет первая нежная листва на оживших деревьях и журчит ручей, омывая испокон веков сиротливо существовавшее без воды русло, а в крохотных деревеньках, скособоченные домишки которых привыкли видеть лишь сурово-отрешенные лица жителей неопределенного пола и возраста, звучит детский смех...

 

Ведунья проснулась за мгновение до того, как лежавший на столе Витрит вспыхнул бледно-голубым пламенем и исчез, оставив в память о себе лишь серебряную цепочку с пустой оправой. «Удачи вам», - мысленно произнесла Ведунья, обращаясь сразу к камню, окончившему земное существование и превратившемуся в звезду, и к только начинавшей свой путь девушке, жадно вдыхавшей напоенную запахом моря тьму.

 

Дживан долго шла по узкой и мокрой кромке берега, пока скалы не отступили на несколько шагов назад, образовав большую полукруглую площадку, до которой не долетали брызги волн. Девушка постелила на гальку ставший ненужным зимний зипун, свернулась калачиком на импровизированном ложе и сразу уснула: пережитое, усталость и пряный соленый воздух дали о себе знать. Ей снилось, что она оказалась в огромном пустом зале, освещенном лишь светом заглядывавшей в окна полной луны. Прозрачный воздух был густ как кисель, и когда Дживан начала медленно танцевать под зазвучавшую тихую и печальную мелодию, она вдруг почувствовала, что силы тяготения на нее больше не действуют: в этой вязкой среде можно было двигаться в любом направлении, в том числе - вверх. Плавно скользя по невидимым линиям наименьшего сопротивления, Дживан поднималась все выше и выше, и сердце замирало от восторга. Вот уже крыша здания, сквозь которую она проскользнула легко, как привидение, осталась далеко внизу. Вот съежились, как шагреневая кожа, отмеченные светлячками фонарей жилые кварталы спящего города. Ощущения полета, парения и кружения настолько захватили Дживан, что она закрыла глаза и полностью погрузилась в непривычное взаимодействие с живыми и подвижными струями воздуха.

 

Пол под ногами вырос так неожиданно, что глаза резко открылись сами собой. В большой темной комнате мерцали сотни свечей. Десятка два людей сидели спиной к Дживан, обращенные к стоящему на небольшом возвышении человеку в черной одежде. Что это было, представление, проповедь или какое-то тайное сборище, девушка понять не успела: к ее спине прикоснулись чьи-то пальцы, и от этих прикосновений по телу побежали короткие обжигающие импульсы. Дживан посмотрела через плечо и увидела возле себя грузную старую женщину. Кожа у нее была темно-бронзовой, в неверном свете свечей – почти черной. Большой точеный нос с горбинкой. Стянутые в тяжелый тугой узел не тронутые сединой волосы. Глубокие морщины, словно высеченные рукой скульптора. Нестерпимое сияние тяжелых немигающих, как будто невидящих глаз. И такая сила исходила от этой странной женщины, что девушка замерла, не в состоянии произнести хотя бы слово. Жесткие руки с сильными длинными пальцами продолжали чертить на спине невидимые знаки. Спина выпрямлялась все больше и больше, становилась натянутой, как вибрирующая струна, и сама Дживан вскоре чувствовала себя так, как будто ее превратили в тонкий и острый луч света, пронзающий темноту.

Сон оборвался внезапно. Было по-прежнему свершено темно, но все тело наполнилось такой бодростью, как будто Дживан спала не несколько часов (или даже минут), а несколько дней, и не на жестких складках старого зипуна, а на самой удобной в мире постели. Но не это было главным: теперь она знала, что делать дальше. Пройдя вдоль скал еще метров триста, девушка свернула в едва заметную в темноте узкую извилистую расщелину и начала быстро подниматься вверх, надеясь не столько на зрение и руки, сколько на непостижимую уверенность, что поступает так, как надо.

 

Глава 2.

И действительно, она ни разу не поскользнулась на отполированных уступах скал, не сорвалась, не упала и даже не запыхалась, хотя подъем продолжался более трех часов. На вершине скалистой гряды Дживан оказалась почти на рассвете. Далеко-далеко внизу лежало бескрайнее, чуть подсвеченное восходящим солнцем море. Впереди горный хребет полого опускался вниз, припадая к малахитовой воде. Выгнутая подковой длинная полоса суши, окаймленная морем, была одиноким островом, отрезанным от большой земли плотными клубами сизых облаков. Слева и снизу от Дживан, террасами спускаясь к морю, раскинулся самый красивый город из тех, которые она когда-либо видела. Белые мраморные стены домов таинственно мерцали в последних предрассветных сумерках, дожидаясь, пока потоки солнечных лучей вынырнут из-за скал и окрасят все в нежно-розовые тона. Витые колонны поддерживали многослойные ажурные крыши. Широкие мощеные белым камнем улицы причудливым веером сбегали к набережной. Ветер, дувший со стороны города, доносил ароматы цветущих деревьев. Дживан опустилась на большой шершавый валун и долго сидела, глядя на спящий внизу город и не решаясь потревожить его покой. Солнечный диск вылез из моря более чем на половину, просторные дворцы заискрились ослепительно белым светом, и на улицах показались первые закутанные в легкие мантии горожане, когда она, в конце концов, оторвалась от созерцания открывшегося великолепия и начала спускаться вниз.

 

Целый день, не ведая усталости, она бродила по крутым улицам, спускалась и поднималась по старинным мраморным лестницам, любовалась полупрозрачными цветами, застывшими в густой листве деревьев, всматривалась в манящую темную зелень уходившего в морские пучины каменного основания набережной. Ее не покидало странное чувство, что этот город невероятной, изумительной красоты и величия – из какого-то другого то ли пространства, то ли времени. Здесь не было привычного шума и гомона, хотя жителей водилось, пожалуй, не меньше, чем в столице родного королевства. Не переставая, дул постоянно менявший направление ветер, не давая ни одной секунде быстро текущего времени застыть и превратиться в пыльное прошлое. Неторопливые горожане с безмятежно-спокойными лицами, укутанные в длинные струящиеся одежды, все как один не замечали Дживан. Обнаружив этот факт, она сначала удивилась, а потом даже обрадовалась: хорошо, когда не нужно никому ничего объяснять, поддерживать разговор из вежливости и нетерпеливо ждать мгновения, когда вынужденное общение подойдет к концу. Сейчас, в отличие от детства, ее одиночество было уютным и комфортным: она уже знала, что нужные люди так или иначе сами проникнут в ее жизнь, а что касается всех остальных… Пусть бредут своими дорогами.

 

Заход солнца она встретила на так заворожившей ее набережной, бездумно погружаясь взглядом в постепенно меркнущие волны, то набегающие на древние камни, то обнажающие их покрытую водорослями поверхность. Едва коснувшись горизонта, светило исчезло так быстро, как будто его проглотило какое-то морское чудовище. В разом наступившей темноте повеяло прохладой, и Дживан поежилась, впервые пожалев и о брошенных по ту сторону скал зимних вещах, и о том, что не удосужилась позаботиться о ночлеге заранее.

Она успела даже замерзнуть под порывами свежего ветра, дувшего теперь только с моря, и подумать о том, что надо перебираться в какое-нибудь более защищенное от переменчивых воздушных потоков место, когда на плечи ей легла тонкая, но теплая накидка. Дживан подняла голову. Возле нее стоял тщедушный юноша с правильными, как у античной статуи, чертами лица, копной вьющихся каштановых волос и смущенной улыбкой.

- Спасибо, - сказала она, заворачиваясь в накидку и ощущая, как по телу разливается приятное тепло.

- Пожалуйста, - все так же смущенно ответил юноша и сел рядом с ней. – Я не помешал тебе?

- Помешал, - улыбнулась Дживан, - замерзнуть. Слушай, а ты разве… ну… видишь меня? Кажется, для местных жителей я что-то вроде бесплотного призрака.

- Вижу, - кивнул юноша. – И даже знаю, как тебя зовут. Уже много ночей я вижу сны о тебе. Две луны назад Артула сказала мне, что вскоре в городе появится девушка, которая изменит мою жизнь. Тогда ты приснилась мне в первый раз. Я так боялся тебя упустить…

 

«На маньяка, пожалуй, не похож», - подумала Дживан, рассматривая своего незваного спасителя. Под ее пристальным взглядом он опустил глаза, обрамленные длинными девичьими ресницами, и залился заметным даже в темноте румянцем. «Но в тихом омуте, как известно, редко водится что-нибудь пристойное, - внес свою лепту ироничный внутренний голос. – Где это видано, что бы нормальные мужчины так себя вели?»

- Это не будет выглядеть слишком вызывающим, - словно услышав ее мысли, поднял голову юноша, - если я предложу тебе свое гостеприимство? Не подумай ничего такого, просто я… Тебе ведь негде остановиться, правда?

- Правда, - ответила Дживан, неожиданно развеселившись: никакой опасности для нее этот застенчивый молодой человек явно не представлял. – Только сначала мне хотелось бы узнать, как тебя зовут.

- Ах да, я же забыл представиться, - спохватился юноша, поднялся во весь рост и, церемонно поклонившись, сообщил: - Атессалил Окулл Аксимитридул Ретиций Дроминант Нинго Третий.

- А попроще как-нибудь нельзя? – с трудом сдерживая смех, спросила девушка. – Целиком мне это, пожалуй, не выговорить.

- Извини, - снова краснея, сказал юноша. – Попроще… Вообще-то, у нас все жители носят имена, состоящие не меньше чем из семи слов. Но ты… Ты можешь звать меня Лирри.

- Почему Лирри? – заинтересовалась Дживан: насколько она могла судить, ни одна из частей его труднопроизносимого имени не сокращалась до такого сочетания.

- Лирри – это цветок, растущий у нас в горах. Если на него долго смотреть или чуть коснуться рукой, он сразу закрывает лепестки. Прячется. Когда я был маленький, я закрывался от посторонних взглядов руками. Вот так, - объяснил юноша, пряча лицо в ладонях. – Вот меня и прозвали Лирри. Я сначала обижался, а потом привык.

«Святая простота, - подумала Дживан, - сообщить девушке при первом знакомстве свое обидное детское прозвище! Нет, мне действительно нечего опасаться».

- Ну что ж, пойдем, Лирри, - сказала она, протягивая ему руку. – Показывай мне свой гостеприимный дом.

 

Сначала они шли наверх по освещенной светящимися пирамидальными камнями («Что-то вроде наших фонарей», - поняла Дживан) улочке, потом свернули вбок и еще минут сорок карабкались по узкой горной тропинке. Дом Лирри стоял на вершине небольшого заросшего густым кустарником холма уже за пределами городской черты. В нем не было ни окон, ни дверей, ни комнат – лишь легкие серебристые ткани колыхались между бесчисленными колоннами.

- И не холодно тебе здесь? – изумилась Дживан, рассматривая открытое всем ветрам жилище.

- Не беспокойся, ты не замерзнешь, - по-своему истолковав ее вопрос, ответил Лирри. – Наши дома сделаны из особого камня. Днем он вбирает энергию солнца, а вечером отдает ее нам. Ровно столько, сколько нужно каждому человеку. Попробуй, - он осторожно взял руку девушки и прижал ее к колонне, возле которой он стояли. Гладкая поверхность камня была удивительно приятной на ощупь: теплая, живая, чуть вибрирующая, как будто по ней текли впитанные за день солнечные соки.

Кроватей тоже не было – их заменяли мягкие и толстые пружинистые подстилки («Это высушенные лепестки гигантской морской губки», - объяснил Лирри), застеленные такой же тонкой и плотной тканью, как и та, в которую была закутана Дживан.

Девушка долго бродила по дому и наконец выбрала себе место в левом углу дома, по диагонали от входа.

- Я знал, что оно тебе понравится, - с гордостью сказал Лирри. – Я готовил его именно для тебя. Спокойной ночи, Дживан.

 

Укладываясь спать, девушка заметила, что в изголовье ее «кровати» стоит маленький резной столик, на котором расположились широкое изумрудное блюдо, доверху наполненное фруктами, и такого же цвета кувшин. Предусмотрительный Лирри позаботился обо всем. Она отпила сладковато-терпкой жидкости из кувшина, съела какой-то большой сочный фрукт, вкус которого напоминал одновременно дыню и персик, блаженно растянулась на подстилке и заснула. Всю ночь ей снилось море, и улыбка не сходила с ее лица.

Проснувшись утром, она обнаружила, что Лирри давно не спит, но неподвижно сидит в своем углу «комнаты», боясь разбудить гостю. Запах заботливо приготовленного завтрака щекотал ноздри. «Так не бывает, - подумала Дживан. – С какой луны он свалился, этот странный полумальчик-полумужчина? Впрочем, что я вообще знаю об обитателях этого города? Может, они все такие...»

 После умывания (крохотный ключ бил из скалы прямо в подставленную каменную чашу) и утренней трапезы девушка спросила:

- Что у нас в планах на сегодня?

- Я готов делать то, что ты хочешь, - уже знакомый застенчивый взмах длинных ресниц и немое обожание в глазах.

- Тогда ты будешь моим экскурсоводом, - решила Дживан. – Я хочу посмотреть окрестности города.

 Лирри подошел к задаче с немыслимой ответственностью. Три дня он без устали водил гостью по обрывистым скалам и таинственным гротам. Рассказывал истории полуразрушенных замков и крепостей, разбросанных вокруг города, и увлеченно описывал свойства растущих на склонах цветов. Направлял маленькую узкую лодчонку с прозрачным дном к ожерелью рассыпанных в море островков, по пути показывая Дживан диковинных обитателей глубин. Стремительный и гибкий, он легко, в одно касание опускался на дно, чтобы показать девушке особенно красивую раковину или ухватить за брюшко юркого пятнистого краба…

 

На четвертый день Дживан почувствовала, что впечатления заполнили ее доверху, а дивная магия таинственного острова, давшего приют самому красивому городу на свете, начинает тускнеть и превращаться в обыденность.

- А чем ты обычно занимаешься сам? – спросила она Лирри.

- Собираю травы. Сочиняю песни. Забираюсь на вершину Синей горы и смотрю на море…

- И все? – разочарованно протянула Дживан.

- Есть еще кое-что, - помедлив, признался Лирри. – Но это страшная тайна. Ты умеешь хранить секреты?

- Даже если бы и не умела, - рассмеялась девушка, - кому, скажи на милость, я могла бы здесь их рассказать? Никто не видит меня в этом городе, кроме тебя. Кстати, я забыла спросить: почему?

- Это и есть часть тайны, - важно сообщил юноша. – Ты ведь заметила, какой ветер все время дует в городе?

- Он меняется каждую секунду и никогда не засыпает, - кивнула Дживан. – И еще мне показалось, что он… не дает времени застывать.

- Ты почти угадала, - глаза Лирри засветились восхищением. – Я знал, что ты особенная. Этот ветер… он выдувает из людей память о прошлом. Не дает накопиться воспоминаниям.

- А как же… лица любимых? Боль и радость? Детские сны? Мечты о будущем? Он выдувает все?

Лирри молча кивнул.

– Так вот почему они не видят меня, - задумчиво произнесла девушка. – У меня есть прошлое, а у них – нет. Каждый день – с чистого листа… Каждый день – как сон: яркий, увлекательный и ни к чему не обязывающий. Ни прошлого, и будущего. Есть только настоящее. Но это, пожалуй, здорово, а?

- Как тебе сказать… - грустно улыбнулся Лирри. – Исчезает память, но не прошлое. Оно продолжает действовать в сегодняшнем дне, только они не знают об этом. И каждый новый день для них – цепь необъяснимых случайностей. А все, что осталось во вчерашнем дне, просто недоступно. Ты можешь утратить самого дорогого человека, и выплакать по нему все глаза, а следующим утром даже не вспомнить, что это произошло, понимаешь? Просто часть твоей души умрет, а ты и не заметишь пропажи. И так – каждый божий день. Они помнят лишь свои имена. И дома, в которых рождаются и проводят всю жизнь. И еще несколько столь же неважных пустяков…

- Но откуда ты об этом знаешь? Разве ты – не один из них?

- Я изо всех сил пытаюсь перестать быть одним из них. Я пытаюсь вспоминать, но это – так трудно. Так мучительно… Моя мать была из пришлых. Она умела помнить. И даже настояла, чтобы отец построил дом как можно дальше от города. Здесь ветер немного слабее, и кое-какие осколки памяти все же остаются. Она все детство учила меня вспоминать, но я не очень способный ученик... – Лирри виновато развел руками.

- Где она сейчас? – тихо спросила Дживан.

- Она умерла, когда мне было семь лет. Или восемь… А отец вернулся вниз. К своим. Думаю, он не помнит, что у него здесь, на холме есть дом. И есть… сын.

- И ты живешь с тех пор совсем один?

- Жил. Пока не познакомился с ловцами прошлого.

- С кем, с кем?

- В городе, - точнее, почти за его пределами, на окраинных холмах, таких же как мой, живет несколько человек, которые не хотят все забывать. Они называют себя ловцами прошлого. Артула ввела меня в их круг.

- Кто она такая, эта Артула?

- Она слепая от рождения. Ей пришлось научиться помнить все, чтобы хоть как-то ориентироваться в городе. Ее память хранит изгибы улиц, шероховатости плит мостовой, температуру колонн каждого дома… Она знает на ощупь все листья на деревьях города и каждую травинку в его окрестностях. Ее внутренние глаза обрели такую зоркость, что даже зрячим не угнаться за ней на горных тропах. И – представляешь, она помнит имена всех жителей города.

- Да, это действительно сложно представить, - засмеялась девушка, вспомнив длинное мудреное имя самого Лирри. - А чем занимаются ловцы прошлого?

- Вспоминают, - юноша явно удивился вопросу.

- Но зачем? – не унималась Дживан. – Что им с того, что они вспомнят свое прошлое?

- Они снова станут людьми. И смогут уйти отсюда.

- Разве здесь так плохо? Тысячи людей мечтали бы попасть в такое райское место: море и горы, прекрасный город, никаких забот…

Вместо ответа Лирри достал из складок своей длинной одежды продолговатый прозрачный камень и протянул его девушке. В его прекрасной переливчатой глубине застыл небольшой черный жучок с голубыми крапинками на спинке, протянувший лапки к поверхности в напрасной надежде выбраться из поглотившей его коварной субстанции. Мертвые глаза продолжали излучать в вечность отчаяние живого существа, пойманного в ловушку, из которой нет, и уже никогда не будет выхода.

«Мы все – как застывшие, мертвые камни, - зазвучали в ушах Дживан слова Гирдела. – И только у некоторых внутри еще продолжает биться крохотная капелька света…»

- Познакомь меня с ловцами прошлого, - попросила она, возвращая камень Лирри.

- Как только стемнеет, - пообещал юноша. – Мы всегда собираемся под покровом ночи.

- Вы кого-то боитесь?

- Не в этом дело. Просто ночью ветер меняется.

- Дует только с моря, - вспомнила Дживан.

- И перестает стирать из памяти все, что с тобой произошло, - подтвердил Лирри.

 

Глава 3.

В тот вечер Дживан не удалось познакомиться с таинственной Артулой: слепая предводительница ловцов прошлого жила в самом центре города, где память стиралась сильнее всего, поэтому для тайных встреч ловцы выбрали другое место. Кроме того, как выяснилось позднее, Артула была нелюдима и не контактировала ни с кем без особой необходимости. Дживан и Лирри спустились вниз по улицам уснувшего города, прошли вдоль набережной, свернули направо и долго шли по берегу моря. Большой приземистый дом вынырнул из-за прибрежной скалы и радостно улыбнулся им огоньками свечей. Хозяев было четверо: маленькая приветливая Кайя с жесткими пружинками вьющихся чуть тронутых сединой темных волос и грустными глазами, высокий улыбчивый Даан с черной бородкой и толстыми стеклами очков, увеличивавшими зрачки до неправдоподобных размеров, и пара их детей – мальчик и девочка, чьи живые лица и непосредственные манеры резко контрастировали с замороженной невозмутимостью большинства жителей города.

«В этом доме всегда рады гостям», - не столько подумала, сколько почувствовала Дживан, с удовольствием располагаясь на одной из разбросанных по полу больших бархатных подушек. Ее приняли так, как будто знали всю жизнь: ни настороженных взглядов, ни лишних вопросов, ни зависших пауз между ничего не значащими предложениями…

 

Пока сходились остальные гости, девушка наслаждалась домашним теплом и исподволь рассматривала хозяйку, в печальных черноте глаз которой не отражалось даже золотистое сияние свечей. Дживан без тени сомнения знала, что причиной тому – не безденежье и не болезнь, не семейные неурядицы и не банальное недовольство судьбой, по какому-то капризу отмерившей меньше жизненных благ, чем иным счастливчикам. Нет, причина такой затаенной, утонувшей в зрачках, но все же прорывавшейся на поверхность нечеловеческой грусти могла быть только одна – тоска по запредельному, по тому, что наполняет жизнь смыслом и заставляет каждую клеточку трепетать от чувства причастности к чему-то большему, чем просто полуживотное копошение на поверхности родной планеты.

Тем временем все ловцы прошлого были уже в сборе. Вместе с Лирри и его гостьей, а также отпрысками Кайи и Даана их оказалось ровно двенадцать человек. Никакого таинства, на которое уже успела настроиться Дживан, не случилось: все просто выбрали себе места поудобнее, разобрали крошечные чашечки с дымящимся напитком, который ловко разливали проворные руки хозяйки дома, и долго сидели в тишине, вдыхая стелившийся длинными слоистыми полосами аромат. Прямо за колоннами, отделявшими собравшихся от непроницаемого царства ночи, тихо плескались волны. Слабо шелестели оранжевые шторы, согласованно раскачивающиеся в такт порывам легкого морского бриза.

 

- Лирри рассказал тебе, что нужно делать? – нарушил тишину Даан, обращаясь к Дживан.

Девушка отрицательно покачала головой:

- Можно, я сначала просто посмотрю?

- Конечно. Впрочем, смотреть тут особо не на что. Тот, кто занимается восстановлением воспоминаний давно, может делать это самостоятельно. Это же относится к тем, у кого от природы способность не утрачивать прошлое безвозвратно развита больше. Артула, например, никогда не работает в паре. Ну, а нам, простым смертным, - добродушно улыбнулся Даан, - приходится прибегать к помощи себе подобных, чтобы прорваться сквозь пелену забвения. Обычно достаточно присутствия еще одного человека, чтобы процесс шел так, как нужно. Но иногда необходимы усилия всей группы…

- Как раз мой случай, - удрученно подтвердил Лирри. – Я продвигаюсь медленнее всех, потому что ни у кого еще не получалось со мной работать. Для того чтобы получить по-настоящему яркое воспоминание, мне необходима концентрация всех ловцов прошлого. Это не так просто организовать…

- Может быть, ты попробуешь, Дживан? - с надеждой спросила Кайя. – Лирри действительно очень нуждается в этом.

- Но я даже не представляю, о чем идет речь, - слабо запротестовала девушка.

- Это не сложно, - сказала Кайя, - особенно для человека вроде тебя, который родился в другом мире и никогда не жил в нашем лишенном памяти и забытом богами городе. Посмотри сама.

 

Присутствующие, за исключением Дживан и Лирри, разбились по парам и сели друг напротив друга в разных уголках дома. Дживан отметила, что Даан расположился в дальнем крыле вместе с каким-то темноволосым мужчиной, и сосредоточилась на Кайе и ее партнерше – молодой девушке с золотистыми волосами. В руках у девушки откуда-то взялся большой стеклянный шар, тускло светившийся изнутри бледно-зеленым светом. Дживан краем глаза увидела, что такие же шары появились у каждой из собиравшихся ловить воспоминания пар, но продолжала внимательно следить за Кайей. Сидевшая напротив хозяйки дома девушка закрыла глаза и сжала в руках прозрачный шар. Сияние стало немного интенсивнее. Кайя энергично потерла руки, как будто разогревая их, и тоже положила ладони на шар. Он сразу засветился ярким зеленым пламенем. В четырех других местах дома тоже засветились светлячки – изумрудные и малахитовые, нежно-салатные и темно-травяные. Веки девушки затрепетали, как будто перед ее внутренним взором начали проноситься сны наяву.

 

- Что ты видишь? – негромко спросила Кайя.

-  Цветы… - прошептала девушка. – Много-много цветов. Я даже чувствую их аромат.

- Посмотри вокруг, – все так же тихо попросила Кайя. – Где ты находишься?

- Это холм позади Синей горы. Вот-вот должны зацвести первоцветы. Отец взял меня с собой, чтобы научить, какие лепестки нужно собирать для лечения кошек.

- Сколько тебе лет?

- Кажется, восемь… - неуверенно сказала девушка и после паузы обрадовано воскликнула: - Да, точно, восемь, как раз в это время болела наша родовая кошка Осцилла. А мы принесли цветы, которые вылечили ее… Господи, я не вспоминала об этом тысячу лет!

- Что происходит дальше – там, на холме? – Кайя мягко вернула девушку к происходящему.

- Появляется бабочка. Красивая ярко-красная бабочка с черными каплями на нижних крылышках. Ух, ты! Я никогда не видела таких огромных. Я бегу за ней на вершину Синей горы. Отец кричит мне, чтобы я остановилась, но я не слушаю его. Я бегу за бабочкой, и вот-вот схвачу ее… - девушка вдруг замолчала и сжалась, а свет в прозрачном шаре запульсировал короткими резкими толчками.

- Что-то случилось, Таара? – участливо спросила Кайя.

- Не знаю. Что-то мешает мне двигаться дальше. Я боюсь. Там случилось что-то плохое. Не знаю… Я больше не хочу вспоминать об этом. Я всегда боялась Синей горы… Отец не зря приказывал мне вернуться. Я больше не хочу, Кайя!

- Расскажи мне, что там случилось, - твердо сказала хозяйка дома. – Не бойся, я рядом с тобой.

- Змея, - после долгого молчания с трудом выговорила Таара. – Я не заметила ее в погоне за бабочкой, и… Ой! Как больно, - она взялась рукой за левую лодыжку. – Она укусила меня…

Сияние камня стало нестерпимо ярким. Кайя сжала в своих руках ладони девушки.

- Продолжай, Таара, - попросила она. – Говори.

- Я… не могу… - на лбу девушки проступили капельки пота, она с трудом облизала пересохшие губы. – Голова кружится… И перед глазами совсем темно… Я куда-то лечу…

 

Свечение камня начало тускнеть, и девушка надолго замолчала. Кайя сидела совершенно неподвижно, не сводя глаз с ее бледного лица и усилием воли поддерживая едва тлеющий зеленый огонек. Наконец, к мертвенным щекам девушки начала приливать кровь, и веки снова затрепетали.

- Таара … Таара … - тихо произнесла она. – Это… отец. Он зовет меня. Берет на руки. Опять все кружится… Несет куда-то. Опускает на землю. Прикладывает к ране что-то мокрое. Жжет…

- Он что-то говорит тебе, Таара?

Снова долгая пауза.

- Кажется, да. Он очень испуган. Он говорит… говорит, что это случилось из-за того, что я не послушала его. И чтобы я больше никогда не ходила сама к Синей горе.

- Как именно он говорит об этом?

- Он… Он говорит: «И думать забудь об том, чтобы ходить к Синей горе, Таара! И думать забудь, сумасбродная девчонка!» И думать забудь… Ой! – лицо девушки вдруг озарила улыбка. – В этом все дело, Кайя! Вот почему я никогда не вспоминала этот случай. И никогда больше не поднималась на Синюю гору. Отец запретил мне вспоминать об этом. Знаешь, я ведь все последние годы думала, что этот страх у меня с рождения…

- Я знаю, Таара, - мягко сказала Кайя. – Давай пройдемся по этому воспоминанию еще раз.

Девушка согласно кивнула и снова сосредоточенно замолчала.

- Трава высокая-высокая, - удивленно сказала она несколько минут спустя. - Мне почти по грудь. И цветы на уровне моего лица. И отец такой огромный… А крылья у бабочки трепещут как… как… у меня даже нет слов, чтобы описать, как это красиво!..

 

 Дживан начала терять интерес к происходящему: дальнейшее было уже известно, и ее так и подмывало побродить по дому и послушать, какие сюрпризы память приготовила прочим ловцам прошлого. Краем глаза она отмечала, что сидящий напротив Даана юноша со злостью сжимает добела кулаки, а лицо девушки из третьей пары, расположившейся справа от них, залито слезами. По обрывкам едва долетавших до нее тихих фраз она поняла, что плачущая девушка во всех подробностях вспоминала смерть своей любимой сестры, а гневному юноше память вернула безобразную сцену избиения отцом. Дживан все же заставила себя дослушать и досмотреть историю Таара до конца, чтобы точно представлять, как нужно себя вести, когда ей придется помогать Лирри вернуть утраченные обрывки жизни. Кайя была безукоризненна: она внимательно и терпеливо слушала длинный, обраставший все новыми и новыми подробностями рассказ Таара, подбадривала ее, когда в этом возникала необходимость, и помогала девушке снова и снова проживать смертельно опасный укус змеи, пока не исчезли все неприятные ощущения и не разжались оковы страха. Когда свечение прозрачного шара окончательно погасло, Таара открыла глаза и счастливо улыбнулась.

- Я завтра же поднимусь на Синюю гору, - сказала она. – Это так здорово – перестать бояться! Спасибо тебе…

-  Не за что, - улыбнулась Кайя. – В следующий раз сочтемся.

 

- Вы всегда вспоминаете только плохое? – спросила Дживан, когда хозяйка дома села возле нее и расслаблено прикрыла глаза. – Столько усилий – и все ради того, чтобы вернуть прошлую боль?

- Конечно, нет, - ответила женщина. – Радость тоже можно вернуть, и я надеюсь, сегодня ты это еще увидишь. Просто прошлое, наполненное болью, продолжает управлять нами даже много лет спустя. Оно похоже на спрятавшийся вглубь нарыв. Можно напрочь забыть об этом, но там, внутри, - Кайя положила руку на грудь, - что-то продолжает болеть.

- Из-за случая со змеей я десять лет не поднималась на Синюю гору, - присоединилась к разговору сияющая Таара. - А ведь это особая, магическая гора, способная придавать силы и исполнять желания. Я так хотела на нее подняться… Пыталась преодолеть свой страх много раз, но... все время словно натыкалась невидимую стену, не дающую мне двигаться дальше.

Дживан вздрогнула.

- Со страхом понятно. А зачем ворошить смерть близких? – она кивнула в сторону все еще всхлипывавшей девушки.

- Сдается мне, ты знаешь ответ на этот вопрос, - Кайя открыла глаза и посмотрела прямо на Дживан. Перед глазами девушки замелькали картинки с Колдуном, протягивающим ей ковшик с горьким травяным отваром, и зазвучал его надтреснутый голос: «Если сердце у человека замерзает, он как бы неживым становится»… - Вместе с дорогими тебе существами умирает часть тебя самой. И эту часть можно вернуть обратно. Даже не можно – нужно.

- Но ведь это… так больно.

- За все нужно чем-то платить, - отрешенно сказала Таара. – И боль – это не слишком большая плата за то, чтобы стать живой, разве не так?

- А зачем вы вспоминаете одно и то же событие снова и снова?

- Ты когда-нибудь видела, как реставрируют картины? – спросила Таара и, дождавшись подтверждения Дживан, продолжила: - То, чем мы занимаемся, очень похоже на этот процесс. Сначала то, что ты ищешь, полностью скрыто от глаз. Потом постепенно открывается один фрагмент. Медленно проступает под слоем верхней краски. Как будто рождается заново. Еще фрагмент, и еще… приходится долго трудиться, пока увидишь всю картину целиком.

- Еще больше, - вмешалась Кайя, - это похоже на остров, появляющийся из воды во время отлива. Сначала обнажаются несколько самых высоких точек, и кажется, что они не связаны между собой. Но они растут и расширяются, сливаются друг с другом. Все новые подробности открываются твоим глазам – повисшие плетью водоросли, блестящие от воды камни, пойманная в ловушку-ложбинку рыбешка, бьющаяся в остатках утекающей воды. А потом – раз – и ты видишь весь остров целиком. Мозаика сложилась.

- А зачем нужен светящийся шар? – поинтересовалась Дживан.

- Он сделан из редкой разновидности топаза, которая встречается только в наших горах. Артула однажды заметила, что этот топаз умеет накапливать в себе ночной ветер с моря, - тот самый, который помогает скрытым от сознания воспоминаниям подниматься на поверхность. Шары из топаза выточил Даан – он долго экспериментировал и выяснил, что это оптимальная форма для взаимодействия камня, ветра и человека. У всех нас свои собственные шары. Мы долго искали в горах камни, подходящие каждому ловцу прошлого индивидуального. Когда мы берем свой шар в руки, он начинает концентрировать в своем центре силу ветра и излучает вибрации, пробуждающие воспоминания.

- А есть ли какие-то правила поведения для того, кто… ну, кто помогает вспоминать?

- Есть, – улыбнулась Кайя. - Они очень простые. Не мешать. Не прерывать на полуслове. Не подталкивать к каким-либо выводам, даже если для тебя они очевидны. Не подсказывать, что именно человек должен вспомнить. Не критиковать и не осуждать его, даже если то, что он вспомнил, коробит тебя до глубины души. Ну, и не бросать все на полпути, иначе человек завязнет в своем частично вытащенном воспоминании, как муха в меду. В общем, не забивай себе голову, Дживан. Просто попробуй. Я уверена, у тебя все получится.

 

Лирри сидел перед ней совершенно доверчивый и расслабленный. «Похоже, его совсем не волнует, что я делаю это в первый раз и вполне могу натворить чего-нибудь», - с легким удивлением подумала Дживан. Небольшой прозрачный шар в его ладонях едва тлел. «У него такой низкий уровень энергии, - едва слышно прошептала Таара, - что я порой удивляюсь, как в нем еще держится душа. Артула говорит, что у него врожденный порок сердца, и только чудо может ему помочь…»

Дживан положила свои ладони возле рук Лирри, и шар засиял, как новогодний елочный фонарик.

- Что ты видишь? – спросила она.

- Ничего, - беспомощно пожал плечами Лирри. – Только темнота… и какие-то круги мельтешат перед глазами. Видно, я совсем безнадежен.

Слева огорченно вздохнула Кайя. «Они рассчитывали на меня, как на последнее средство. Как на панацею, - поняла Дживан. – Что там сказала Лирри Артула: девушка, которая изменит его жизнь. А чуда не случилось. М-да…»

- Попробуй сначала вспомнить, что было вчера, - предложила она юноше.

Лирри мучительно наморщил лоб.

- Мы с тобой… мы плавали на лодке, - неуверенно сказал он.

Дживан с силой сжала шар в ладонях и устремила на Лирри пристальный взгляд. «Ну же, вспоминай!» - требовали ее глаза.

- Ты опускала руку в воду, и она скользила у тебя между пальцами, как песок, - улыбнулся Лирри через минуту.

- Ты видишь меня? – спросила Дживан.

- Очень смутно, - виновато сообщил юноша. – Все как в тумане. Только очертания и размытые цвета.

- Это не страшно. Что еще ты видишь?

- Рыбу, которая проплывает под лодкой. Она так смешно шевелит плавниками… Остров, к которому мы плывем, увеличивается в размерах… Ты сидишь к нему спиной и поворачиваешься, чтобы посмотреть, сколько еще осталось. Солнце блестит в твоих волосах. Я почти вижу его, Дживан!..

- А запахи? Ты их чувствуешь?

- Я сейчас попробую сосредоточиться. Пахнет морем… я не знаю, там или здесь. У нас ветер всегда пахнет морем. Все очень похоже, только…

- Только что?

- Там воздух намного теплее. И ты улыбаешься, а не хмуришься, как сейчас.

- Хватит на сегодня, - прошептала Кайя. – Ты можешь слишком истощить себя, если будешь вкладывать в этот процесс столько энергии. Твоя задача – помогать ему, а не делать все вместо него.

- Но иначе у него вообще ничего не получится, - так же шепотом возразила Дживан.

- Просто нужно время, - покачала головой Кайя. – И регулярные занятия. Не торопись. Тебе и так удалось то, с чем едва справлялась вся наша группа. Артула была права.

 

Глава 4.

Дживан и в самом деле чувствовала себе совершенно опустошенной. Ей едва хватило сил на долгую обратную дорогу наверх, к дому Лирри. Юноша, напротив, был непривычно бодр и активен. Он смеялся, размахивал руками и рассказывал, что таких ярких воспоминаний у него не получалось даже тогда, когда с ним работала вся группа, и уверял, что теперь все непременно изменится.

Утром Дживан почувствовала, что силы вернулись к ней, и с трудом дождалась вечера, чтобы продолжить эксперимент. Ловцы прошлого собирались вместе всего пару раз в неделю, поэтому «сеанс» состоялся в доме юноши. Лирри двигался по лабиринтам прошлого медленно и трудно, на ощупь, как почти полностью ослепший человек. Дживан приходилось напрягать всю свою волю, чтобы память по крупицам возвращалась к нему. Задавая вопросы и медленно проводя Лирри по скрытому от его сознания участку жизни, девушка вдруг обнаружила, что видит то, о чем он ей рассказывает. Восстанавливавшееся событие возникало перед ее внутренним взором и разворачивалось, подобно свитку жизни повешенного подростка, явившегося ей перед зеркалом Колдуна несколько дней назад. Это странное обстоятельство существенно облегчило ей работу. «Надо будет спросить у Кайи, со всеми ли так происходит», - мимолетом подумала Дживан, сосредоточенно следя за неторопливо менявшимися картинками.

 

На следующий день она сделала еще одно открытие: оказывается, скорость возвращения памяти к Лирри зависела от того, как именно смотрела на него Дживан. Если ее взгляд расфокусировано блуждал по его лицу, юноша продвигался вперед с черепашьей скоростью. Но стоило ей сконцентрироваться на середине его лба – и воспоминания сразу становились ярче и осязаемее.

- Ты делаешь большие успехи, - похвалила ее Кайя, когда на третий день они снова оказались в гостеприимном доме у моря.

- А мне кажется, что мы почти не сдвинулись с места, - вздохнула Дживан. – Ничего интересного. Никаких ярких событий. И никаких проблем, с которыми нужно было бы разбираться…

- Ой, напросишься, - засмеялась Кайя. – У Лирри действительно очень непритязательная жизнь. Но… Он ведь попал к нам не просто так. Что-то лишает его жизненных сил и делает уязвимым, как младенца.

- Но я даже не представляю, где искать это «что-то»! В смерти его матери? В уходе отца?

- Насколько я могу судить, намного раньше, - Кайя покачала головой и надолго задумалась. – Знаешь, мне кажется, сегодня тебе лучше поработать со мной, - наконец сказала она.

- А как же Лирри?

- Не переживай, он найдет, чем заняться. Ему нужно учиться не только получать, но и отдавать.

 

После долгих и кропотливых мучений с Лирри работать с Кайей было сплошным удовольствием. «Все равно, что долго тащиться по пыльной дороге на загнанном ишаке, а потом пересесть на чистопородного скакуна», - подумала Дживан и тут же устыдилась своих мыслей. Хозяйка гостеприимного дома добывала воспоминания легко и быстро, как хорошо обученный ловец жемчуга – заветные раковины со дна моря. За каких-нибудь полчаса они успели восстановить три утраченных эпизода – с красками и полутонами, звуками и шорохами, тактильными ощущениями и фразами людей, давно забытым вкусом пищи и даже случайными мыслями. Все шло прекрасно, и Дживан уже собиралась заканчивать работу, когда Кайя вдруг скривилась от боли и прошептала:

- Боюсь, мы зацепили что-то серьезное…

- Что случилось?

- Что-то сдавливает меня со всех сторон… И качает, как на море в шторм. Отвратительное ощущение!

- Ты что-нибудь видишь? – осторожно спросила Дживан.

Кайя отрицательно помотала головой:

- Только темно-бордовые пятна плавают перед глазами. Странно. Насколько помню, я никогда не теряла сознание…

- А слышишь что-нибудь?

- Нет. Ни звуков, ни запахов. Я как будто попала в эпицентр урагана. Трясет и кружит, бросает из стороны в сторону… И так тяжело дышать, как будто воздух вот-вот закончится…

Дживан на секунду опустила глаза вниз. Ярко-малахитовый огонек в прозрачном шаре нервно и рвано пульсировал. Кайя откинула голову назад и тихо застонала.

- Моя голова… Она сейчас расколется на тысячу кусочков…

- Сколько тебе лет? – наугад спросила Дживан.

- Мне… Боюсь, что нисколько, - прошептала женщина и вдруг улыбнулась сквозь боль. – Повезло же тебе, Дживан. Да и мне тоже. Это… мое рождение. Ты ведь хотела разобраться с какой-нибудь настоящей проблемой? Вот тебе, пожалуйста. Я пыталась пробиться туда много раз, но только сегодня это вдруг получилось…

 

«Разве можно забраться так далеко, чтобы вспомнить даже собственное рождение?!» – удивилась  Дживан, но тут же взяла себя в руки и сжала горячие ладони Кайи.

- Появилось, - значит, будем работать, - стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал ободряюще, ответила она и сконцентрировала взгляд на центре лба женщины, помня, что это помогало Лирри.

Сработало и на этот раз: Кайя начала слышать доносящийся откуда-то сверху прерывающийся шепот матери и четкий голос повитухи, бульканье воды и позвякивание ритуальных колокольчиков. В глазах у нее немного посветлело, но боль не отпустила: невидимая матка продолжала безжалостно сжимать тельце младенца объятиями спрута, и эти ощущения, вытащенные на свет божий много лет спустя, заставляли Кайю то метаться и скрипеть зубами от боли, то отчаянно хватать ртом воздух, поступление которого в запутавшуюся пуповину почти прекращалось во время схваток…

 

«Как несправедливо и страшно устроен мир, - подумала Дживан на исходе второго часа, сама едва дыша от не отпускавшего ее напряжения и постоянных усилий по поддержке Кайи. – Неужели такие мучения приходится выносить каждому, кто отважился прийти в него?.. И столько же придется страдать, чтобы однажды выбраться отсюда?.. И ничем нельзя помочь, ничем нельзя хоть немного облегчить боль! Или… или все-таки можно?.. »

- Кайя, - прошептала она, внезапно решившись, - пожалуйста, попробуй дышать вот так… - И быстро пересказала женщине один из приемов для снятия боли и усталости, которым научила ее Ведунья.

Кайя молча кивнула, и начала медленно и ритмично дышать животом, стараясь не делать пауз между вдохом и выдохом. Через несколько минут ее лицо разгладилось, и она даже нашла в себе силы слегка улыбнуться:

- Спасибо, Дживан…

- Помогает?

- Еще и как…

 

Наяву, в своем давно исчезнувшем за порогом заснеженной Эберры и за отвесной стеной ощетинившихся скал мире, Дживан никогда не присутствовала при появлении на свет живых существ. Печальные обстоятельства собственного рождения исподволь заставляли ее избегать такие ситуации изо всех сил. Но сейчас, когда после трех часов изматывающей работы Кайя наконец открыла глаза и улыбнулась так, что свечи затрепетали, завидуя неземному сиянию ее омытых слезами глаз, Дживан чувствовала себя как заправская повитуха. В чужих рождениях для нее больше не было тайны. Теперь - благодаря внутреннему зрению, открывавшемуся в ней во время работы с ловцами прошлого - она знала, как, преодолевая боль и нежелание расставаться с частью самой себя, дарит жизнь новому человеку роженица. Обмениваясь с Кайей флюидами через отчаянно стиснутые руки, она временами чувствовала то же, что чувствует младенец, настойчиво и безжалостно выталкиваемый из уютного материнского лона. И порой, на мгновение вырываясь в запредельной усталости из кокона привычной реальности и поднимаясь куда-то высоко-высоко, за границу облаков, она видела даже, как хлопочут бесплотные духи семьи, оберегая беспредельно уязвимую жизнь матери и ребенка от вторжения охочих до новорожденной энергии темных сил.

 

- Я не знаю, как мне благодарить тебя, - нарушила долгое молчание Кайя.

- За что? – удивилась Дживан.

- Если бы не ты, я бы никогда…

- Не преувеличивай, - перебила ее девушка. – Рано или поздно ты бы справилась с этим и без меня, я уверена. Просто удачное стечение обстоятельств…

- Ты сама не понимаешь, как много силы заложено в тебе, - покачала головой Кайя. – Артула никогда не ошибается. Она не зря привела тебя к нам.

- Артула? – удивилась Дживан. – Но я даже с ней не знакома. А сюда меня привел Лирри, разве нет?

- Не в этот дом. А вообще – к нам. В этот город.

- В город меня никто не приводил. Я пришла сама.

- Это невозможно. Тут особое место, разве Лирри не говорил тебе?

Дживан отрицательно покачала головой.

- Сюда можно попасть только с помощью проводника, - продолжила Кайя. – К городу нет подступов, которые мог бы преодолеть человек.

- Не понимаю. Но ведь я-то дошла! Поднялась по расщелине в скале, оказалась на вершине, и спустилась сюда, вниз. Это, конечно, было непросто, но вовсе не настолько, чтобы назвать этот путь непреодолимым…

- С запада путь к городу преграждает море, причем еще ни один корабль не смог найти верный путь и не напороться на скрытые под водой рифы. С востока его подковой окружают абсолютно отвесные скалы. И даже если корабль сможет пристать к западному берегу, то… Жители материка совершенно уверены, что этот скалистый остров необитаем. И вообще непригоден для людей. Не один десяток жизней оборвался при попытке преодолеть наши каменные твердыни.

- Значит, я везучая, - упорствовала Дживан.

- Дело не только в том, что скалы почти вертикальны и на них нет ни единого уступа, за который можно было бы ухватиться, - вздохнула Кайя. – Подступы к городу сторожит особый ветер. Он сбрасывает вниз тех, кому каким-то чудом все же удалось вскарабкаться хотя бы на несколько метров. Уверяю тебя, ты не нашла бы никакой расщелины и не смогла бы по ней подняться, если бы тебя не вела Артула.

- Может быть, меня кто-то и вел, - пожала плечами девушка, - только я никого не видела.

- Ты видела ее, только немного раньше... Пойдем, я познакомлю вас.

 

В одном из занавешенных плотными гобеленами углов дома спиной к вошедшим сидела крупная женщина в просторном черном балахоне и с забранными в узел волосами. У Дживан противно заныло под ложечкой: ей показалось, что она уже где-то встречалась с этой женщиной, но память напрочь отказывалась признавать реальность этой встречи.

- Ну, здравствуй, Дживан, - раздался низкий густой голос, и женщина слегка повернула голову.

«Где-то я все же видела этот крупный горбатый нос и дочерна загоревшую кожу. И морщины на лице - такие глубокие, как будто их специально вырезали острым клинком. И густые черные волосы без единой паутинки седины. И руки с длинными тонкими пальцами, сильными и обжигающими», - молнией пронеслось в голове у Дживан, и она выпалила:

- Так это с тобой я встречалась во сне?

- Ты считаешь, что это обстоятельство позволяет обойтись без традиционных приветствий? – иронично осведомилась Артула.

- Ой… - смутилась Дживан. – Здравствуй, то есть здравствуйте. Я просто не могла поверить, что такое возможно, и…

- И?

- И еще я вдруг вспомнила, что тогда от ваших глаз исходило такое сияние, что на него больно смотреть, а теперь…

- Ах, вот оно что, - рассмеялась Артула. - Наяву мои глаза всегда закрыты. И только во сне я становлюсь зрячей, как все люди. Даже… более зрячей, хоть это и звучит нескромно.

- Как вы… ну… сделали так, что я смогла проникнуть в город? Ведь мне казалось, что я просто нашла расщелину и сама прошла по ней…

- Боюсь, у меня нет понятных для тебя слов, чтобы объяснить, как я сделала это. Скажем так: я изменила свойства твоего тела, и скалы перестали воспринимать тебя как чужеродный объект. Сделать расщелину, уверяю тебя, гораздо проще. Дело техники…

- А зачем я вам понадобилась?

- Ты неточно формулируешь вопрос, - в глубоком бархатном голосе по-прежнему скользили ироничные нотки. – Мы понадобились друг другу. Ты оказалась одна, на безлюдном скалистом острове, без еды и воды. И помнится, ты говорила, что хотела найти друзей.

 

В лицо Дживан на секунду пахнуло морозным воздухом: она шла с закрытыми глазами по заснеженному лесу и пыталась разобраться, куда и зачем ей нужно попасть…

- Не говорила, просто подумала, - возразила она.

- В данном случае это одно и тоже, - отрезала Артула. – Или ты передумала?

- Нет, конечно!

- Так вот. Тебе были нужны друзья и средства к существованию. Нам был нужен человек, который смог бы сделать то, что не удавалось пока никому: помочь Лирри вступить в Круг, а Кайе и Таара – завершить его.

- Какой круг?

- Круг, пройдя который, человек обретает память и опять становится живым.

- Но разве вы сами не могли сделать этого? Насколько я могу судить, ваша сила намного превосходит мою…

- Разве ты не заметила, что я не работаю ни с кем из ловцов прошлого? Не знаю, когда и кем, но на это наложен запрет.

- И вы никогда даже не пытались его преодолеть?

- Лучше бы не пыталась! – глубокие морщины превратились в горестные складки. – Моя единственная дочь теперь живет там, - Артула небрежно махнула рукой в сторону заснувшего города, - и ей уже никогда не завершить Круг.

- Почему?

- Когда я прикоснулась руками к ее зеленому шару, он взорвался мириадом крошечных осколков. И она забыла даже то, что уже успела вспомнить.

- Она очень страдает?

- Она? – брови Артулы недоуменно взметнулись вверх. – Нет. Она теперь – вечное дитя без прошлого и будущего. Почти животное, вечно смеющееся и беспричинно радующееся жизни. Она была такая способная девочка…

Дживан молчала, не зная, чем утешить старую женщину, чья неуемная сила, бьющая через край, разрушила разум собственного ребенка. Впрочем, Артула, казалось, и не нуждалась в утешениях.

- Она знала, что идет на огромный риск. Но мне нужна была преемница, - кто-то должен охранять ловцов прошлого и направлять их, когда меня не станет. И у нас не было лучшей кандидатуры… Словом, ты оказалась здесь очень кстати, - продолжила она голосом, в котором уже не осталось ни капли сожаления. – Сегодняшняя работа с Кайей – лучшее тому подтверждение.

- Что происходит с теми, кто завершил Круг? – спросила Дживан.

- Они уходят отсюда.

- Куда?

Бесстрастное пожатие плечами:

- Откуда мне знать? Сюда никто из них не возвращается!

- Но тогда почему вы уверены, что там им будет лучше, чем здесь?

- А я не уверена в этом, - хищно усмехнулась Артула. – И никто из них не уверен. Либо ты выбираешь неизвестность там, либо гарантированное прозябание здесь. Третьего не дано.

 

 

 

 

Глава 5.

Недели потекли однообразной чередой. Днем Дживан гуляла по окрестным горам или плавала в море, а вечером усаживалась напротив Лирри и сжимала в ладонях шар, призывавший ветер и освобождавший прошлое из плена времени. Мало-помалу процесс сдвинулся с мертвой точки: юноша работал все живее, а воспоминания распускались на глазах, как распускают лепестки нежные бутоны горных цветов на рассвете. Каждое возвращенное воспоминание вспыхивало яркой искоркой в прозрачной топазовой глубине и возвращало Лирри каплю жизненных сил. Всплыла во всех подробностях ранняя потеря матери и внезапный уход отца, - после этого юноша явно оживился, а его шар начинал светится ровным зеленоватым светом даже до того, как девушка сосредоточивала на нем свое внимание. Восстановилось отделенное от настоящего долгими двадцатью тремя годами рождение… Тем не менее, Дживан чувствовала, что до чего-то самого главного, - того, что лишало Лирри энергии и делало его случайно задержавшимся на ветке пожелтевшим листком, трепещущим под порывами осеннего ветра, - они так и не добрались.

 

Два раза в неделю они приходили в дом у моря. Теперь Дживан работала в основном с Дааном: Кайя продвигалась к завершению Круга семимильными шагами, и ей приходилось даже притормаживать, чтобы не исчезнуть с острова прежде, чем с ней смогут уйти муж и дети.

Даан работал много и напряженно, но его воспоминания почему-то были черными и липкими, как мазут, и даже Дживан приходилось прикладывать массу усилий, прежде чем эти претерпевшие непонятную метаморфозу осколки минувшего становились светящимися и возвращали Даану застывшую в них энергию. Дживан смотрела внутренним взором на проносившиеся перед ней картины прошлого Даана – и узнавала в нем себя. Открытый и приветливый, по-детски радовавшийся каждому новому близкому по духу человеку, появлявшемуся в доме, этот высокий улыбчивый мужчина был внутри раним и обидчив не меньше, чем когда-то – заточенная за невидимой стеной королевская дочка. С раннего детства он накапливал обиды на непонимание окружающих и собственное неумение показать себя с лучшей стороны тщательно и неуклонно. Они копились в нем день за днем, год за годом, пока не превратились в вязкую темную субстанцию, готовую вспыхнуть от любой мелочи, как взмывает в небо огненным факелом нефть, превращающаяся в бушующую стихию от попадания одной-единственной искры.

 

Работа по отдиранию этих спрессовавшихся в единый болезненный слой воспоминаний и извлечению их на поверхность напоминала расчистку завалов. Каждый раз Дживан балансировала на грани, пытаясь продвигаться вперед максимально быстро и с минимальными потерями. Каждый раз она мужественно переносила вспышки раздражения Даана, обрушивавшиеся на нее за неимением другого объекта, сохраняла спокойную интонацию голоса и продолжала очищать воспоминания, пока на его лице не возникала умиротворенная улыбка.

Внешне Даан никак не менялся – он оставался все тем же радушным хозяином дома у моря, готовым поделиться с гостем последним ломтем хлеба и ночи напролет, забыв об усталости, беседовать о вечном, пряча душевную боль в дальних уголках души. Но Кайя как-то наедине сказала Дживан, что внутренние, заметные только ей и детям сдвиги колоссальны: муж становился уверенным в себе, сильным и по-настоящему безмятежным человеком…

 

Завершение Круга случилось у супругов одновременно - и совершенно неожиданно для Дживан.

- Завтра мы уходим, - сказала ей Кайя в один из уютных и ничего не предвещавших вечеров.

- Как завтра? Куда? – испугалась Дживан. Он успела привязаться к этим таким разным и таким близким людям, поэтому новость полоснула ее прямо по сердцу.

- Я не знаю, - светло и грустно улыбнулась Кайя, сжимая руку Дживан в своих ладонях.

- Но… почему так рано? – прошептала девушка. – Я надеялась, у нас еще столько всего впереди…

- Время пришло… - ответила ли это Кайя или просто прошелестели вечно колеблемые ветром шторы, Дживан разобрать уже могла: ее душили слезы.

После долгих лет одиночества встретить друзей, чтобы сразу же их потерять! Она так расстроилась, что готова была проклинать даже сблизившую их совместную работу по восстановлению утраченных частичек жизни - ведь именно она была причиной того, что Даан и Кайя должны были навсегда исчезнуть с острова.

- Пожалуйста, не плачь, - обняла ее Кайя. – А то я тоже разревусь. Ты думаешь, мне не больно расставаться со всеми вами? С городом, где я выросла? С домом, где появились на свет мои дети?!..

 

В ту ночь никто не пытался возвращать прошлое: стремительно уносившееся прочь настоящее вдруг оказалось неизмеримо ценнее, и все просто молча сидели, глядя на пламя свечей, и не находя слов, чтобы выразить свою печаль. Даже Артула была серьезнее и мрачнее обыкновения, и казалось, что если бы она вдруг открыла свои навеки спрятанные под тяжелыми веками глаза, в них обнаружилась бы не радость свершения, а тоска человека, обреченного отдавать неизвестности своих лучших друзей, не имея надежды однажды последовать за ними. Спрятавшая лицо в ладони Дживан думала о том, что порой достаточно даже мгновения, чтобы человек навсегда поселился в твоем сердце – и потом не хватит целой жизни, чтобы смириться с его потерей. Она уже знала, что хозяева дома должны покинуть их на рассвете – и вопреки здравому смыслу страстно желала, чтобы этот рассвет не наступал как можно дольше.

Духи природы услышали ее просьбу – небо заволокло плотными угольно-черными тучами, и ни единый луч солнца не смог пробиться сквозь этот угрюмый занавес. На море начался шторм, и брызги разбушевавшихся волн то и дело кропили солеными слезами оранжевые шторы – эфемерную защиту обитателей дома от окружающего мира. Намокшие полотнища утратили свой жизнерадостный цвет и повисли тяжелыми спущенными парусами, гулко хлопая под порывами ветра, как будто укоризненно выговаривая хозяевам, готовившимся их покинуть.

 - Пора, - сказала Артула, поднимаясь с места.

Гости неохотно потянулись к выходу, и только хозяева дома все медлили покинуть его кров.

- Мы сейчас, - смущенно пояснила Кайя застывшей на мокрых ступенях Артуле. – Только попрощаемся… с домом.

 

Дживан стояла снаружи под обжигавшими брызгами волн и присоединившимися к ним холодными каплями дождя, дожидаясь окончания прощания, - и ей чудилось, будто дом стремительно умирал прямо на глазах, утрачивая связь с построившими его людьми. Траурной чернотой наливались обмякшие шторы, и неумолимо тускнело живое сияние каменных колонн…

После порывистых объятий и торопливых прощальных слов все семейство замерло на пустынном берегу, словно отрезанное невидимой чертой от провожающих. И Дживан вдруг подумала, что так и не удосужилась спросить, как именно Кайя и Даан с детьми собираются покинуть отрезанный от внешнего мира остров. Словно в ответ на ее незаданный вопрос штормившее море вспучилось и с головой накрыло продрогшую четверку огромной волной. Когда черная вода отступила, на берегу уже никого не было. Оставшиеся на острове ловцы прошлого дружно ахнули и бросились осматривать осиротевший клочок земли. Дживан не двинулась с места. Вместо этого она, повинуясь непонятному порыву, медленно повернула голову в сторону Артулы. Мертвые глаза старухи были широко открыты, и из них исходил тот самый слепящий свет, который поразил девушку во сне много дней назад.

 

 

Глава 6.

Пытаясь избавиться от поселившейся в сердце тоски, следующие дни Дживан работала с Лирри как одержимая. Она даже решила пропустить очередное ночное собрание ловцов прошлого – мысль о том, что придется видеть череду знакомых лиц, среди которых не хватает самых дорогих, была невыносима.

Воспоминания возвращались к юноше целыми стайками, и Дживан наконец поняла, почему Таара сравнивала этот процесс с реставрацией картины. То там, то сям сквозь полотно невзрачного существования Лирри проступала иная, настоящая жизнь. Приютивший Дживан юноша менялся на глазах: почти исчез лихорадочный чахоточный румянец, налились силой мышцы, растаяла, как льдинка на солнце, застенчивая неуверенность в себе. И взгляды, которые Лирри то и дело бросал на свою гостью, становились день ото дня все красноречивее. Влюбленность юноши льстила Дживан, но не вызывала в ней никаких ответных чувств…

 

В ту ночь все начиналось как обычно: прислонившийся спиной к колонне Лирри с чуть подрагивающими прикрытыми веками, нарастающее свечение топаза, медленно заползающие в дом и заполняющие его шорохами и запахами воспоминания… Дживан не сразу поняла, куда на этот раз занесли юношу невидимые вибрации напоенного ветром прозрачного камня. В открывшемся Лирри участке прошлого было тепло, темно и уютно. Единственным фактором, мешавшим юноше погрузиться в блаженную дремоту, были голоса. Они принадлежали его матери и еще нескольким персонажам, совершенно не поддававшимся идентификации. Единственное, в чем юноша был уверен – его папочки среди собравшихся явно не обнаруживалось. Голоса горланили протяжные тоскливые песни, предавались печальным воспоминаниям и предлагали поднять еще одну чарку в память о каком-то безвременно покинувшем честную компанию Атессалиле.

- Постой, но это же первое слово моего настоящего имени! – удивленно воскликнул Лирри.

- Ты видишь что-нибудь? – спросила Дживан, которую странный осколок прошлого, никак не укладывавшийся в уже известную ей картину, совершенно сбил с толку.

- По-прежнему ничего, - покачал головой Лирри. – Может быть, я нахожусь в соседнем помещении и лежу с закрытыми глазами? Но голоса звучат вокруг меня со всех сторон! Что бы это значило? И знаешь, что интересно? Они звучат откуда-то сверху, как будто я сижу под… под столом, что ли…

- Ты когда-нибудь видел столы? – удивилась Дживан, уже успевшая привыкнуть к минимализму в обстановке островитян.

- Нет, но мать рассказывала мне, что там, откуда она пришла, люди принимали пищу за такими… широкими досками на длинных ножках. Я что-то перепутал?

- Нет, все правильно, - успокоила его девушка, подумав про себя, что с историей мамочки Лирри стоило бы разобраться как следует. Как она попала на остров? Тоже Артула провела, что ли?

- И вот еще что, - продолжал Лирри. – Ты, конечно, можешь счесть, что я сошел с ума, но знаешь, что бы я ответил тебе, если бы ты вдруг решила спросить, сколько мне лет?

- Что?

- Минус один!

- Минус один чего???

- Минус один месяц!

- С тобой все в порядке, Лирри? – озабоченно спросила Дживан. – Я, конечно, ничего не хочу сказать, но если ты решил просто дурачить меня, то это не самый подходящий момент…

- Я вовсе не дурачу тебя, - горячо возразил юноша. – Минус один – значит, за один месяц до рождения, понимаешь? Судя по всему, я сейчас нахожусь в утробе моей дорогой мамочки и слушаю всю эту ахинею с песнями и плясками прямо оттуда.

 

Дживан сделала глубокий вдох и очень медленный выдох.

- Где ты сейчас находишься, Лирри? – переспросила она, стараясь не выдать нараставшей в ней паники.

- Не надо так дергаться, - спокойно ответил юноша. – Уверяю тебя, ничего страшного там нет. Правда, очень тесно и совсем темно… Но в целом довольно комфортно.

- И… и что ты там делаешь?

- Я же говорю: сижу и слушаю всякий бред. Они поминают какого-то Атессалила, моего тезку. Похоже, что все из пришлых, как-то уж очень хорошо у них памятью. Напились вина до самых чертиков. Даже моя матушка хлебнула пару глотков. Нет, чтоб позаботиться о будущем сыночке! Ох уж эти женщины…

- Не отвлекайся, - попросила Дживан. – Что еще они говорят?

- «Бедный Атессалил», - явно пародируя чей-то писклявый голосок, запричитал Лирри. – «Кто бы мог подумать!.. Всего-то двадцать четыре года… Ему бы жить да жить…»

- Что с ним случилось? – торопливо спросила девушка, осененная внезапной догадкой. – Он что, умер от разрыва сердца?

- Ну да, - растерянно подтвердил Лирри. – Откуда ты знаешь?

- Подумалось почему-то, - уклончиво ответила Дживан. – Прости, что перебила. Продолжай, пожалуйста.

Ей хотелось петь и кричать от радости: «Вот оно! Мы все-таки добрались! Нашли! Ты не зря поверила в меня, Артула!» Она нисколько не сомневалась, что это и есть тот самый эпизод, который превратил Лирри в чахлое полуживое растение. Проклятый человеческий обычай называть новорожденных детей в честь умерших друзей и близких! Как будто таким нелепым образом можно воскресить навсегда ушедшего человека. Как будто боги специально делают род людской слепым к судьбам тех, кто несет потом по жизни двойной крест – свой и своего давно почившего «прототипа», повторяя его ошибки, возвращая его долги и изнемогая под бременем его недугов и хворей.

 

Коварная судьба! Одной рукой ты отнимаешь у человека надежду, чтобы другой вручить ее после долгих и замысловатых пассов… Не дрогнув от жалости, ты позволяешь беременной женщине оказаться на поминках умершего друга и потом назвать его именем родившегося месяц спустя ни в чем не повинного маленького мальчика. Не моргнув глазом, ты двадцать три года наблюдаешь, как растет этот мальчик, из слабенького ребенка превращаясь в заморыша-подростка и захиревшего юношу. Ты хохочешь и потираешь руки, следя за тем, как – жертва человеческой дремучей глупости - он медленно и неуклонно приближается к роковой отметке «двадцать четыре». Отметке, которую так и не смог переступить его тезка, предшественник и прообраз. А потом, когда до трагической развязки остается всего пара-тройка месяцев, ты, вдруг смилостивившись, посылаешь на остров девушку из другого мира, которая, сама не ведая, что ищет и с чем имеет дело, распутает этот узел и отведет твою руку, уже занесенную над бедным Лирри-Атессалилом…

 

Впрочем, с утверждением «распутает этот узел» Дживан несколько поторопилась. Словно обидевшись на неуместные упреки, всемогущая судьба изо всех сил громыхнула раскатом грома, не позаботившись даже для приличия предварительно затянуть небо грозовыми тучами. Почти всплывшее воспоминание мгновенно исчезло из поля зрения Лирри. Затрепетав на ветру, почти погасло зеленоватое свечение шара в ладонях юноши, и сам он, едва дышащий, с восковой бледностью рук и покрывшимся испариной лбом, вскоре напоминал готовое вот-вот угаснуть пламя свечи. Но Дживан уже не собиралась отступать. Сконцентрировав всю свою силу, она направила ее Лирри. Когда-то давно, - несколько лет или несколько жизней назад, - маленькой девочке не хватило умения и упорства, чтобы вдохнуть свою энергию в умиравшего Грэма. Где-то далеко – в другом мире, за отвесными скалами и заснеженными лесами, - осталась юная девушка, потерявшая всех, кого любила и кому доверяла, и не нашедшая в себе сил справиться с этим... Здесь и сейчас Дживан действовала так, как будто от нее зависела не только судьба Лирри, но и, по меньшей мере, существование всего этого гостеприимного острова. Ее глаза светились в темноте, как у кошки, а жизненные силы пульсирующими толчками струились через кончики пальцев к холодным ладоням Лирри, балансировавшего на грани жизни и смерти.

 

Время текло стремительным потоком, смывая запахи и краски, сменяя предрассветную тьму на яркое полуденное солнце и снова погружая мир в первозданный мрак. Ветер кружил по дому Лирри, словно заблудившийся и пытающийся взять хозяйский след пес. Звуки внешнего мира больше не достигали теплых колонн дома на холме. Дживан сидела, как живое изваяние, не отводя глаз от юноши – она знала, что каждое ее лишнее движение может оказаться последней каплей. Той самой каплей, которой не хватит, чтобы нарушить хрупкий баланс бытия и небытия и перетащить Лирри на свою сторону. И продолжала вливать свои силы в сидящего перед ней юношу, не заботясь о том, что у нее самой их остается все меньше и меньше…

 

Темнота взорвалась солнечными бликами, перепрыгивающими с места на место, и густым жужжанием ползающей по руке пчелы. Лирри открыл глаза и полной грудью вдохнул напоенный тягучим цветочным ароматом воздух. Надутое ветром полотнище шторы мягко скользнуло по его лицу, словно здороваясь. Было здорово просто лежать вот так, прямо на полу, ничего не делая, и жадно впитывать всевозможные ощущения, щедро подаренные солнечным утром. «Я – живой!» - вдруг подумал Лирри и засмеялся звонким беспричинным смехом. «Живой!» - всколыхнулось что-то внутри, и события последних трех суток разом возникли перед ним: затягивающая черная бездна, мимолетные вспышки света, голоса людей из далекого прошлого, горячие руки Дживан и пристальный взгляд ее немигающих светящихся глаз. «Дживан!» - спохватился Лирри, но не услышал ответа. Он приподнялся на локте и обвел глазами зашторенное внутреннее пространство дома. Девушка лежала в трех шагах от него. Безвольно раскинутые руки с тонкими деревцами проступающих сквозь тонкую кожу вен, черные круги под запавшими глазами, подломленные в обессиленном падении ноги… Как ни старался Лирри, он не смог разглядеть признаков жизни на тронутом синевой лице.

Дживан! Страх придал ему сил. Он вскочил на ноги и бросился бежать – вниз, с холма, по скользким крутым улочкам, мимо знакомых домов и деревьев, мимо набережной с безучастным каменным парапетом и людей с пустыми, ничего не выражавшими лицами – прямо к дому Артулы, спрятавшемуся в раскидистом тенистом саду.

 

- Сядь и успокойся, - жестко отрезала сидящая лицом к востоку старуха, не поворачивая головы к влетевшему юноше. – Я уже работаю с ней. Не мешай.

Лирри обескуражено опустился на пол и замер, глядя на Артулу отчаянными глазами и пытаясь утихомирить сбившееся от долгого бега дыхание. Женщина неотрывно смотрела куда-то вдаль незрячими глазами и водила в пространстве руками, словно обрисовывая чей-то невидимый силуэт. Текли томительные минуты. Слепая не произносила ни слова. «А вдруг она занята чем-то или кем-то другим? – исходил сводящей с ума тревогой Лирри. – А вдруг она ничего не знает о том, что случилось с Дживан?! И я сижу здесь, теряя драгоценное время, а потом… потом никто на свете уже не сможет ей помочь!» Он несколько раз порывался подняться и бежать дальше – не зная, куда и зачем, в напрасной надежде выкричать, вымолить у холодной пустоты жизнь для бесконечно дорогой ему девушки, но разлитая по дому незримая воля Артулы не давала ему шевельнуться.

Наконец старуха опустила руки и замерла в полной неподвижности. Свет, струившийся из-под ее полуприкрытых век, погас. Лирри тихонько позвал ее по имени, но Артула не откликнулась. Юноша подождал еще некоторое время, потом осторожно встал и подкрался к слепой. Артула сидела, как мертвая статуя, и только едва заметно вздымавшаяся грудь говорила о том, что она еще присутствует на этой бренной земле. Лирри легонько коснулся рукой ее плеча. Никакой реакции. Тогда он набрался смелости и потряс за ее руку, но старуха не шелохнулась. «Спит», - возмущенно подумал Лирри и направился к выходу.

На обратном пути силы вдруг оставили его. Был ли тому виной крутой подъем в гору, магическая сила Артулы, страх увидеть Дживан мертвой или просто многочасовое нервное напряжение, - неизвестно. Лирри добрался к себе на холм только через полтора часа после того, как покинул старуху. В просторных помещениях дома, обрисованных легкими струящимися тканями, никого не было.

 

Глава 7.

Дживан касались тонкие, почти невесомые пальцы. Они порхали над ее обесточенной телесной оболочкой и плели вокруг девушки паутинку из прозрачных светящихся нитей. Дживан чувствовала себя так, как будто вернулась в далекое-далекое детство, и кто-то мерно баюкает ее, укутав в теплое одеяльце. Сверху лилась тихая и мягкая песня, и кто-то невидимый перебирал руками нежные струны арфы. Натолкнувшись на тончайшую, но невероятно прочную сеть, созданную светящимися нитями вокруг девушки, смерть отступала. Дживан попыталась открыть глаза, но веки отказались подчиняться, и она медленно погрузилась в сладкую дрему. Ей снились быстрые разноцветные сны, ускользавшие в тот момент, когда она пыталась рассмотреть их поближе и ухватить кусочек на память, но горечи это не вызывало. Внешний мир исчез, а внутреннее пространство заполнилось таким покоем и светом, что пребывать в нем можно было бесконечно...

 

Из этого безоблачного состояния Дживан вывело щекочущее прикосновение к левой руке. Она пошевелила пальцами, пытаясь отогнать эту некстати возникшую помеху, и почувствовала, как по телу горячей волной побежала кровь. Ощущение было ничуть не хуже предыдущего невесомого блаженства. Девушка пошевелила второй рукой и потянулась, с наслаждением прислушиваясь к давно забытым ощущениям живого тела.

- С добрым утром, - произнес кто-то совсем рядом, и даже с закрытыми глазами Дживан почувствовала, что вместе с этой фразой ей послали улыбку. Она открыла глаза и увидела в полуметре от себя хрупкую девушку со струившимися почти до самого пола волосами цвета спелой пшеницы. В облике девушки было что-то смутно знакомое. «Где-то я ее уже видела», - подумала Дживан, и тут внутри что-то щелкнуло.

- Таара… – сказала она, продираясь сквозь лавину нахлынувших воспоминаний. Уход Кайи и Даана, работа с Лирри, погасшее свечение камня, нечеловеческое напряжение в попытке удержать утекающую жизнь юноши, вспышка багрового света перед погружением в небытие…

Щекочущее прикосновение к руке повторилось, Дживан скосила глаза и увидела, что возле нее сидит крошечное серебристое существо с длинным хвостом и смешными треугольничками ушей.

- Флинт, бессовестный, разбудил тебя, - девушка подхватила существо на руки, но оно шустро спрыгнуло на пол и опять отправилось в сторону гостьи. – Может, поспишь еще?

 

Дживан отрицательно мотнула головой, приподнялась на локте и посмотрела вокруг себя. Дом был совершенно незнакомым. Вместо уже ставших привычными колышущихся полотнищ, заменявших жителям острова и стены, и двери, здесь все было заплетено живыми растениями. Длинные зеленые лианы с пышными кудряшками листьев росли прямо из углублений в полу, обнимали белые колонны и свивались друг с другом в живые подвижные ширмы. На одной из лиан раскачивались еще два мохнатых комочка, точные копии того, кто сейчас терся об руку Дживан, только белого цвета.

- Где я?

- У меня дома, - откликнулась девушка. – Как ты?

- Хорошо, - улыбнулась Дживан. – Только вот не могу вспомнить, как я сюда попала. По-моему, я была в доме Лирри…

- Это Артула, - коротко объяснила Таара.

- Перетащила меня сюда?! – безмерно удивилась Дживан: старуха излучала огромную силу, но все же невозможно было представить ее передвигающейся по городу с безжизненным телом на плечах.

- Вот еще, - засмеялась Таара. – Ты не знаешь Артулу! Она вдохнула в тебя жизнь и перенесла ко мне так же, как провела сквозь скалы. На расстоянии. Просто силой мысли.

- Ничего не понимаю, - призналась Дживан. – А как она узнала, что я… Ну, что со мной не все в порядке?

- Действия Артулы никогда нельзя просчитать или объяснить рационально, - повела плечиком Таара. – Скажем, она почувствовала. Такое объяснение тебя устроит?

- Другого ведь все равно нет, - фыркнула Дживан. – Значит, теперь я обязана ей жизнью?

- Может, ты сама спросишь у нее об этом? – Таара указала глазами в дольний угол дома. Дживан посмотрела в том же направлении и вздрогнула. До этого момента она знала только одного человека, который мог появляться из ниоткуда и исчезать в никуда – Лукулла. Артула сидела как ни в чем не бывало, и ее хищный профиль, казалось, бросал вызов законам этого мира, зачем-то обязавшим людей передвигаться исключительно с помощью конечностей – фу, какой медленный и неэффективный способ!

 

- Спасибо за… за все, - хрипло произнесла Дживан, в который раз досадуя на себя за то, что в ответственные моменты она становилась косноязычной, как последний деревенский дурачок. – Чем я могу отплатить вам за то, что вы…

- Не беспокойся, - густой низкий голос неторопливо заструился между колоннами. – Со мной ты уже в расчете. Ты спасла Лирри, я – тебя. Теперь у меня есть преемник. Правда, с ним еще придется долго повозиться, пока он сможет заменить меня… но это уже не твоя забота. Ты сделала для него даже больше, чем я рассчитывала. А тебе осталось разобраться с Таарой, - кстати, она тоже принимала участия в твоем спасении, и немалое.

- Артула! – укоризненно воскликнула Таара. – Я просто делала то, что могла, и это было совсем не трудно. Она ничего мне не должна!

- Но мы ведь можем поработать друг с другом просто так, без всяких там расчетов и долгов? – Дживан вспомнила, что Артула когда-то говорила: Таара тоже близка к завершению Круга, и ей нужна помощь гостьи из другого мира.

- Конечно, - гневные морщинки на лбу Таары разгладились, и она с благодарностью пожала протянутую ей руку. – Ты не возражаешь против того чтобы пожить немного у меня?

- Нет. Вот только Лирри, наверное, расстроится…

- Для Лирри тебя больше нет, - жестко сказала Артула. – Так будет лучше для него, поверь мне.

- И я не могу даже попрощаться с ним?!

- Нет.

- Но почему?

- Потому что занять мое место может только тот, кто потерял самое дорогое, что у него было. Тогда он сможет выполнять свою работу без тени сожаления и никогда не станет рваться вслед за уходящими с острова ловцами прошлого.

- Но это жестоко и несправедливо! – возмутилась Дживан. – Вы даже не спросили его согласия!

- Справедливость, - самая нелепая вещь на свете, - по губам Артулы скользнула уже знакомая Дживан хищная усмешка. – И нашего согласия принять на себя то, с чем не справится никто другой, вообще редко кто спрашивает. Или ты хочешь навсегда остаться с ним здесь, на острове, нарожать ему детей, встретить старость?

- Нет, - испуганно отшатнулась Дживан: трогательная влюбленность Лирри не смогла затронуть ее опаленного Гирделом сердца. – Конечно, нет!

- В чем же тогда моя жестокость? Ты хочешь, чтобы он месяцами неотрывно смотрел на скалы, за которыми ты скоро исчезнешь, и всю оставшуюся жизнь надеялся, что однажды ты вернешься к нему?!

- Извините меня, - девушка опустила голову и вздохнула. – Об этом я как-то не подумала…

- Ты слишком импульсивна, Дживан, - сдвинула брови Артула. – И чуть не погибла из-за этого. Кто заставлял тебя укорять судьбу за то, что она так обошлась с Лирри? Что ты знаешь о нитях, из которых плетется ткань наших жизней?!

- Разве это случилось именно из-за моих мыслей? – прошептала Дживан, но ответа уже не требовалось: ей вспомнился страшный раскат грома посреди безветренной лунной ночи и мертвенно-бледный Лирри, сползающий по колонне на пол. Под ложечкой засосало от липкого страха, но память не хотела угомониться и услужливо подсунула другой эпизод: «Ты судишь всех чересчур категорично. Ты просто не желающая взрослеть маленькая эгоистка!» - разливался металл в тихом голосе Ведуньи. А история с зачарованным лесом… За один вечер она дважды могла погибнуть!

- Ты подставила под удар и себя, и Лирри. Постоянно играешь с огнем и сама не замечаешь этого, - продолжала выговаривать ей Артула. – Это было последнее предупреждение, Дживан. Если ты не обуздаешь свою склонность рубить с плеча и выносить приговоры, не вникнув в суть дела… Расплата будет страшнее, чем ты можешь себе представить.

- Я постараюсь исправиться, - пообещала Дживан, слабо представляя, как ей удастся выполнить это.

- Да уж постарайся, - в голосе Артулы сквозила не то угроза, не то тревожное предостережение.

 

Глава 8.

Дни снова стремительно понеслись на запад стаями сияющих птиц. Теперь Дживан находилась в доме Таары почти неотлучно. Гулять по острову больше не хотелось, да и попадаться Лирри на глаза не следовало. Только в те ночи, когда Таара уходила в опустевший дом Даана и Кайи на собрания ловцов прошлого, Дживан покидала свою зеленую обитель и шла к морю. Там она часами сидела на огромном прибрежном валуне, глядя на черную пену прибоя и ни о чем не думая.

Остальные ночи были заполнены работой с Таарой. Дживан уже знала, что чем ближе человек к завершению Круга, тем проще ему добывать воспоминания. Это касалось и Таары, поэтому держать вместе с ней топазовый шар мог бы любой из членов группы. Но проблемы светловолосой девушки заключались не в спрессовавшихся в вязкий густой слой забытых обидах, как у Даана, и не в глубоко спрятанных в недрах подсознания судьбоносных моментах, как у Лирри. То, что мешало Тааре покинуть остров, мог увидеть только чужак, потому что тонкие нити, привязывавшие девушку к родине, существовали у любого из ловцов прошлого. Таара не хотела расставаться со своим живым зеленым домом, с пряно пахнущими лианами, обвивавшими теплые стволы белых колонн, со скалами, погружавшимися прямо в море и вспенивавшими изумрудную воду, с заросшими дикими цветами склонами гор и, конечно, со своими забавными пушистыми питомцами, которые ели у нее с рук и ходили за ней по пятам. День за днем Дживан помогала Тааре расплетать эти нити, опутывавшие ее сердце, делать их тоньше и невесомее, пока они, наконец, не превращались в легкие паутинки и не улетали прочь в сторону гор, чтобы осесть утренней росой на едва приоткрывшихся чашечках цветов и затем раствориться в жарких лучах полуденного солнца.

 

Когда последние истончившиеся нити привязанностей затрепетали на ветру, готовясь покинуть сердце Таары, девушка остановила Дживан и решительно заявила:

- Теперь я буду работать с тобой!

- Но мы еще не закончили, - попыталась возразить Дживан.

- Как только мы закончим, я исчезну, и ты это отлично знаешь, - Таара прищурилась и внимательно посмотрела на свою гостью. - Есть какая-то причина, по которой ты не хочешь восстанавливать прошлое?

Дживан надолго задумалась, погрузившись в воспоминания. Долгие часы работы с Ведуньей… Мерцающий в воздухе силуэт погибшего Грэма... Горькое варево Колдуна, выворачивавшее душу наизнанку и заставлявшее переживать заново то, что так хотелось забыть... Обжигающие погружения в чужие жизни, оборванные безжалостной рукой…

- Я не хочу восстанавливать боль, - наконец ответила она.

- Разве ничего кроме боли в твоей жизни не было? – удивилась Таара.

- Все хорошее, что иногда со мной случалось, плохо заканчивалось…

- Расскажи мне, - попросила Таара.

Дживан вздохнула: рассказать об этом – значило рассказать всю жизнь. «Когда я поднялась на вершину отвесной скалы и увидела город, спускающийся к морю и искрящийся в лучах восходящего солнца, - начала она, - мне показалась, что я попала в рай. И даже чуть-чуть испугалась, что это только прекрасный сон, и после пробуждения я вновь окажусь в Эберре, где никогда не бывает лета, а мороз за считанные минуты отбирает у тебя тепло и вместе с ним – жизнь…»

 

Воспоминания цеплялись одно за другое, сплетались в странные узоры и повисали в ночной тишине светящимся кружевом. Солнце успело выбраться из морской пучины, вскарабкаться по небесному своду до вершины дня и, помедлив, спрятаться за скалы, когда Дживан наконец закончила свой рассказ.

- У меня сейчас такое странное ощущение, - призналась она.

- Какое? – Таара впервые за долгие часы нарушила молчание.

- Я словно вижу свою жизнь с высоты птичьего полета. Как некий грандиозный замысел или драму… И от этого чувства что-то дрожит и вибрирует внутри. И еще – все пронизано неслышимой, но явственно присутствующей музыкой. Орган и скрипки. Колокола. Флейты. Она такая щемящая и одновременно торжественная. И моя нынешняя жизнь – только бусинка в длинной нитке. А вокруг столько воздуха и свободы… Клубится туман, из него проступают горы, темные каньоны, берег далекого океана… Я стою на вершине горы, и весь мир в солнечных лучах – как на ладони…

- Это здорово, - прошептала Таара. – У меня тоже такое бывает, только немного по-другому. Артула называет это обретением перспективы… Ты готова работать?

Дживан кивнула, и Таара протянула ей небольшой топазовый шар с золотистыми прожилками внутри:

- Даан просил передать. Он сделал его специально для тебя.

- Как они там? – задумчиво спросила Дживан, сжимая последний подарок от друзей. Шар уютно улегся на ладони и ощутимо потеплел. – Есть какие-нибудь известия?

- У них все хорошо. Артула поддерживает с ними связь во сне. Если ты захочешь, она научит тебя таким штукам. А сейчас… Не будем больше отвлекаться, ладно? Закрывай глаза.

 

Темнота была бархатно-нежной. Шар в ладонях тихонько вибрировал теплыми прожилками. Неведомая сила закручивала Дживан и поднимала ее вверх. Вскоре девушке казалось, что она распластана по потолку, и Таара находится под ней далеко внизу. Ощущение было столь непривычным и забавным, что Дживан невольно рассмеялась, рассказывая Таара о том, что с ней происходило. На этом метаморфозы не закончились. Что-то продолжало расплющивать тело и растаскивать его в стороны, не причиняя не малейшей боли.

- Я становлюсь плоской и огромной, как… как Галактика, - с изумлением сообщила Дживан уменьшившейся до микроскопических размеров и оставшейся где-то невообразимо далеко Тааре. – Полный бред, конечно, но именно это я сейчас и чувствую. Мне даже кажется, что если я вдруг открою глаза, то окажется, что ни тебя, ни комнаты, ни острова просто нет. Только пустая темнота вокруг, а мое тело состоит из миллиардов перемигивающихся звездочек. И еще я медленно вращаюсь по часовой стрелке – но не по кругу, а по спирали. Я тебе не очень шокирую?

- Нет, - голос Таары был звучен и совершено спокоен. – Просто твой древний дух помнит рождение этого мира. Это безумно интересно. Продолжай, пожалуйста.

- Помнишь прожилки в шаре, который сделал для меня Даан?

- Конечно, - улыбнулся голос Таары.

- Ах да, он же тебя прямо перед глазами, - совмещение двух реальностей давалось Дживан с трудом. – Так вот, то место, из которого они расходятся – центр Галактики, то есть меня. Они питают энергией звезды, из которых соткано ее… мое тело. И именно они, закручиваясь, вращают ее по спирали. Невероятно красиво. И так здорово. Просто дух захватывает. Я не знаю, как описать тебе это… Не могу найти подходящих слов.

- Не волнуйся, я это вижу и прекрасно тебя понимаю. Ты чувствуешь что-то еще?

- Да, - прошептала Дживан несколько минут спустя, пропустив мимо ушей первые слова Таары. – Сейчас процесс как бы пошел в обратном направлении. Меня уже не растаскивает в стороны, а сжимает, превращая в нечто шаровидное… Я становлюсь все меньше и меньше, и уже не мерцаю звездной пылью. У меня плотное… очень твердое и совершенно непроницаемое тело. Человеческая плоть по сравнению с ним – просто разреженный туман. И я по-прежнему неизмеримо больше тебя…

- Состояние комфортное? – осведомилась Таара.

- Оно не то чтобы какое-то дискомфортное или болезненное, - задумчиво ответила Дживан. – Другое тело, только и всего. Но… В нем есть что-то ужасно неприятное. Там был такой восторг, такая распахнутость, а тут… Тут почему-то тоска. Словно не хватает чего-то очень важного. Чего-то самого важного, понимаешь?

- Понимаю, - прошептала Таара. – Попробуй разобраться, чего именно тебе не хватает.

- Я ощущаю себя планетой, - после долгой паузы сказала Дживан. – Одинокой планетой в безбрежном океане пустоты. И чувствую себя как маленький ребенок, которого оставили в темной комнате одного, без мамы. Никого нет, представляешь, - вообще никого! Так сиротливо и тоскливо, это просто невозможно передать, - из глаз брызнули слезы, и она продолжала говорить, глотая теплые соленые капли: - И так мучительно, пронизывающе холодно… Это прозвучит странно, но мне не хватает… солнца. Не того солнца, которое каждый день неспешно ползает по людскому небосклону плоским желтым кругляшком. А огромного живого солнца, которое сияло бы рядом со мной, наполняя эту мертвую ледяную пустыню светом, теплом, смыслом. Потому что планете невозможно без солнца, как ребенку - без матери, а человеку – без любви!..

 

Сознание Дживан раздвоилось. Одна ее часть, искренне чувствовавшая себя заброшенной во вселенной никому не нужной планетой, безутешно рыдала, оплакивая свое одиночество, а другая, незыблемо уверенная в том, что человеческое тело – единственно возможный приют для живой души, наблюдала за происходящим с брезгливым недоумением. «Совсем чокнулась, - не выдержав, прошипела вторая часть, вооружившись ироничным внутренним голосом. – Какое еще солнце?! Какая планета?! Бред сивой кобылы! Пореветь захотелось, а другого повода не нашлось? Представляю, что подумает о тебе Таара! Таких сумасшедших здесь, на острове, наверняка еще не видывали…»

Но в молчаливом присутствии Таары не было ни толики осуждения, и ядовитый сарказм второй части сознания не смог помешать первой выплакать всю горечь до самой последней капли и дождаться развязки: беззвучный крик одинокой планеты был услышан далеким светилом, и оно втянуло ее на одну из своих орбит.

 

Глава 9.

- Странно, - задумчиво произнесла Дживан, когда все было кончено, и они с Таарой сидели во внутреннем дворике и пили чай из полупрозрачных чашек, отсвечивавших розовым цветом в рассветных лучах солнца. – Я никогда не думала, что так боюсь одиночества и стремлюсь к кому-нибудь привязаться. Я казалась себе вполне самодостаточным человеком…

- Все мы, оказавшиеся в этой связке миров, стремимся к кому-то или чему-то привязаться, - ответила Таара. – Иначе нас просто здесь не было бы…

- Слушай, - внезапно вспомнила Дживан, - когда я описывала себя в качестве галактики, ты сказала, что видишь это. Или мне почудилось?

- Не почудилось, - улыбнулась Таара. – Я действительно видела то, о чем ты рассказывала. Наверное, потому, что ты не здешняя. Ни с кем из наших у меня такое не получалось. Но это очень здорово: не только слушаешь, но как бы участвуешь в том, что происходит.

- У меня все время так происходит, - призналась Дживан. – Я даже боялась, что это какая-то аномалия… Скажи, а тебя разве совсем не удивили эти мои… фантазии или воспоминания, я даже не знаю?..

- Удивили, но не настолько, чтобы вызвать состояние ступора. Видишь ли, когда-то давно у меня были переживания, отдаленно напоминающие твои. Правда, это было совсем с другой планетой… но это не так уж важно. Так что я не понаслышке знаю, что это такое – быть связанным с каким-нибудь небесным телом на уровне его души…

- Знаешь, когда я смотрю в ночное небо, - неожиданно для себя самой призналась Дживан, - порой мне кажется, что я даже вижу ее – мою планету. Она зеленая, как морская вода в глубине, и ее населяют эфемерные создания, похожие на лепестки прозрачных синих цветов. Над ними не властны законы гравитации, их не мучают людские страсти – горечь, ненависть, зависть, ревность… Это место, где меня любят и всегда ждут, но мне никогда туда не попасть…

- Может быть, это и хорошо. Боюсь, что твоя зеленая планета – такая же ловушка, как и наш райский островок, - остановила ее Таара. – С виду все так чудесно, что просто лучше не придумаешь. А на поверку оказывается, что здесь теряешь самое драгоценное, что только может быть у человека, разменивания его на гарантированное спокойствие и безоблачное счастье.

- А твоя планета выглядит как-то иначе? – спросила Дживан, подавляя раздражение.

- Вот она, - ответила Таара, обводя рукой вокруг себя. – Я живу на ней. Мне некуда бежать в поисках счастья. Я уже дома.

- И все же ты собираешься бежать отсюда!

- Планета не ограничена размерами этого острова, - спокойно сказала девушка. – А моя жизнь – во всяком случае, я очень на это надеюсь, - не ограничена пределами этой планеты. И если судьба забросит меня в другой уголок вселенной… что ж, и там можно встретить друзей и найти возможности для развития.

Дживан едва удержалась, чтобы не спросить, не испытывает ли Таара сожаления при мысли о будущем расставании: ей пришло в голову, что все эти дни они только тем и занимались, что облегчали боль грядущих утрат.

- Мы с тобой очень похожи, - словно услышав ее мысли, грустно улыбнулась Таара. – Слишком быстро протягиваем нити привязанностей, слишком страдаем, когда их приходится рвать. Разница только в том, что я понимаю неизбежность этого, а ты продолжаешь надеяться, что где-нибудь в лучшем из миров избежишь печальной необходимости рано или поздно расставаться с теми, кого успела полюбить.

 

- Нежелание смотреть правде в глаза – еще одно твое уязвимое место, Дживан, - знакомый низкий голос проник во дворик прежде, чем Артула переступила его порог. – Собирайся, нам пора.

- Куда??

- Туда, - слепая слегка протянула руку в сторону скал, окружавших город.

- Мне пора… уходить насовсем?

- Время пришло, - подтвердила старуха.

- Но я еще не закончила работать с Таарой, - возразила Дживан, заранее понимая, что все протесты не будут приняты в расчет. - И не попрощалась ни с кем из ловцов прошлого, и не искупалась напоследок в море, и…

- Работа с Таарой завершена, - отрезала Артула. – Она покинет остров сегодня вечером. Тебе нельзя присутствовать на проводах: никто, кроме Таары и меня, не знает, что ты осталась в живых, и незачем разрушать эту тайну. Так что прощаться тебе не с кем, не считая присутствующих здесь, - она криво усмехнулась, потом внимательно прислушалась к состоянию побледневшей девушки и смягчилась: – Ты, конечно, можешь мне не верить, но я делаю это для твоего же блага, Дживан. Ты не из тех, кто умеет провожать – тебе лучше уходить самой. Если после ухода Таары тебя одолеет такая же тоска, как после исчезновения Кайи и Даана, мне не провести тебя через скалы. У вас есть десять минут, - бросила она девушкам и тяжелой поступью направилась в сторону дома.

 

Ветер трепал золотистые волосы Таары, закрывая длинными прядями лицо и скрывая от Дживан ее печальные глаза. Они молча стояли друг напротив друга, не решаясь произнести последнее бесповоротное «прощай».

- Мы больше никогда не увидимся, - не то вопросительно, не то утвердительно прошептала Дживан.

- Увидимся, - эхом ответила Таара. – Ты ведь умеешь встречаться с друзьями во сне, правда?

- Это получается, но так редко… - вздохнула Дживан, вспомнив свои многочисленные попытки связаться с Ильвейгом.

- Если есть намерение с обеих сторон, в этом нет ничего сложного. Увидимся, как только обустроимся на новом месте и выкроим свободную минутку, ладно?

Дживан кивнула.

- Хочешь взять с собой Флинта? – предложила Таара. – По-моему, ты ему очень нравишься. Он прекрасно умеет скрашивать одиночество.

- Нет. Спасибо, он замечательный, но… После Грэма я не могу впустить в свою жизнь ни одного зверя. А с одиночеством я уж как-нибудь разберусь.

 

Дживан молча шла вслед за Артулой в гору, удивляясь тому, что Лирри оказался прав: угнаться за этой старой, грузной, лишенной зрения женщиной было совсем непросто. Артула двигалась среди камней с непостижимой стремительностью, безошибочно выбирая видимые ей одной безопасные тропки и обходя коварные осыпи. На вершине она остановилась и дождалась, пока сильно отставшая девушка догонит ее.

- Дальше пойдешь сама, - пророкотала старуха. – Мне нельзя спускаться со скал: обратной дороги нет.

- Куда я попаду, оказавшись внизу? – спросила Дживан, глядя на расстилавшееся под ногами бескрайнее полотнище моря. – На тот же берег, где мне приснился сон о тебе?

- Там тупик, - покачала головой Артула. – Ты слишком много сделала для моих подопечных, чтобы я отправила тебя в западню, из которой нет выхода. За жизнь Лирри я с тобой рассчиталась, а вот за Кайю, Даана и Таара… Работа с тобой не закончена, ведь с помощью Таара ты только вступила в Круг. В общем, я не люблю оставаться в должниках, Дживан. Ты попадешь туда, где сможешь продолжить начатое. Спускайся и не оглядывайся. И если когда-нибудь тебе понадобится помощь… Знай, что мое настоящее имя – Ирбет. Прощай, моя девочка!

Дживан ступила на каменистую тропу, ведущую к морю, осторожно сделала по ней несколько шагов. Она старалась смотреть только вперед, но город, подаривший друзей и надежду, притягивал ее обратно, как магнит. Дживан не выдержала и, не взирая на предостережение Артулы, обернулась. Ничего страшного не случилось: девушка не обратилась в камень, и небо не обрушило на нее свой гнев. Но там, где мгновение назад был самый прекрасный город на свете, теперь вздымались лишь неприступные скалы. На вершине одной из них стояла высокая слепая старуха с копной длинных черных как смоль волос, развевавшихся на ветру. По ее суровому исполосованному морщинами лицу медленно катилась слеза.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Часть IV

Глава 1.

Когда Дживан смогла оторвать взгляд от провожавшей ее Артулы и посмотреть вперед, обнаружилось, что море тоже исчезло. Скалистые серо-черные вершины гор тянулись до самого горизонта. Глаза девушки долго блуждали по их монотонным горбам, пока не зацепились за островерхую крышу рукотворного строения. Дживан понадобилось еще семь часов непрерывного карабканья по горным кручам, прежде чем древний замок возник перед ней во всем своем суровом величии. Из узких бойниц на высоких башенках не выглядывал ни один дозорный. Проржавевшие цепи подвесного моста, отделявшего крепость от соседней скалы, свидетельствовали о том, что связь обитателей замка - если таковые еще имелись - с внешним миром прервалась много лет назад.

«Артула не могла обмануть меня, - подумала Дживан, подходя к отвесному краю пропасти, когда-то заменявшей защитникам крепости оборонительный ров. – Она сказала, что здесь я смогу продолжить начатое – значит, так и будет. Только как, черт возьми, мне перебраться на ту сторону?»

 

Старый, потерявший счет десятилетиям мост ворчливо взвизгнул и начал медленно опускаться вниз. Когда его окованные позеленевшим железом доски с грохотом коснулись земли, Дживан с опаской ступила на ветхое сооружение, боясь, что оно в любой момент может обрушиться вниз, унося с собой незадачливую искательницу лучшей доли. Трухлявые доски дрожали и осыпались под ее ногами, мост скрипел и жаловался на никудышнее здоровье, покрытые толстым слоем ржавчины цепи стенали и раскачивались, но девушка все же дошла до распахнутых створок ворот и ступила под стрельчатый свод. От старинных замшелых стен веяло вековой сыростью. Впереди царил полумрак, наполненный подозрительными шорохами. Стоило Дживан сделать несколько шагов вперед, как что-то с отвратительным писком ринулось ей на встречу. Дрожащие крылья на лету мазнули по лицу, оставив на коже холодное и клейкое ощущение. «Летучие мыши», - поняла Дживан, прикрыла лицо накидкой и сломя голову бросилась вперед, - туда, где едва брезжил слабый солнечный свет. Она почти добралась до спасительного выхода во внутренний двор, когда прямо перед ней с грохотом обрушилась огромная тяжелая решетка. Девушка в нерешительности замерла, не зная, что делать дальше. Воспользовавшись ее заминкой, потревоженные летучие мыши стали одна за другой планировать вниз, отчаянно вереща и норовя вцепиться острыми зубами в незащищенные тканью руки Дживан.

 

- Кто ты? – оглушительно загрохотал чей-то голос, и ночные вампиры шарахнулись в стороны, вжавшись в древние стены.

- Это вы мне? – поинтересовалась ошалевшая Дживан, задирая голову вверх в попытке обнаружить источник нечеловечески громкого звука. Ни сверху, ни сбоку, ни где-либо еще никого не было.

- Кто ты? - повторил голос, и с задрожавшего от его раскатов каменного свода посыпались мелкие камушки.

«Еще обвал устроит, чего доброго», - подумала девушка и громко крикнула вверх:

- Меня зовут Дживан.

«Ван, ван, ван», - запричитало соскучившееся по людским голосам эхо.

- Не знаю такой, - пророкотал голос, и стены задрожали еще сильнее. – Кто прислал тебя сюда?

- Артула, - прокричала Дживан, старясь вложить в ответ максимум убедительности.

«Тула, тула, тула», - с издевкой подхватило эхо.

- Кто прислал тебя сюда? – голос загремел так, что у Дживан заложило уши.

«Неправильный ответ, - поняла она. – Но что же надо сказать, господи? Думай, же, думай быстрей!»

«Настоящее имя», - шепотом подсказал внутренний голос, сжавшийся от ужаса в уголке сознания и сразу растерявший всю свою ироничность.

«Настоящее имя?! Ну конечно же, настоящее имя!»

- Меня прислала Ирбет. Ирбет!!! – изо всех сил крикнула Дживан каменному своду. На этот раз эхо ничего не ответило. Решетка, преграждавшая дорогу, со скрежетом поднялась вверх, пропуская девушку вперед.

 

Сквозь старые растрескавшиеся плиты, которыми был выложен внутренний двор мертвого замка, пробивались к солнцу чахлые серые растения. При появлении нежданной гостьи они повернули в ее сторону сизые чашечки сухих цветов и угрожающе зашипели. Острые колючки, которыми были щедро снабжены тонкие листики, при каждом шаге впивались в ноги Дживан. В воздухе плыл сладковатый одуряющий запах. «Это ловушка», - заподозрила девушка, но назад дороги уже не было: узкий входной тоннель, наводненный летучими мышами и ведущий к подвесному мосту, снова перегораживала решетка. «Все будет хорошо, - уговаривала себя Дживан, осторожно ступая по рассыпавшимся узорчатым плитам и стараясь обходить воинственные растения. – Это просто испытание. Все будет хорошо. Никто не обещал мне, что все будет легко и просто».

От тошнотворного запаха, испускаемого сизыми цветами, кружилась голова и першило в горле. «Мне бы только добраться до входа в замок, - твердила девушка, зажимая нос рукой и покачиваясь. – Мне бы только преодолеть этот двор с цветами-убийцами, а там…» Когда она все-таки достигла почерневшей от времени двустворчатой двери, ноги почти не держали ее. Невзирая на яркие лучи солнца, отвесно падавшие в колодец двора, тело Дживан сотрясал озноб, а по лицу стекали капли ледяного пота. Она взялась за тяжелое медное кольцо и поняла, что у нее не хватит сил потянуть за него. Неожиданно дверь бесшумно поддалась сама, и потерявшая равновесие девушка полетела куда-то в липкую темноту.

 

Сознание возвращалось медленными толчками. Все тело ломило от боли. Зрение с трудом продиралось сквозь мельтешившие перед глазами кровавые пятна. Звон в ушах складывался в монотонный свистящий шепот: «Попалась, попалась, попалась…» Сзади тянуло леденящим холодом. Дживан попробовала пошевелить руками и обнаружила, что прикована к темной стене, сложенной из больших грубо отесанных камней. За ногами волочились пудовые цепи. «Все-таки – ловушка, - сказала самой себе Дживан. – Неужели Артула послала меня на смерть?!»

- Очнулась, птичка? – к лицу Дживан приблизился большой крючковатый нос. Пустые глазницы старой ведьмы прикрывали высохшие веки. Время не оставило ей ни одного зуба, поэтому старуха говорила с присвистом и пришепетыванием. – Так-так. Сейчас посмотрим, что нам попалось…

Ведьма провела скрюченными пальцами по волосам девушки, и Дживан дернулась от омерзения.

- Хорошая добыча, - одобрительно просвистела старуха.

- Что вам от меня нужно? – прохрипела Дживан.

- Что нужно? Кха-кха… - закашлялась-засмеялась скрюченная ведьма. – Смерть твоя – вот что мне нужно… Да и не мне нужно – Ему, - старуха показала на почерневшие стены замка. – Совсем пропадает без свежей крови…

- Но я ничего вам не сделала! – запротестовала девушка.

- Мы долго тебя ждали. Так долго ждали… А ты все не шла, дрянная девчонка! – от яростного шипения из беззубого рта ведьмы вылетали черные брызги слюны. – Ничего не сделала, говоришь?! Из-за тебя я уже много лет не сплю ночами, слушая, как стонут Его стены, требуя пищи! Их вопли раздирают мне сердце… Но где я возьму им пищи, если здесь уже не осталось ни крысенка, ни мухи, ни паучка?! А жрать летучих мышей Он наотрез отказывается. Слышишь, мерзавка!

«Она просто сумасшедшая, - обреченно подумала Дживан. – Мне с ней не договориться».

- Мерзавка, мерзавка, мерзавка, - забормотала старуха, отошла от девушки и направилась к выложенному прямо посреди зала большому очагу, в котором были небрежно свалены крючковатые, как руки самой ведьмы, сухие поленья. – Сейчас мы тебя, сейчас...

 

Глава 2.

Юркий язычок пламени лизнул коричневую кору, и по залу пополз удушливый белый дымок. Как ни отворачивалась Дживан, он все же сумел просочиться в ее гортань, обжег легкие и вызвал приступ потрясшего все тело кашля. Перед глазами снова поплыли кроваво-черные круги.

«Не сдавайся, Принцесса! – приказала Ведунья, на миг сфокусировавшаяся в отключавшемся мозгу девушки. – Не давай ей перекрыть доступ воздуха. Главное – дыши! Вспомни, чему я тебя учила. Дыши!»

Дживан напрягла остатки воли и сделала вдох. Глотнула порцию отравленного воздуха и тут же, не позволяя мышцам сжаться в приступе кашля, вытолкнула его обратно. Боль, раскаленным прутом полоснувшая по горлу. Еще один сдавленный вдох и молниеносный выдох. Только бы не закашляться и не закричать. Вдох-выдох. Еще, еще, еще…

Клубы белого дыма поглощали темное пространство замка, и Дживан дышала все чаще и чаще. Старая ведьма повернула ухо в сторону хрипящей девушки и удовлетворенно сказала прожорливым стенам:

- Уже скоро…

 

…Во мраке чернильной ночи глухо рокотал большой барабан. Языки пламени молитвенно протягивали к небу огненные ладони. Пряный запах ночной саванны смешивался с раскаленными потоками дрожавшего воздуха. Чернокожий шаман с покрытыми ритуальным рисунком рифлеными буграми мышц, почтенный возраст которого выдавали лишь обильно припорошенные сединой волосы, двигался вокруг костра в одном ритме с барабаном. Дживан лежала на земле у костра на травяной подстилке. Ее обнаженное тело цвета кофейных зерен покрывал толстый слой жирной желтоватой мази. Огромный живот не давал ни вздохнуть, ни пошевелиться. Воздух вырывался из горла сиплым клекотом.

Напрасно шаман чертил над ней магические знаки и бросал в пламя костра истолченные в порошок плоды дерева гру. Напрасно родичи кружились вокруг нее в огненной пляске и гортанными криками призывали на помощь духов племени. Роженица умирала, и никто не мог остановить неумолимую поступь смерти, уже несколько дней караулившую добычу и теперь подкрадывавшуюся к костру на мягких лапах пумы. Никто, кроме Дживан, не видел, как метнулось в ночи гибкое кошачье тело. Никто не заметил, как острые клыки смерти впились ей в горло, жадно высасывая жизнь. Конвульсии пробежали по телу роженицы, глаза закатились, обнажив тронутые желтизной белки, и откуда-то из глубин ее существа вырвался последний хрип. Проваливаясь в темноту, Дживан успела заметить, как шаман коротким резким движением рассек раздутый живот умершей и вытащил из него еще живого младенца. Пума молнией бросилась к ним, но брызнувшие огненным веером искры костра опалили ее черную лоснящуюся шерсть, и смерть с недовольным рычанием растворилась в ночи...

 

Старая ведьма подошла к Дживан и принюхалась.

- Смотри-ка ты, - удивилась она. – Жива. А ведь Ему сегодня досталось больше жизненной силы, чем обычно… Странно.

- Отпусти меня, - прошептала девушка.

- А и впрямь, отпустить, что ли?

Стены замка угрожающе загудели.

- Да ладно, уж и пошутить нельзя, - старуха униженно сгорбилась почти до самой земли. – Будто я сама не понимаю, что такую лакомую добычу из лап не выпускают. Сейчас я, сейчас…

Белесые нити ядовитого дыма вновь зазмеились по залу. Дживан опять начала коротко и быстро дышать, но это почти не помогало: казалось, поглотивший одну из ее смертей ветхий замок набрался сил и теперь с удвоенной энергии требовал живой крови. «Мне все равно не справиться с ними, - подумала девушка, - я только продлеваю бессмысленные мучения». И она приготовилась полной грудью вдохнуть клубящуюся в воздухе отраву, чтобы покончить со всем одним махом, но тут ее запястья сжали чьи-то обжигающе горячие руки. «Не делай этого, Мика! – прошептал Гирдел. – Не повторяй моих ошибок. Бороться надо до конца, даже если не осталось ни капли надежды!» Дживан приоткрыла глаза, чтобы увидеть любимое лицо, но дымящийся белый туман скрадывал все очертания. «Дыши, Мика, дыши!» - опять раздался в ее голове настойчивый голос Гирдела, и она с усилием выдохнула из легких жидкую отраву.

 

…Солнечное сплетение разрывалось на части. Вода резала солью глаза, давила на уши, заливала рот и нос, и от нее не было никакого спасения. Тело дергалось, пытаясь вырваться из безжалостных тисков штормящего океана на спасительную поверхность, но бурлящий водоворот затягивал его все глубже и глубже. Перед глазами надувались и лопались сплющенные пузыри воздуха, и вода как будто кипела, насыщенная яростными испарениями разбушевавшейся стихии. Со всех сторон от Дживан стремительно погружались в пучину остатки того, что всего несколько минут назад было созданным людьми прекрасным синим островом. Один из огромных обломков стартовой площадки обрушился на тонущую девушку и довершил то, с чем не успел справиться шторм. Меркнущее сознание Дживан разорвал отчаянный крик Гирдела, долетевший сквозь бесконечные просторы космоса: «Мика-а-а-а! Не-е-ет!!!»…

 

Когда ведьма обнаружила, что прикованная к стене девушка до сих пор жива, ее охватила ярость.

- Я тебе покажу! – прошамкала она, выуживая из своих грязных лохмотьев нож с узким кривым лезвием и примеряясь, куда бы нанести удар. – Отсюда никто еще не выходил живым... Я тебе… я вот сейчас…

Дживан замерла, пытаясь вжаться в стылую поверхность каменной стены и как зачарованная следя за узорами, которые выписывал пляшущий в неверных старческих руках клинок.

«Представь щит перед собой. Представь его как можно ярче», - прошептала возникшая справа Таара, но перед глазами Дживан плясали пятна, оставленные в воздухе постепенно раскалявшимся лезвием, и она не могла сконцентрироваться ни на чем другом. Таара чуть слышно вздохнула, и ее тонкие пальцы принялись быстро плести светящуюся паутину вокруг пленницы. Закончить кокон она не успела: старая ведьма прицелилась и постаралась нанести удар точно в сердце Дживан. Невесомые волокна спружинили и отклонили острие клинка на несколько сантиметров, так что оно вонзилось прямо под левую ключицу.

- Ага! – заорала старуха, почуяв запах крови. – Получила, мерзавка?!

Струйка стекала по груди, быстро расплываясь темно-гранатовым пятном по одежде. К горлу подступила резкая тошнота. «Ерунда. С этим мы легко справимся, - ободряюще сказала Таара, - если ты поможешь мне, Дживан. Да очнись же ты!» Пленница с трудом открыла глаза и посмотрела на мерцающий в воздухе фантом подруги. «Смотри на меня и дыши через рану, - скомандовала Таара. – На выдохе выталкивай боль, на вдохе – затягивай рану. Поняла?» Дживан чуть заметно кивнула.

 

…В глазах у нее двоилось, и на полупрозрачный образ Таара накладывалось изображение другой женщины: тщательно забранные под старомодный чепец волосы, полные розовые щеки, рано постаревшее лицо, встревоженный взгляд. Проворные натруженные руки то и дело отирали пот с лица Дживан. Девушка лежала на кровати с высоко взбитыми подушками, и ее бросало то в жар, то в холод. Ей чудилось, что и постель с измятыми белоснежными простынями, и беспомощная няня, склоняющаяся над своей воспитанницей, и одетый в темное доктор, понимающий, что его позвали слишком поздно, и он уже ничем не сможет помочь мечущейся в бреду девушке, - только сон. Она снова была на сцене, той самой сцене, на которую выходила тысячи раз и знала каждую трещинку в полу лучше, чем линии на своих ладонях. Ругань в костюмерной, завистливый шепот коллег, суетливые поиски ее куда-то запропастившейся одежды, быстрые мазки гримера, превращавшие лицо танцовщицы в белую маску с огромными, щедро подчеркнутыми сурьмой глазами, - все осталось позади. Существовало только огромное пространство сцены, распахнутое навстречу усыпанному звездами небу, она сама и Танец. Танец, который составлял цель и смысл ее жизни.

Истончавшие руки с резко проступившими костяшками пальцев в последний раз взметнулись вверх и заструились в слышимой ей одной мелодии. Няня сжала зубами платок, чтобы не зарыдать в голос. Дживан танцевала свою последнюю партию, и никогда еще она не удавалась ей так, как сегодня. В финале ее героиня умирала, - и этот танец был танцем самой смерти, прощания с жизнью, медленного угасания сознания, постепенного исчезновения восприятий… И только тело продолжало двигаться вместе с мелодией до самого последнего вздоха…

 

- Сколько же у тебя жизней, мерзавка?! – в свистящем голосе ведьмы ненависть смешалась с восхищением.

Дживан хотела ответить, что это не жизни, а смерти, но запекшиеся распухшие губы разучились складывать звуки в слова.

- Ничего, найдем мы на тебя управу, - продолжила старуха, схватила с огромного мраморного стола кубок с грубой вмятиной на одном боку и направилась к девушке. Подойдя вплотную, она грубо схватила левой рукой Дживан за волосы, притягивая голову к себе, а правой ткнула ей прямо под нос кубок со зловонной жидкостью, пытаясь влить ее в рот. Девушка сцепила челюсти, но слепая ведьма разгадала ее маневр и перехватила подбородок свободной рукой. Грязные скрюченные пальцы вцепились в лицо, стараясь добраться до плотно сжатых губ. Несколько минут ожесточенной борьбы – и, раздирая кожу, ведьма заставила Дживан приоткрыть рот. Кубок медленно пополз вверх, обдавая лицо смрадными испарениями. В тот момент, когда яд уже готов был пролиться прямо в горло девушки, с обеих сторон от старухи возникли мерцающие фигуры Кайи и Даана. Едва заметный толчок - и зеленоватая пенящаяся отрава потекла по одежде Дживан, так и не попав в лицо, а кубок со звоном покатился по полу.

Ткань начала чернеть и обугливаться, а едкий запах – обволакивать Дживан расползающимися кольцами. В туманной дымке постепенно растаяли сначала Кайя и Даан, потом сумасшедшая ведьма и кровожадные стены замка. Девушка смежила веки – и зияющая чернота разверзлась перед ее внутренним взором.

 

…Пространство было беспредельно огромным и столь же пустым. Только редкие вкрапления звезд оживляли его величавую бесконечность. Дживан и какой-то незнакомый мужчина рядом с ней стояли в этой беспросветной пустоте, хотя никакой опоры у них под ногами не было. Глаза у мужчины были плотно закрыты, но он не спал: для того, что они задумали, требовалась максимальная концентрация внимания, поэтому все каналы восприятия внешнего мира он отключил. Дживан, точнее, ее голос, был единственной ниточкой, связывавшей его с реальностью. Между его разведенными в стороны ладонями бился пульсирующий сгусток пустоты, пронизанный свивающимися в жгуты яркими нитями. Сведенные у переносицы брови мужчины, чуть подрагивавшие руки, выступившие на висках капельки пота – все говорило о запредельном напряжении сил, в котором он находился.

Дживан знала, что они пытаются свернуть в точку всю вселенную, но это не вызывало нее никакого эмоционального отклика. Против наползающего из отдаленной Галактики наводящего ужас и поглощающего все живое Мрака были использованы все мыслимые и немыслимые средства, и ни одно из них не дало никакого результата. Последнее, что могли сделать оставшиеся в живых люди – это уничтожить свой мир вместе с поселившимся в нем монстром, чтобы предотвратить распространение Мрака в другие вселенные.

Решение было принято давно, и Дживан уже успела с ним сжиться. Важно было одно: успеть довести начатое до конца, пока один из языков Мрака не слизнет их с расползающейся поверхности реальности и не отправит в преисподнюю. Однажды, совсем недавно или бесконечно давно – время исчезло вместе с большей частью пространства, и больше не было мгновения, которое можно было бы принять за точку отсчета – они уже пытались свернуть вселенную, но мужчина на мгновение ослабил жесткую хватку концентрации, и все пошло насмарку.

Сейчас Дживан была абсолютно, нечеловечески спокойна. Она знала, что на сей раз у них все получится – потому, что никогда в жизни с ней еще не случалась такая отрешенность, и потому, что другого выхода просто не было. Ее голос звучал тихо, но сильно и уверенно, направляя усилия мужчины и помогая ему удерживать сгусток, который по мере сжатия становился все более раскаленным, упругим и непокорным. Она смотрела вглубь этого пульсирующего сгустка глазами мужчины и видела плавящиеся в огне собственных солнц планеты, размазанные по пространству светила, оставлявшие длинные светящиеся следы на черном лике пустоты, завихрения налетающих одна на другую галактик. Только по краям вращавшейся как на разогнанном до сумасшедшей скорости гончарном круге вселенной ничего не происходило: там царил Мрак, стремительно захватывавший все новые и новые просторы и подбиравшийся к самому центру мира, в котором находились решившие ему помешать люди…

У них все получилось. И прежде чем тела мужчины и Дживан устремились вглубь схлопывавшейся воронки смятыми лепестками цветов, она успела увидеть яркую вспышку света, наотмашь ударившую по сгустившейся черноте и разорвавшую Мрак на бесчисленное множество мельчайших ошметков…

 

Солнце направило острие одного из своих лучей прямо в левый глаз Дживан, принуждая девушку вернуться в реальность, с которой она еще не свела счеты. Слепая ведьма, безвольно сидевшая на полу у ног Дживан, подняла голову и прошипела что-то невразумительное. Очаг посреди мрачного зала давно погас, и удушливый белый дым, с помощью которого старуха высасывала жизни из своих жертв, осел на почерневших от пламени камнях серой кучкой золы. Ведьма с усилием оторвала свое дряхлое тело от каменных плит и поковыляла к пленнице. Дживан отметила, что старуха стремительно стареет, и того гляди, превратится в обтянутый серой пергаментной кожей скелет прямо на ходу, так и не опустив на землю занесенную для очередного шага ногу. В противовес ей, замок молодел прямо на глазах: исчезли струившиеся по каменным плитам трещины, осыпался со стен многолетний мох, в пустых глазницах вытянутых окон заискрились витражные стекла, в бронзовых подсвечниках на мраморных столах затеплилось живое пламя.

Старуха все-таки доползла до Дживан, подтянулась вверх, цепляясь за прикрепленные к стене цепи, и сомкнула холодные пальцы на шее никак не желавшей отправляться к праотцам жертвы. В скрюченных руках ведьмы уже не было силы, но и Дживан оказалась истощена настолько, что не могла сопротивляться. Она вдруг с ужасом подумала, что старуха может умереть вот так, сжимая в последней хватке ее горло, и тогда никто не сможет оторвать ее окоченевшие пальцы от задыхающейся в тисках пленницы…

Очертания Колдуна проступили в воздухе как раз в тот момент, когда перед глазами судорожно хватавшей исчезающий воздух Дживан поплыли черно-фиолетовые пятна. Он щелкнул пальцами, и ведьма тяжелым кулем повалилась вниз, оставив на шее девушки глубокие царапины от ногтей.

- Тебе осталось всего две смерти, Дживан, - невозмутимо сообщил Колдун. – Постарайся продержаться!

- А что я, по-твоему, делаю? – она с трудом выдавила из себя слабую улыбку.

Колдун пожал плечами и медленно растаял. Застывшее на полу тело ведьмы не шевелилось. Дживан вздохнула и подумала, что на сей раз, наверное, судьба решила предоставить ей краткую передышку. Она прикрыла глаза и позволила дреме унести себя прочь – туда, где не было ни ее прошлых смертей, ни так явственно маячившей будущей.

 

…Но даже во сне битва за жизнь продолжалась. Дживан стояла на вершине горы, и со всех сторон на нее дул ледяной пронизывающий ветер. Снежная крупа облепляла хрупкую фигурку и одевала ее в стылый белый саван. Бежать было некуда: снежный буран заволок все вокруг плотной пеленой, но и без того Дживан знала, что вокруг на мили тянулись однообразной чередой такие же голые вершины, как и та, на которой она сейчас стояла. Мороз, до боли обжигавший кожу всего несколько минут назад, теперь выстудил ее до полной бесчувственности и медленными цепкими лапами тянулся к самому сердцу. На щеках льдинками замерзали бесполезные слезы. Цепляться за жизнь, выкарабкиваться из этой ледяной круговерти, надеяться на чудо уже не хотелось. Дживан мечтала об одном: чтобы пытка скорее закончилась, и боль, пронизывавшая суставы ледяными остриями, отпустила ее, передав в теплые объятия смерти. «Мамочка, как мне холодно!» - прошептала девушка, не рассчитывая на то, что в оглушительном реве ее кто-нибудь услышит. Но сквозь молочно-серую метель вдруг проступили лица отца и матери. «Сейчас, девочка моя», - прокричала Королева и набросила на плечи дочери свою шаль. А Король легко подхватил ее на руки и понес куда-то вверх, раздвигая локтем выставленной вперед руки стену бурана. Дживан закрыла глаза и впервые за бесконечно долгий день поверила, что все еще будет хорошо. Тонкая корочка льда, успевшая покрыть ее почти полностью, медленно таяла в лучах родительского тепла, и от этого чудилась, будто девушка плачет всем телом, роняя в снег замерзавшие на лету горькие капли отчаяния…

 

Одна из капель ударила ей по носу и брызнула в глаза солеными осколками. Дживан открыла глаза. По углам темного зала, в котором она стояла, оседали сугробы. Мертвой ледяной глыбой лежала навеки уснувшая старая ведьма, истратившая все силы в бесплодных попытках накормить завладевший ее душой замок. С высоких стрельчатых сводов свисали плачущие сосульки. Залепленные снегом разноцветные стекла медленно оттаивали. И только иней, густо покрывавший стены, еще топорщил свои длинные иглы, так что Дживан почувствовала, каким могильным холодом веет от стены за ее спиной, и зябко передернула плечами.

Цепи, тянувшиеся от ее запястий к заиндевевшим камням, глухо брякнули. Столетние стены насторожились, и из дальнего угла зала потянуло сквозняком, словно замок пытался унюхать, кто еще остался в живых в его темном каменном чреве. «Что-то мои сны и реальность стали слишком перемешиваться, - с тревогой подумала Дживан, стараясь больше не шевелиться и не выдавать своего присутствия неосторожными движениями. – Я чуть не замерзла насмерть во сне – и то же самое, судя по всему, должно было случиться со мной наяву. Или снежный буран в горах – это был вовсе не сон? Но тогда получается, что смерти могут схлопываться и…»

 

Додумать мысль она не успела. Одна из огромных сосулек сорвалась вниз и упала в нескольких сантиметрах от девушки, разлетевшись острыми обломками по всему залу. Следом за ней полетела вниз вторая, потом третья… Воздух наполнился теплой сыростью, и от белесых стен повалил пар. «Теплеет, - отметила Дживан, не зная, радоваться ей или огорчаться. – Стало быть, смерть от переохлаждения мне уже не грозит». Впрочем, это вовсе не означало, что все опасности остались позади, и в этом пленнице пришлось убедиться практически сразу. Обнаружив, что попытка заморозить невольную гостью насмерть не привела к желаемому результату, замок избрал прямо противоположную тактику и начал стремительно раскаляться. Скоро от недавнего обледенения не осталось и следа. Нагретые стены источали удушливую пыль. Деревянные рамы окон задымились. По плитам пола вновь зазмеились трещины, и сквозь приоткрывшиеся разломы наружу выглядывали языки пламени. По цепям, сковывавшим руки девушки, от раскалявшихся стен побежали горячие волны, и кандалы с садистским наслаждением начали вгрызаться в нежную кожу запястий.. «Ма-ма!» - прошептала Дживан, с опозданием понимая, что ее решили изжарить живьем. На этот раз никто не откликнулся. «Мне осталась всего одна смерть, - сказала она самой себе. – Пять уже позади, а одну я как-нибудь вытерплю».

- Я вытерплю! – крикнула она враждебно насупившимся стенам. – Я вытерплю тебе назло, проклятая каменная громадина!

В ответ с оглушительным грохотом рухнула одна из поперечных балок, державших на своих плечах каменный свод замка. Вверх взметнулась туча пыли и мусора. Огромное темное бревно подкатилось почти вплотную к Дживан и задымилось. По изъеденной жучками поверхности побежали язычки пламени. Пленница смотрела в разгорающийся прямо у ее ног костер, а перед глазами у нее плыли картины пожарища из другого времени и пространства…

 

Дерево росло на склоне горы, уцепившись корнями за обманчиво неподвижную насыпь. Минуло много зим и лет с тех пор, как оно упало в расселину на эту скудную почву маленьким семечком, пробилось сквозь каменную толщу и протянуло к солнцу крошечные ладошки листьев. Теперь у него был прочный, уродливо изогнутый ветрами, но толстый и крепкий ствол и сплетенные в плотную крону руки-ветви, закрывавшие от полуденного зноя. Там, далеко внизу, в долине, его братья и сестры вымахали огромными прямоствольными исполинами, в ветвях которых находили приют птицы, а в корнях ютились мелкие зверьки. Дерево, волей судьбы превращенное в согбенного низкорослого карлика, не роптало на нее. Солнце светило ему также ярко, как и более удачливым собратьям, а теплых капель дождя доставалось даже больше, чем деревьям в долине. Оно научилось переживать бешеные порывы зимних ветров и противостоять оползням, время от времени норовившим сбросить с поверхности горы ее странного обитателя. Его семена разлетелись по всей округе, и теперь серо-бурые склоны ближайших гор оживляла непокорная глянцевая зелень его отпрысков.

В тот день Дживан как обычно пошла на западный отрог горы - навестить своего любимца. Деревушка, рассыпавшаяся почти у самого подножия склона, казалась сверху крохотной. Девушка посидела в тени дерева, рассказала ему о событиях прошедшего дня, погладила рукой узловатый ствол и собралась спускаться в долину: пора было готовить нехитрый ужин на двенадцать голодных ртов младших братишек и сестренок. Да и родители скоро вернутся с поля: все местные жители торопились попасть домой до заката солнца, чтобы духи ночи не успели сплести на их пути какой-нибудь хитрый капкан. Внезапно дерево вздрогнуло, и с одной из его ветвей сорвался сочный живой лист. «Что-то случилось?» - встревожилась Дживан, и только теперь заметила, какая тягостная тишина разлилась в воздухе. Дрожь несколько раз пробежала по коре дерева, как будто на него напала лихорадка.  Дживан приложила ухо к склону горы и все поняла. Почва в глубине, под корнями дерева, дрожала и ходила ходуном. Девушка вскочила и сломя голову бросилась бежать вниз. Скорее! Добраться до деревни, собрать разбежавшихся по дому младшеньких, увести их подальше от пробуждавшейся горы… Может быть, она даже успеет предупредить  родителей…

Оступившись на одном из небольших валунов, Дживан упала и покатилась по осыпи, увлекаемая вниз лавиной острых каменных осколков. Из бездонных недр горы вырвались столбы удушливого дыма. На еще не успевшие пожелтеть листья деревьев в долине начали опускаться липкие серые хлопья пепла.

Когда из жерла проснувшегося вулкана вырвался первый столб огня, дереву показалось, что мир раскололся надвое и погрузился во тьму, освещаемую лишь заревом над вершиной. Исцарапанная в кровь девушка поднялась на ноги – и не увидела привычной тропинки, спускавшейся в долину. Деревня тонула в черном тумане. Бежать, бежать, не обращая внимания на бросающиеся под ноги камни, на боль во всем теле. Бежать, пока еще теплится надежда успеть до начала извержения!

Гора содрогнулась так, что по окрестным рощицам прокатилась волна ужаса, и выплюнула на поверхность порцию расплавленного базальта. Вязкая огненная жидкость устремилась вниз с такой скоростью, будто хотела застолбить для себя все подножие горы раньше, чем следующие ее порции вырвутся из разверстой пасти вулкана и ринутся ей вдогонку. Горячая волна обожгла кору у корневища дерева и плеснулась вверх, на еще живые, но уже скручивавшиеся от жара в черные трубочки листья. Прежде чем подломиться у самого основания, рухнуть в кипящий базальт и исчезнуть в его раскаленной сердцевине, дерево запылало красно-оранжевым факелом. Мгновение спустя Дживан закричала от настигшей ее волны  непереносимой боли. Предзакатное солнце вспыхнуло в ответ багровым заревом.

 

Сознание Дживан погасло в мире, которым правили вырвавшиеся из недр земли потоки лавы, чтобы включиться вновь в древнем замке, раскалившемся докрасна. Кандалы жгли кожу, легкие отказывались вдыхать жидкое пламя, в которое превратился воздух. От сводящей с ума боли не было спасения ни в одном уголке вселенной. И помощи ждать было уже не от кого: Ильвейг находился вне пределов досягаемости, от Лирри не было никакого проку, а Артула… Это она одна во всем виновата. Все, что случилось за последние сутки, случилось только из-за нее. «Будь ты проклята! – прохрипела Дживан. – Ты отправила меня на мучительную смерть, и ничто не дрогнуло в твоем черном сердце! Видно, боги не зря лишили тебя глаз – было за что! Будь ты проклята, Ирбет!..»

 

Дымящие двери замка распахнулись, и грузный силуэт Артулы возник в проеме, освещенный лучами заходящего солнца. Ни слова ни говоря, она бросилась к пленнице и принялась голыми руками разрывать раскаленные кандалы. На лбу у нее вздувались жилы, ноздри трепетали от нечеловеческого усилия, но металл все же начал поддаваться ее сильным пальцам. У освобожденной от цепей Дживан подкосились ноги, и она медленно сползла бы на дышащий племенем пол, если бы старуха не подхватила ее и не потащила к выходу. Увидев, что добыча ускользает прямо из-под носа, замок страшно заревел огненным смерчем, и еще две гигантские балки перекрытия сорвались и полетели вниз. Поглощенная судьбой девушки Артула не успела уклониться: один обломок тлеющего дерева наискось ударил ее по спине, так что она выпустила из рук безвольное тело Дживан, а второй припечатал ее к полу, перебив позвоночник. Артула закричала так страшно, что Дживан разом покинула апатия. Она подняла голову кверху и увидела, что еще одна балка разламывается пополам и вот-вот обрушится прямо на них. «Стена!!!!» - истерически заорал ее внутренний голос, и вокруг двух женщин – придавленной бревном старухи и стоящей возле нее на коленях истерзанной девушки – сразу образовался невидимый круг. Мгновение спустя балка рухнула, но упала вниз не вертикально, а по какой-то причудливой кривой, словно ей пришлось обогнуть упругую колонну, упирающуюся в очерченную внизу сферу.

 

Замок неистовствовал. Казалось, в безумной надежде уничтожить свою последнюю жертву он был готов на все – даже на то, чтобы погибнуть вместе с ней. Обрушилась вниз пылающая кровля, рухнули огромные колонны, словно срезанные гигантским ножом, брызнули во все стороны разноцветные осколки витражей, один за другим посыпались из стен камни, оставляя рваные выбоины в каменных плитах пола. Внутри прозрачного купола, накрывшего женщин, стояла оглушительная тишина, и ни один обломок мрачного замка, погибавшего в безудержном стремлении к уничтожению всего живого, так и не смог их коснуться.

- Прости меня, - прошептала Дживан, осторожно касаясь руки Артулы. – Я думала, что это ты…

- Я… говорила тебе… - слова давались старухе с большим трудом, на лицо быстро наползала смертельная бледность. – Ты слишком часто… рубишь сплеча...

- Я помню, - кивнула девушка, и горькие слезы сами покатились из ее глаз. – Прости, что я так плохо подумала о тебе. Но что мне еще оставалось думать, когда…

- Ты… не слушаешь… меня… Дживан, - с усилием выдавила Артула. – Твоя… импульсивность… опять чуть не погубила тебя. Я же просила… просила тебя… не оглядываться! Убери… бревно…

Дживан навалилась плечом на огромный обломок балки и, не веря своим глазам, увидела, что он подается и сползает с придавленного тела. Старуха застонала.

 

- Все будет хорошо, - горячо зашептала девушка, боясь громкими словами спугнуть появившуюся хрупкую надежду. – Я спасу тебя, вот увидишь!

- Нет, девочка, - голос Артулы вновь обрел глубину и звучность, но что-то вплеталось в него жуткой надтреснутой нотой. – Это тебе не под силу. Мой последний приют будет здесь, рядом с ней, - она повела бровями в сторону застывшего тела мертвой ведьмы, почему-то не тронутого пламенем.

- Это все… случилось только из-за того, что я оглянулась? – спросила Дживан, глотая слезы.

- Только… Все на свете случается из-за таких вот «только»… - горько усмехнулась Артула. – И наша жизнь – лишь комбинация всевозможных «только» и «если бы»… Если бы ты не обернулась… Только бы ты не обернулась… Если бы она не учуяла, что я собираюсь направить тебя к своим друзьям, и не вмешалась… Только бы она не учуяла… Видишь, как легко возможность переходит в отчаянную мольбу, а та – в безнадежность?

- Кто она, эта сумасшедшая ведьма?

- Кто она… Разве ты не заметила, что мы с ней чем-то похожи?

- Только тем, что обе…

- Слепые, - довершила Артула то, что не решилась выговорить девушка. – Нет, Дживан, не только этим. Она – моя черный двойник.

- Разве легенды о черном двойнике имеют под собой какую-то почву? – удивилась Дживан.

- Все легенды имеют под собой почву, - строго сказала Артула. – Не перебивай меня, иначе я не успею рассказать тебе все до конца.

- Хорошо, - торопливо кивнула девушка.

- Я почувствовала ее присутствие в своей жизни лет в пятнадцать. Мы встречались только во сне, но эти сны были куда реальнее яви, и после них я долго не могла прийти в себя. Очень долго я считала ее просто персонажем моих кошмаров, просто фантомом, который исчезает вместе с первыми лучами солнца, и не могла понять, почему она является мне во сне с такой настойчивостью, а я никак не могу справиться с ней, при всей своей силе. А потом… Потом оказалось, что она вовсе не сон и не призрак, и выяснилось это при таких обстоятельствах, что мне стоило больших усилий снова заставить себя жить…

- Это был тот самый случай с твоей дочерью? – прошептала Дживан.

- Да, - кивнула Артула. – Тот самый. Я взяла в руки шар дочери, он вспыхнул с удвоенной силой и… и тут же явилось это мерзкое отродье. Она воспользовалась нашей объединенной энергией, чтобы осуществить переход. Шар взорвался, как будто внутри его долго таилось что-то страшное и могучее, а теперь вырвалось на свободу. Мне в лицо полетели осколки, и я на мгновение потеряла контроль над ситуацией, а она… Она в этот момент украла душу моей девочки… - старуха замолчала, то ли набираясь сил для продолжения рассказа, то ли утонув в горчайшем из своих воспоминаний.

- Ты не пыталась вернуть ее душу обратно? – нарушила тишину Дживан.

- Не пыталась?.. – в голосе Артулы мелькнул и погас многолетний гнев. – Да я только этим и занималась все это время! Только у меня ни разу не получалось проникнуть в ее мир наяву. А во сне… во сне этого, увы, не сделать.

- Ничего не понимаю… Но ты же как-то проникла в него сейчас. Единственная из всех, кто помогал мне сегодня, ты проникла сюда в человеческом теле, а не бесплотным призраком! - возразила девушка.

- В первый и последний раз… - Артула попыталась улыбнуться, но губы ее уже не слушались. – Несколько часов назад ко мне пришла моя дочь. Моя дочь, понимаешь, а не то жалкое животное, которым она была последние годы. Я поняла, что произошло, но не смогла связаться с тобой. Словно темная пелена пресекала все мои попытки дотянуться до тебя. Этот мир… он как-то слишком хитро устроен… Мне оставалось только надеяться, что ты вспомнишь мое настоящее имя… И ты…

- И я, к сожалению, вспомнила его, - с горечью подтвердила Дживан, – и ты теперь ты умираешь из-за меня.

- Опять гневишь судьбу, - остановила ее старуха. – Перестань лить напрасные слезы. Просто мое время вышло. Я умираю счастливой. Я ведь уже не надеялась, что когда-нибудь смогу заглянуть в глаза моей девочки и увидеть там живого человека… Ты очень похожа на нее, Дживан. Мне даже кажется сейчас, что у меня две дочери, а не одна…

- Артула, - девушка не выдержала и заплакала навзрыд. – Артула!

- Прощай, девочка, - тяжелые веки умирающей приоткрылись, и на Дживан вдруг глянули два самых ярких изумрудных глаза из всех, когда-либо существовавших на земле.

 

Глава 3.

Перед Дживан расстилалась бескрайняя степь. Колышущиеся волнами стебли ковыля завораживали и успокаивали ее. Девушка старательно не оглядывалась назад – ни фактически, ни даже мысленно, запретив себе вспоминать события последней недели. Там, позади, остались дымящиеся руины зловещего замка, рассыпавшаяся на мелкие обломки стена – главный враг и защитник, страх перед закатами, погребенная под грудой камней Артула, пролитые над развалинами, ставшими ей могилой, слезы, кровоточащие раны на шее, запястьях и ключице, долгий спуск с нагорья вниз… Впереди не было ничего, кроме длинных нитей шелковистой травы да выжженного солнцем плоского бледно-голубого неба. Дживан не знала, куда она идет. У нее не осталось ни целей, ни желаний, и ноги сами несли ее вперед, к непрерывно отодвигавшейся линии горизонта.

Когда инерция движения исчерпывала себя, девушка ложилась на землю и часами смотрела на наползающие облака. Бесконечно далекие, вдавленные в голубизну неба и сжатые до микроскопических размеров, они постепенно увеличивались, снижались, расправляли клочковатые крылья и оживали. Дживан видела, как движутся в разные стороны завихрения в каждом внешне однородном облаке, наполняя его воздухом и заставляя тихо дышать, как медленно расползаются в невесомую полупрозрачную паутинку плотные облачка, как опускаются вниз, прямо на нее пористые белоснежные громады, словно приглашая погладить рукой свои воздушные бока.

 

Часы пролетали незаметно. Порой время вдруг ускорялось, и тогда облака проносились над степью стремительным табуном лошадей, спешащих в обетованную страну, куда никогда не попасть ни одному человеку. Порой, напротив, оно замедлялось настолько, что Дживан видела в мельчайших деталях зависшее над ней облако, неторопливо распускавшее свои дымчатые эфирные лепестки. Как-то раз она обнаружила, что под ее пристальным взглядом низкие облака тают, как ноздреватый снег под яркими лучами весеннего солнца. Открытие удивило девушку, но не принесло ей особой радости: казалось, ее опустошенная душа потеряла способность откликаться на что-либо эмоционально, и лишь безучастно фиксировала происходящие события. Впрочем, неожиданно проявившая способность пригодилась, когда однажды одно из далеких невыразительных пятнышек на небе за неполную половину часа превратилось в черную грозовую тучу, грозившую принести в мирную долину свирепый ураган.

В воздухе резко сгустились сумерки. Дживан окинула тучу взглядом, нашла небольшое разрежение в ее монолитной черноте, и сконцентрировала на нем взгляд. Маленькая темно-серая брешь начала медленно светлеть и превращаться в дыру, сквозь которую в темную долину хлынул солнечный свет. Дживан на мгновение зажмурилась, а потом прикрыла лицо согнутой ладошкой и перевела взгляд на другую часть тучи. В ответ туча разжала ладони, и тысячи капель воды разом полетели вниз. Они падали отвесно, прямо на девушку, но она не отводила глаз, равнодушно отметив про себя, что ей еще ни разу не приходилось встречать дождь вот так, лицом к лицу. Маленькие серые точки стремительно увеличивались в диаметре, превращались в вибрирующие сферы, набрякали холодной влагой, чуть сплющивались перед самым падением – и с разбегу приземлялись на лицо, растекаясь по нему прозрачными кляксами. Одежда быстро пропитывалась влагой, но Дживан не обращала на это внимания: вволю насмотревшись на крохотные сгустки воды, летевшие наперегонки навстречу распахнувшей объятия земле, она снова сконцентрировалась на их зависшем в небе источнике. Словно уяснив, что от назойливо внимания с земли так просто не избавиться, туча сдвинулась с места и поползла на запад. Девушка следила за ней, пока она снова не превратилась в едва различимое пятнышко, похожее на некстати появившуюся веснушку на девственно-чистом лике небосвода.

 

Сколько дней прошло в бездумном движении сквозь степь, прерываемом лишь зыбким поверхностным сном по ночам и дневными наблюдениями за тучами, Дживан не знала. В этом непрестанно клубящемся облаками и волнующемся нитями ковыля мире не было ничего, за что могло бы зацепиться ее потерявшее все ориентиры сознание. Она шла и шла по долине без еды и воды, - но это почему-то не причиняло никакого дискомфорта. Ее странным образом изменившийся организм больше не требовал привычной пищи, подпитываясь пронизанным ветрами воздухом и холодным светом звезд в ночном небе. Тело жило по своим собственным законам, не обращая внимания на оцепенение выжженной переживанием своих смертей и гибелью Артулы души. Оно быстро восстанавливалось и набиралось сил, словно понимая, что отпущенная ему передышка вот-вот закончится…

Однажды в одну из безлунных ночей, в темном промежутке между исчезновением одного месяца и рождением другого, Дживан заснула крепче обыкновенного. Шорохи долины, обычно удерживавшие ее на поверхности, отступили куда-то далеко-далеко, и девушка начала погружаться в черный сон без сновидений, похожий на падение в бездонный колодец. Потом падение незаметно сменилось вращением: ее засасывал и уносил с собой вихрь светящейся черно-зеленой воды. Тело вытягивалось в струну и закручивалось спиралью, послушное тугим потокам темной жидкости, но страха почему-то не было. Дживан с интересом прислушивалась к странному ощущению превратившегося в одну из водяных струй тела, обдуваемого пузырьками воздуха, и с наслаждением впитывала в себя стремительное движение. Потом вихрь словно натолкнулся на невидимое препятствие, резко затормозил, выплюнул растворившуюся в нем девушку, стек куда-то вниз вязкими темными потоками и исчез.

Дживан обнаружила себя стоящей на пружинящей поверхности маленькой, похожей на головку сыра планеты, которую она узнала бы из тысячи других.

- Ильвейг! - позвала она, и в сердце, наконец, проклюнулась крохотная искорка радости. Ее самый верный и преданный друг возник в образе светящегося великана, упиравшегося головой в низкий небосвод. Он опять был намного больше и величественнее своей давнишней хозяйки, но ее это больше не смущало.

Не успела Дживан протянуть к нему руки, как с великаном начали происходить странные метаморфозы: сияние то меркло, то вспыхивало вновь, гигантское тело уменьшалось и съеживалось, идеальные пропорции лица то искажались в уродливой гримасе, то снова разглаживались.

- Что с тобой, Ильвейг? – испугалась Дживан. – Тебе грозит опасность?

Уменьшившийся вдвое великан кивнул и попытался ответить, но лицо исказила судорога, и он только мучительно застонал.

- Я могу чем-то помочь? - воскликнула девушка, подходя к нему вплотную и с ужасом наблюдая за нарастающими изменениями. – Что нужно делать, Ильвейг?

Слепящее сияние к этому времени превратилось в едва заметное мерцание, а великан - в мальчика, чья голова едва доходила до пояса девушке.

- Я не могу… родиться… - с трудом разомкнув губы, прошептал он. – Помоги… мне…

- Как? – крикнула Дживан. Ответа не последовало. Мальчик уменьшился до размеров младенца и исчез в чреве появившегося золотого львенка. Животное улеглось у ног девушки и подняло на нее печальные глаза.

- Если бы я знал как, Дживан, - зазвучал у нее в голове голос Ильвейга. – Но мои силы убывают с каждой минутой, и я уже не могу видеть суть вещей так же ясно, как раньше.

- Что с тобой происходит?

- Какая-то стена… не пускает меня в этот мир… И почти нет воздуха… Я уже вижу глаза смерти, поджидающей меня у Порога. Поторопись, Дживан…

- Я сделаю для тебя все что угодно, - торопливо произнесла девушка. – Только бы знать, что…

- Мне почему-то кажется, - после долгой паузы сообщил Ильвейг, - что ключ - в твоем рождении… но я могу ошибаться…

- В моем рождении?! – переспросила Дживан - и проснулась от звука собственного голоса.

 

Стояла глубокая ночь. Сердце рвалось из груди наружу, и Дживан никак не могла его утихомирить. Ильвейгу грозила смертельная опасность, в этом не было никаких сомнений. И она одна может, - нет, должна! – его спасти. Но как?! Какой еще ключ может быть в ее рождении, и чем он может помочь Ильвейгу? «Некогда вдаваться в размышления об этом, - одернула себя Дживан. – Каждая минута на счету, надо действовать как можно скорее!»

Она закрыла глаза и попыталась мысленно проникнуть сквозь завесу, покрывавшую ее рождение. Тщетно. Там, в самом начале жизни, была лишь черная пустота, и ни единый звук или глоток света не мог вырваться из ее недр. После нескольких безуспешных попыток девушке стало казаться, что она бьется головой о ту же стену, о которой говорил Ильвейг – только с другой стороны. «Надо как-то пробраться в обход», - подумала Дживан, и в то же мгновение в глаза ей хлынул яркий солнечный свет.

 

Она сидела на подсвеченных вечерним солнцем облаках. Нет, «сидела» - совсем неподходящее слово! Она не сидела, не лежала и не стояла, поскольку для всех этих положений в пространстве необходимо тело, а его-то как раз и не было. Она просто была – а вокруг дымились бело-розовые, взбитые в крепкую пену облака, пронизанные солнечными лучами. Дживан знала, что была не одна: рядом ощущалось присутствие самого любящего и любимого существа из всех, кого она когда-либо встречала в своих долгих странствиях по мирам и жизням. Она не видела Его и не знала Его имени, но сердце разрывалось от непереносимой нежности и неотвратимого знания о неизбежном расставании.

- Ты хорошо подумала? – беззвучно спросил Он.

- Да, - ответила Дживан.

- Это выбор на пределе твоих возможностей, - мягкая интонация не могла смягчить суровых слов предостережения. - Будет трудно. Очень трудно…

- Я знаю. И я… постараюсь выдержать.

- Что ж… Ты сама так решила… До встречи!

Краткий миг прощания. Захлестнувшая душу боль. Светящаяся воронка, втягивающая внутрь себя. Стремительный спуск вниз по быстро сужающемуся шнуру. Чем уже становился его диаметр, тем меньше воздуха и света в нем оставалось. И – резкий провал в липкую, удушливую, вязкую темноту.

 

Глава 4.

Ты предупреждал меня. Ты предупреждал меня, но… Я не думала, что будет так трудно! Так больно! Так… невыносимо! Ты предупреждал меня, но я не послушала Тебя. Я решила, что мне уже все по плечу, что я все выдержу и со всем справлюсь. Я не знала, что так страшно оказаться в пространстве, где нет ни капли любви, в месте, где тебя никто не любит. Я и не предполагала, что контраст между той мной – светлой, собранной, целеустремленной, - и мной нынешней, слабой, безвольной и несчастной, будет таким огромным. «Снявши голову, по волосам не плачут»?! Плачут, и еще как! Я не хочу, я не желаю, я не могу здесь находиться. Я знаю, что это невозможно, но – пожалуйста, слышишь, по-жа-луй-ста!!! – верни меня обратно. Отпусти меня на волю из этого чужого замкнутого пространства, отвергающего меня, из этой враждебной засасывающей ловушки, - я не могу выбраться сама. Я умоляю Тебя, я…

Часы, дни, недели стенаний. Ничего не происходило. Ответа – не было! Ты… Ты отвернулся от меня?! Да, я выбрала это сама, но разве – скажи! – у меня нет права на ошибку? Разве мы не можем отмотать все обратно, до той роковой черты, когда я сделала этот проклятый выбор, и просто отменить его? Что?! Необратимость принятых решений? Ответственность за свои слова? Причинно-следственные связи? Материализация желаний? Неразрывность пространственно-временного континуума? Но я-то знаю, что для Тебя нет ничего невозможного! Ты… Ты просто не желаешь мне помочь. Почему?!

 

В материнской утробе росло и развивалось крошечное тело, все больше привязывавшее ее к ненавистному миру, а Дживан продолжала бунтовать и рваться наружу. Надежда погасла и сменилась отчаянием, а оно сконденсировалось и окропило душу жгучими каплями обиды и ненависти. Ненависти к Тому, кого – единственного - она любила по-настоящему, кому верила безоглядно и кого так долго и безуспешно просила о помощи. И однажды настал день, когда она отвернулась от Него. Вычеркнула Его из своей жизни и из своего сердца. И решила, что сможет так жить. А выросшая в острогранный сине-зеленый кристалл обида – на жизнь, на судьбу, на Него - стала ее главным сокровищем, которое она запрячет глубоко-глубоко внутри и будет оберегать долгие годы… Связь с прошлым, со всеми, кто был дорог когда-то, с друзьями, которые могли бы прийти на помощь, оказалась разорвана. И Дживан замкнулась в своем одиночестве, как в защитной капсуле, никого не желая подпускать к себе.

Означало ли это, что она смирилась? Конечно, нет! Утратив надежду на грядущее извне освобождение, она решила действовать сама. Она обращалась к женщине, вынашивавшей ее будущее тело, и нашептывала ей, что они вовсе не нужны друг другу. Не лучше ли просто разойтись – тихо и полюбовно? Просто сделать вид, что ничего не было? Встретились по ошибке - расстались без горечи, а?

Если бы знать тогда, что ребенок, которого Королева носила под сердцем, был не просто ребенком, - наследником, а от наследников не отказываются добровольно… Если бы знать тогда, что все, чего она добьется, - это разрыв эмоциональной связи с матерью и последующие тяжкие годы отчуждения. Если бы…

 

И вот наступило неотвратимое время рождения. Последний шанс. Последняя попытка выбраться из этого кошмара. Ведь я же – слышите?! – я же достойна большего. Я просто попала не в то место, не в то время, не к тем людям. В другом пространстве, при других обстоятельствах я была бы совсем другой: сильной, любящей, целеустремленной. Вы просто не представляете, какой бы я была… А здесь… Все бесполезно. Здесь у меня никогда ничего не получится. Я буду влачить жалкое существование человека, который сам себе противен – влачить, Господи ты Боже мой! – несколько долгих десятков лет. Нет! Я просто сбегу отсюда. Прямо сейчас. Пусть неправильно, пусть малодушно – пусть! Я заплачу по всем счетам, и все исправлю – потом. А сейчас - мне бы только выбраться отсюда!

И ведь самое главное – ничего не нужно делать. Никому не нужно причинять боль. Ну, прольют они пару слез, вытащив из чрева мертвое тельце, - и утешатся уже на другой день. Всего-то и нужно - перестать дышать. Остановить это глупое сердце, которое колотится прямо в висках, упорно разгоняя кровь по сведенным судорогам конечностям.

Почти получилось… Только что это за странная женщина хлопочет как квочка над животом роженицы? Что за зелье она вливает ей в горло? И почему дурманящий туман разливается в голове и парализует тело, ведь пила-то эту отраву не я? И что это так давит сверху, сплющивая и продвигая куда-то вперед – они что, решили выдавить меня силой? Меня?!! Ненавижу! Это насилие, которому нечего противопоставить. Насилие над ребенком, над беспомощным комочком плоти, который не хочет – можете вы понять, не хочет! – приходить в ваш мир.

Неужели это конец? Столько стараний, мольбы, попыток сбежать – и все зря? Когда уже почти получилось?! Но ведь пуповина, так кстати обвившая шею плотной петлей, может затянуться чуть-чуть потуже. Всего чуть-чуть, - и вы не успеете ничего сделать со мной. Вот так… Не-е-ет!!!

 

Пульсирующий мир, затянутый кроваво-черной пеленой. Неумолимая сила, толкающая тело к выходу. И не за что уцепиться, чтобы затормозить это насильственное продирание сквозь живую рвущуюся плоть. Сумасшедшее давление на лицо, от которого глаза, кажется, сейчас глубоко вдавятся в черепную коробку. Уши как будто заложены ватой, но откуда-то издалека все же носится гул голосов. Воздуха больше нет, и что-то внутри рвется на части от боли.

Резкий сброс давления, кровь лавиной приливает к голове. Обжигающий холод и - пустота. Тело подхватывают чьи-то огромные руки, и четкий голос громыхает прямо над ухом: «Поздно! Не дышит!» Секундное облегчение: еще не поздно улизнуть – прямо сейчас. Легкое дуновение ветерка от зависшего под потолком белого облачка, почему-то заталкивающее обратно в тело. Обжигающий легкие глоток воздуха – как будто порция жидкого олова, мастерски залитая в глотку палачом. И вдруг – необъяснимое, несусветное, дикое желание жить. Кричать от боли, сжиматься от холода, ощущать прикосновение чьих-то шершавых ладоней и нежное касание теплой воды, чувствовать растекающееся по жилам тепло – жить!..

 

Маленькое тельце на руках у Главной Повитухи. Похожая на легкое облачко Светлая Фея. Совсем юная девочка с дрожащими от волнения руками. Странные знаки в пространстве: «Отныне этот круг будет защищать тебя от врагов и опасностей…» Интересно, за что вдруг такие почести? А это еще кто, в зеленых одеждах? И такой мучительно знакомый звонкий голос… Сколько же людей крутилось вокруг меня в момент появления на свет! «Этот же круг будет невидимой стеной, отделяющей тебя от людей и от всего мира». Что?! Так это и есть источник моей стены, много лет причинявшей мне столько страданий? Как глупо. Смешно и глупо… «Нельзя получить Жизнь, не отдав ничего взамен», - издевательский смех рассыпается по комнате подпрыгивающими стеклянными шариками. Прорывается сквозь пелену, отделяющую сегодняшний день от далекого зимнего вечера. Мгновенная вспышка. Я вспомнила, где видела эту женщину! Дорога от Зачарованного леса. Трясина, пытающаяся меня проглотить. Выходит, кроме стены я обязана тебе еще и спасением? «…И так будет до тех пор, пока жизнь другого человека не станет для тебя важнее твоей собственной». Поздно… Этот ответ я уже нашла сама. Но сколько же усилий мне потребовалось, чтобы решить такую простенькую задачу!..

 

Озноб от влажного ночного воздуха вырвал Дживан из водоворота воспоминаний. Она села, обняла руками дрожащие плечи и глухо застонала. Ее переполняло отвращение к себе. Разве воин, вступивший в битву, может позволить себе позорно бежать с поля брани? Разве земля, принявшая в себя семя, кричит: «Уберите его, я передумала»? Разве просит дерево, каждый год теряющее листву под пронизывающим дыханием осени, повернуть время вспять и вернуть трепетную весну? Как же я могла – сделать выбор и отказаться от него? Обвинить во всем не себя, а другого? Отвернуться от всех и выстроить вокруг себя стену из холода и лжи? Как я могла опуститься до жалких проклятий раздавленного судьбой червя, - я, сознательно сделавшая шаг в эту жизнь? Что за темные силы таятся во мне, переполненные такой злобой и неблагодарностью? Почему я веду себя как осьминог, выпускающий чернильное облако при малейшем приближении к себе?

«Осьминог… Странно. Какой еще осьминог? – Дживан на время оторвалась от самобичевания и задумалась. - Этот образ возник сейчас не просто так. Что-то очень важное я пропустила там, в моем рождении. Или… еще раньше?»

 

Небольшое усилие – и снова возникло озаренное лучами пространство. Еще немного, и вихрь унесет меня вниз, в темную толщу материи. Но пока еще – Он рядом, и я – это опять я, а не корчащаяся от ненависти мерзость. Еще чуть-чуть побыть в этом напоенном любовью мире, еще мгновение. Душа трепещет от счастья и боли. Прощание. Воронка. Спуск. Все быстрее и уже, все темнее и тяжелее. Что-то тянет и вращает меня по спирали, и этот стремительный спуск уже не остановить. Совсем скоро произойдет погружение. Мелькает что-то черное и липкое. Стоп!

Еще раз этот отрезок, только помедленнее. Прозрачные стенки вращающейся воронки. Как хорошо, что у меня нет тела – чудовищная центростремительная сила сплющила бы его в лепешку. Там, вверху, еще мерцает свет, но темнота внизу все ближе и неотвратимее. Где же это черное пятно, мелькнувшее в прошлый раз? Неужели мне показалось? Нет! Вот оно: безобразное, липкое, и движется почему-то сбоку! Наплывает, просачивается сквозь стенку воронки, сливается со мной… Господи, какое тошнотворное ощущение! Словно все вокруг покрылось невидимой, но явственно ощущаемой грязью. А спуск продолжается, и теперь мы движемся вниз уже вместе – я и оно. Погружение в темноту. Но это не темнота мерзкая и липкая, это оно окрашивает все своим привкусом.

Еще раз! Рассмотрим это в деталях. Теперь вихрь вращает меня совсем медленно, и я опускаюсь вниз, как будто паря в воздушном потоке. Сквозь прозрачные стенки воронки видна феерия красок – от ярко-золотистого высоко вверху до густо-оранжевого вокруг меня и темно-красного внизу. Как красиво! Черное пятно начинает наползать справа. Оно движется гораздо быстрее потока внутри воронки, теперь это отчетливо видно. Приближается. Заслоняет собой почти весь обзор. Протягивает черные щупальца сквозь стенки. Осьминог! Не настоящий, конечно, но оно и впрямь напоминает этого многорукого обитателя морских глубин. А щупальца тянутся ко мне, и я не успеваю ни уклониться, ни даже толком понять, что происходит. Черная клейкая масса окутывает меня сверху, и… Бр-р-р! Я не могу этого вынести!

 

«Черный двойник! - Дживан открыла глаза и вскочила на ноги, словно это могло помочь стряхнуть с себя ощущение обволакивающей чавкающей жижи. - Так вот откуда эта вечная двойственность во мне. Вот почему я осознаю себя то сильной и одухотворенной, то злобной и никчемной, причем эти части существуют как бы независимо друг от друга. Вот почему с самого начала все пошло не так, как я планировала…»

«Бедная Артула, - вдруг пронзила ее другая мысль. - Несчастная женщина, которую только смерть избавила от постоянного присутствия в жизни безумной ведьмы-убийцы, жертвой которой становились все, кто попадал в ее поле зрения…» Дживан постаралась отогнать эту мысль, ведь Ильвейг по-прежнему ждал ее помощи, но картины перед внутренним взором уже замелькали сами по себе: Ирбет, увлекаемая вниз быстрым вращением, мелькнувшая молнией черная тень, накрывшая собой легкий мерцающий силуэт внутри прозрачной воронки и жадно впившаяся в те места, где у обладателей тел обычно расположены органы зрения. «Она… выгрызает ей глаза! – с ужасом поняла девушка, как парализованная наблюдая разворачивающуюся отвратительную сцену. – Вот в чем причина врожденной слепоты Артулы. Я еще легко отделалась…»

Мне придется снова вернуться туда. Если не ради себя, то ради Ильвейга. И в память об Артуле. Я должна разобраться со своим черным двойником и вырвать из себя его щупальца. Господи, я бы с большим удовольствием согласилась еще раз прожить все свои смерти, чем снова окунаться в это непереносимое ощущение внедряющегося в сознание чужака. Но у меня нет выбора. Итак, все с самого начала…

 

Ночь застыла гигантским агатом, не давая солнцу взойти и остановив грозившие ссыпаться вниз последние крупинки времени, оставшиеся в песочных часах жизни Ильвейга. Дживан снова и снова просматривала спуск по светящемуся шнуру и момент появления двойника. Она давно переборола тошноту и отвращение, вспышки отчаяния и обиду на судьбу, но ей по-прежнему никак не удавалось вытолкнуть из себя черные щупальца. «Нужно проследить, куда он делся потом», - исчерпав все возможности, поняла она, и перед глазами поплыли следующие мгновения, дни и месяцы. Омерзительное ощущение от проникновения двойника, принятое Дживан за отвращение к миру, в который она попала. Пространство, окрашенное во все оттенки черного, и даже редкие проблески – не белого, а грязно-серого цвета. Крики о помощи, поглощенные окружившей ее вязкой субстанцией и не нашедшие выхода наружу. Беспросветный туман в голове. Разъедающее душу отчаяние. И кристаллизовавшая сине-зеленая обида, поселившаяся глубоко внутри…

Да вот же оно! Темное облако в изумрудной глубине камня, то расплывающееся невнятным пятном, то концентрирующееся ярким антрацитовым вкраплением неправильной формы. Черные щупальца, затаившиеся между плоскостями кристалла и издалека кажущиеся всего лишь тонкими прожилками камня. Пока оно спит, обида просто давит на сердце тяжелым удушливым камнем. Но стоит двойнику прийти в движение – и чернильное облако расползается по кристаллу, делая его бутылочно-черным, а душу захлестывает такая непереносимая тоска, что хочется разрушить весь мир и самой кануть в бездну месте с его обломками…

 

Ну вот. Враг обнаружен и локализован. Но что делать дальше? Разбить кристалл на мелкие кусочки? Растворить его в какой-нибудь агрессивной среде? Попробовать расплавить? Не годится: тварь выберется наружу, и ее поведение станет совершенно непредсказуемым. Погрузить в еще один кристалл, только более прочный и крупный? Не поможет. Дживан мучительно искала выход, не сводя глаз с двойника, застывшего в кристалле. И вдруг ей показалось, что темное пятно начало медленно расползаться на отдельные клочья. Неужели?.. Так и есть! Принцип тот же, что и с облаками: пристальный взгляд рассасывает объект, на который он обращен. Наверное, не всякий объект… но сейчас думать об этом некогда. Может быть, Ильвейгу еще можно помочь…

Раздираемый на части двойник не собирался сдаваться без боя. Он выпускал одно чернильное облако за другим, и глухое отчаяние волнами накатывалось на Дживан. Тело трясло, как лихорадке, боль в солнечном сплетении сворачивалась жгучим жгутом, но девушка продолжала погружаться взглядом в пытавшиеся вновь сомкнуться черные обрывки, и они постепенно выцветали до бледно-серого цвета и расплывались. Когда все было кончено, изумрудный кристалл рассыпался сам, и Дживан вдруг почувствовала себя так, как будто с нее свалилась многопудовая тяжесть, которую она тащила на себе с самого рождения и с которой успела свыкнуться как с неизбежным злом. Оставалось последнее и самое трудное – помочь прийти на землю в человеческом теле тому, кто когда-то спас ее от смерти, закрыв собой.

 

«Ильвейг!» - позвала она, и увидела большую комнату, освещенную единственной свечой. На кровати лежала женщина с огромным животом, но вокруг нее почему-то не было ни одного человека. Если бы ни глухие стоны, изредка срывавшиеся с ее губ, можно было бы подумать, что она спит. Дживан подошла поближе и увидела, что глаза у женщины закатились, а с запекшихся губ едва срывается дыхание. Девушка положила руку ей на живот и ощутила чуть заметную пульсацию. «Успела», - обрадовалась она.

 

Руки Дживан двигались сами по каким-то только им известным линиям на животе роженицы. Там, где они пробегали, на обнаженной коже еще несколько мгновений оставались светящиеся следы. Казалось, чуткие пальцы девушки ощущали неразрывную связь с младенцем в утробе, и мягко вели его к выходу, обволакивая пружинящими нитями и стараясь не травмировать ни мать, ни дитя. Сама Дживан была занята другим. Она стояла с закрытыми глазами, вперив взгляд в черного двойника Ильвейга, и из бездонной пустоты на нее в ответ смотрели два немигающих желтых глаза, лишенные зрачков. Протянувшиеся из них нити давили до рези в висках и головокружения. Бессловесный поединок с каждым мгновением отбирал у Дживан все больше сил, и она чувствовала, что теряет контроль над ситуацией. То же самое происходило в ту ночь, когда она старалась вернуть к жизни Лирри. Только нет уже на земле Артулы, которая смогла бы прийти на помощь. А больше никому не справиться с такой задачей. Разве что… «Я знаю, что после всего, что натворила, не имею права к Тебе обращаться, - прошептала она. – Но я прошу не о себе. Пожалуйста, помоги Ильвейгу. Он заслужил это. Возьми мою жизнь взамен, если нужно…»

Желтые глаза вспыхнули с яростным шипением и разлетелись в пустоте осколками звезд. Дживан качнулась, но устояла на дрожащих ногах. В наступившей тишине раздался громкий детский крик. Девушка обмыла новорожденного – крохотного мальчика с золотистым пушком на затылке и синими глазами – и протянула его с изнеможением улыбавшейся матери.

 

Вот теперь – все. Она открыла полные слез глаза и обратила взор наверх, туда, где восходящее солнце золотило шапки облаков: «Прости меня! Прости за слабость, за ненависть, за отречение от Тебя. Ты не отворачивался от меня, это мне не хватило веры и сил. Твоя любовь не могла пробиться сквозь стену, которую я возвела вокруг себя, - а я посылала Тебе проклятия! Да, я делала это под влиянием дряни, проникшей в меня, но ведь это все равно делала я! Неужели мне… никогда не будет прощения?»

Вместо ответа солнечный луч прорвался сквозь облака и мягко коснулся ее лица.

 

Глава 5.

«Кажется, я сделала все, что было предначертано, - тихо сказала самой себе Дживан. Новорожденный Ильвейг посапывал во сне на руках у матери в соседней комнате. Яркие солнечные лучи заливали весь дом, стирая память о ночном кошмаре. – Теперь мой долгий путь в никуда наконец завершен. Ильвейг будет жить, а я буду рядом и позабочусь о его безопасности».

- Тоже решила поиграть в добрую волшебницу? - раздался сбоку насмешливый звонкий голос. – Не выйдет, дорогуша!

Дживан обернулась. Перед ней стояла худая высокая женщина. Рыжие волосы спадали на плечи небрежными прядями. На длинном зеленом платье и такого же цвета башмаках лежала пыль тысяч долгих дорог.

- Ты? – удивилась Дживан. – Мой злой гений? Та, что гнала меня по жизни, не давая ни к чему привязаться?

- Я – твой ангел-хранитель, - усмехнулась в ответ женщина.

- Разве может Темная Фея быть ангелом-хранителем?

- О боже! Неужели все, что с тобой произошло, ничему тебя не научило? Ты по-прежнему считаешь, что у ангелов должны быть белые крылья, а черти прячут в ботинках раздоенные копыта? Ты до сих пор веришь в эти сказки, Дживан?

- Нет, но… Я же видела Светлую Фею. Именно она спасла меня…

- Помнится, когда она вернула тебя в тело, из которого ты так хотела сбежать, ты была готова испепелить ее!

- Мало ли что я тогда хотела… Ты же не станешь отрицать, что она дала мне защиту…

- Которая превратилась бы для тебя в проклятие, если бы я не вмешалась и не откорректировала ее… мм-м… благое пожелание. Незаслуженные дары всегда становятся наказанием. Моя младшая сестра, к сожалению, еще слишком наивна и неопытна, чтобы понимать это. Она делит все на черное и белое. И свято верит, что рано или поздно ей удастся создать мир, сотканный из одного лишь света.

- И что же в этом плохого?

- Только то, что чистый свет губителен для неподготовленных глаз. Он их просто-напросто ослепляет. Прикосновение света почти неощутимо, когда это небольшой огонек в ночи. Но давление бесконечного источника света огромно – и чем ближе к нему, тем больше оно становится. Тем больше нечеловеческих усилий – или исключительной чистоты, прозрачности и проницаемости – оно требует, чтобы позволить приблизиться к себе. Существует порог, который непрозрачное существо просто не сможет перейти – разрушится при попытке преодолеть силовой барьер… К счастью, у моей сестренки никогда не хватит сил, чтобы воплотить свою утопию в жизнь. Иначе человечество ждала бы очень печальная участь. Ведь совершенно прозрачны только святые, а встречала ли ты хоть одного из них в своих долгих странствиях по планете? То-то и оно!

 

- Может быть, ты и права, - сказала Дживан после долгого молчания. – Но ты ведь явилась сюда не для того, чтобы читать мне лекции, правда?

- Я явилась помешать тебе совершить очередную глупость.

- Какую еще глупость?

- Ты будешь отрицать, что только что решила остаться здесь и провести остаток дней возле растущего Ильвейга?

- Это не твое дело!

- Нет, моя дорогая! Это не твое дело! Ты выполнила то, о чем он тебя попросил, ты рассчиталась с ним за то, что он когда-то для тебя сделал, - а теперь дай ему возможность самостоятельно жить дальше.

- Но у меня никого не осталось, кроме него!

- Вот и прекрасно. У тебя есть чудный шанс разобраться со своим страхом перед одиночеством. И со своим стремлением непременно к кому-нибудь привязаться.

- С чего ты взяла, что я все еще хочу с этим разбираться? Разве я не заслужила хотя бы небольшую передышку? Всего несколько дней тихого, безмятежного счастья? Разве у меня нет выбора?

Издевательский смех рассыпался по комнате:

- Ах, Дживан!.. Конечно же, выбор есть всегда. Вопрос только, из чего выбирать… И что потом делать с тем, что ты выбрала…

- Ты угрожаешь мне?

- Нет, просто предупреждаю. Твое благое намерение получить передышку возле любимого существа – ты ведь и оглянуться не успеешь, как «несколько дней» растянутся в несколько лет! – повредит не только тебе, но и ему.

- Чем же это, интересно? – воинственно спросила Дживан, не желая смиряться с перспективой расстаться с только что вновь обретенным Ильвейгом.

- Не прикидывайся, это тебе не идет. Ты отлично знаешь, во что превращается любовь, если не уйти вовремя. Молчишь? Тогда вопрос на засыпку: если пути расходятся, а люди пытаются удержаться вместе, что с ними рано или поздно произойдет?

- Кому-то из них придется пожертвовать своей дорогой…

- Скорее всего, им обоим, - безжалостно завершила Темная Фея. – Мне надоело тебя уговаривать, Дживан. Я ведь запросто могу повторить тот же трюк, что и при твоем рождении. И пусть потом твой ненаглядный Ильвейг пол жизни расхлебывает кашу, заваренную тобой. Хочешь?

- А если я… пожертвую общением с ним, ты оставишь его в покое?

- Ты опять ставишь все с ног на голову. Если ты оставишь его в покое, его жизнь сложится так, как было предначертано. Чувствуешь разницу?

Ответом ей был долгий тяжелый вздох…

 

- Ты не первая, кто говорит мне о моей привязчивости и страхе перед одиночеством, - задумчиво проговорила Дживан. Темная Фея сидела рядом с ней в длинной остроносой лодке, и течение уносило их все дальше от дома Ильвейга. – Но я до сих пор не удосужилась что-нибудь с этим делать.

- Теперь уже не отвертишься, - бесстрастно ответила женщина. – Мы с тобой плывем по реке Жизни. Скоро я покину твое гостеприимное общество, и ты окажешься с ней один на один. Не вздумать уснуть или погрузиться в мечты. Такого шанса, как сегодня, тебе больше не выпадет.

- Что я должна сделать?

- Ты увидишь все места, в которых побывала, и всех людей, которых встречала, - в интонациях Темной Феи появилось что-то завораживающее и гипнотическое. - Как только обнаружишь, что с каким-то человеком тебя связывает нечто большее, чем просто мимолетное пребывание в одном и том же пространстве и времени, направь лодку к берегу и пообщайся с ним. Попроси у этого человека прощения, если ты причинила ему боль, и прости его сама, если он вел себя не так, как тебе хотелось бы. Это будет сложно, но ты уж постарайся.

- И всего-то?! – с сарказмом воскликнула Дживан.

- Не перебивай меня. Если между вами есть что-то, что мешает каждому из вас с открытым сердцем двигаться дальше, разрежь эти связи лучом света… Непременно сделай это, как бы тяжело тебе ни было. И не надо так кривиться. Есть только одна нить, которая не делает людей зависимыми друг от друга и которую нельзя разрезать или обрубить, как досадную помеху. Знаешь, какая?

- Любовь?

- Точно, сообразительная ты моя. Так вот, разрезаешь связи. Благодаришь человека за то, что он разделил с тобой часть жизни. И отпускаешь его.

- В каком смысле?

- Н-да, рано я тебя похвалила. Отпускаешь – значит, позволяешь ему уйти. Что же тут непонятного?

- Навсегда?

- Это уж как получится. Неважно, встретишься ли ты с ним еще когда-нибудь или нет. Ты отпускаешь его, это главное. И повторяешь эту процедуру с каждым врагом или другом. Про родственников и любимых я уж даже и не говорю. С каждым, ты меня поняла?

- Поняла, - печально вздохнула Дживан. - Спасибо тебе. За помощь. И вообще за все… У тебя есть еще какие-то дела ко мне?

- Конечно. За тобой должок, и сейчас самое время вернуть его. Одним «спасибо» ты никак не отделаешься.

- Я помню. Спасение из лап прожорливой твари и все такое… Но разве я не рассчиталась с тобой только что, отказавшись от Ильвейга?

- Конечно же, нет! Ты так ничего и не поняла? Мне совершенно не нужны твои жертвы, Дживан. Я помогла тебе не совершить поступок, о котором ты бы жалела долгие годы, а может, и жизни. Так что ты обязана мне не только жизнью, Дживан. То, что произошло сегодня, стоит куда большего…

- Но чем я могу отплатить тебе? Насколько я понимаю, твоей жизни ничего не угрожает, и мне не суждено просто спасти тебя из лап какого-нибудь свирепого монстра?.. Не хочешь же ты сказать, что я теперь твой вечный должник?

- Гм… Это, конечно, было бы довольно забавно. Но я предпочитаю прагматичную сиюминутную выгоду сомнительной перспективе до скончания времен созерцать твою унылую физиономию и наслаждаться мыслью, что ты передо мной в неоплатном долгу.

- Что же тогда?

- Помнится, один мудрый старик когда-то говорил тебе, что внимание уходящего навсегда стоит всех сокровищ мира, - усмехнулась Темная Фея. – Я тоже хочу вырваться из замкнутого круга, в который заключила меня судьба и в котором я вращаюсь уже долгие тысячи лет. Я устала читать нотации глупым девчонкам и подталкивать их на правильный путь…

Дживан посмотрела на нее и вдруг увидела усталые морщинки вокруг глаз, две горькие складки, протянувшие от уголков рта, нити седины в волосах…

- То, чего ты хочешь, не в моей власти, - прошептала она.

- Я знаю. Но ты можешь замолвить за меня словечко перед Тем, кто в силах изменить любую судьбу.

Дживан закрыла глаза и задумалась, пытаясь сформулировать очередную просьбу. Но если в случае со спасением Ильвейга для этого хватило и секунды, то сейчас она мучительно подбирала слова и никак не могла сложить из них фразу. А потом вдруг поняла, что все потуги напрасны, потому что решение уже принято, и совсем неважно, при ее участии это произошло или без него.

- Помнится, одно мудрое существо когда-то говорило мне, что человеческое тело – это дверь, из которой можно выйти куда угодно, - сказала она, открывая глаза. – Теперь ты можешь умирать и рождаться по собственному выбору. Если захочешь, конечно.

- Королевский подарок, Дживан! – воскликнула Темная Фея. - Жизнь при дворе Их Величеств пошла тебе на пользу. Я не ошиблась, сделав ставку именно на тебя. Можешь считать, что мы квиты.

 

Дживан сидела в длинной узкой лодке, и ее медленно влекло по течению чуть светящейся черной реки Жизни. Темная Фея исчезла больше часа назад, погрузившись во тьму вместе с последним лучом солнца. Набегавшие волны покачивали лодку, как колыбель. По воде стелился туман. Над головой мерцали звезды незнакомого неба. Дживан увидела сидящую на берегу Артулу, и лодка сама повернула в ее сторону. Все слова были давно сказаны, и женщины просто долго смотрели в глаза друг другу, словно стараясь навсегда запечатлеть их в памяти. «Попроси у этого человека прощения, если ты причинила ему боль, и прости его, если он сделал что-то не так по отношению к тебе»... Дживан улыбнулась: нет, в отношениях с Артулой не осталось ни капли горечи. «Если между вами есть что-то, что мешает каждому из вас с открытым сердцем двигаться дальше, разрежь эти связи лучом света…» То, что нас связывало, давно похоронено под руинами древнего замка. Мы обе совершенно свободны. Лучший друг – тот, встречи с которым не омрачают мысли о грядущей разлуке. Я просто рада, что ты есть, и благодарна судьбе, что она послала мне тебя. «Скажи ему спасибо за то, что он разделил с тобой часть жизни, и отпусти его…» Пожатие рук. Я всегда буду помнить тебя. Удачи. Может статься, наши дороги еще пересекутся…

 

Течение влечет лодку дальше, фигура старой женщины медленно тает вдалеке и скрывается за излучиной реки… Мерный плеск волн. Кто-то там, вдали ждет меня на берегу. Таара, Даан, Кайя… Как давно мы не виделись, друзья… Удачи! Пусть ветер всегда будет для вас попутным.

Лирри… Протянувшиеся в сторону Дживан тонкие нити привязанности. Прости, мне нечем тебе ответить. Взмах ресницами – и оплавившиеся от внезапно полыхнувшего пламени концы нитей повисают в пустоте. У тебя еще все будет хорошо, вот увидишь!

Колдун… Расходящиеся в разные стороны льдины, и нас разносит течением все дальше и дальше. Я желаю тебе тепла, захваченный миром вечной зимы человек!

Гирдел… Острый укол в сердце. А ведь, казалось, я уже выплакала всю свою боль о тебе. «Если между вами есть что-то, что мешает каждому из вас с открытым сердцем двигаться дальше…» Мы с тобой – как два сросшихся между собой дерева. Боже мой, как же мне разрезать эти связи? Я не вижу, где кончаешься ты и начинаюсь я! Тоненький луч света не может проникнуть сквозь это живое переплетение душ и тел. Нет, здесь нужно что-то совсем другое… Стена пламени обрушивается сверху, как нож гильотины, и прошивает нас насквозь. Как больно… Кровоточат огромные зияющие раны, медленно затягиваясь тоненькой корочкой. Нам нужно научиться жить друг без друга. Я отпускаю тебя, мой мальчик. Пусть в твоей жизни будет столько любви, сколько сможет вместить твое сердце.

Ведунья… Лукулл и Дарг… Медленно уплывающие вдаль фигуры. Как жаль, что мне не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность! Как жаль, что я не успела сказать вам это живьем, глядя прямо в глаза…

Ильвейг… Мы ведь не расстаемся, правда, мой верный синеглазый друг? Помнишь, как ты будил меня в серых сумерках, и мы садились утром в восточной галерее дворца, чтобы раньше всех в городе встретить рассвет? Я знаю: мы еще обязательно встретимся…

Дедушка… Где бы ты ни был, какие бы формы ни приняла твоя большая душа, я всегда буду чувствовать себя рядом с тобой маленькой девочкой, доверчивой спрятавшей ручку в твоей теплой ладони.

 Отец… Брат… Я не оправдала ваши ожидания, правда? Ничего не поделаешь. Лучше обмануть чаяния тысячи родственников, чем один-единственный раз предать самого себя. Что-то очень важное мы так и не сказали друг другу. Течение уносит меня дальше, и протянутые между нами нити рвутся, а нужные слова все никак не приходят… Я люблю вас! Спасибо за все!

Мама… Вечная печать тревоги на лице… Ты все еще ждешь весточки от меня. Я была тебе плохой дочерью, я знаю. Мы так и не смогли достучаться друг до друга. Если бы я знала тогда, что мое одиночество ничуть не горше твоего… Если бы я могла поделиться с тобой тем, что понимаю и чувствую сейчас… Пусть в следующей жизни тебе повезет больше, чем в этой, бедная моя мама!

 

Родные мои, любимые! Я надеюсь, что всем нам хватит зоркости сердца, чтобы разглядеть друг друга в любом обличье через сотни жизней и миров. Я не прощаюсь с вами…

 

Дживан открыла глаза. Длинноносая лодка лежала, уткнувшись в берег, неподалеку от того места, где река впадала в океан. Девушка выбралась на сушу и медленно подняла голову вверх. Далекие жемчужно-пепельные облака журавлиным клином тянулись к югу. Совсем низко, на высоте птичьего полета, черепахами ползли на восток тяжелые клочья грозовых туч. А между двумя этими слоями, не касаясь ни одного из них, стремительно двигалось на северо-запад освещенное солнцем одинокое белоснежное облако, похожее на крыло ангела.

«Вот и все», - задумчиво прошептала она. Ветер подхватил ее слова и швырнул их в набежавшую волну. «Вот и все!» - с внезапно нахлынувшим чувством освобождения закричала Дживан, распахнув руки и подставив лицо свежим порывам воздуха. Первая капля дождя сорвалась и упала в ее открытую ладонь. «Зеленая», - удивилась Дживан, посмотрев на свернувшийся в клубочек сгусток воды. Желтая… Розовая… Фиолетовая… Из совершенно обычных туч шел разноцветный дождь. Казалось, кто-то случайно пролил воду на нарисованную акварелью картину, и теперь пестрые полупрозрачные краски струйками стекали вниз. Дживан улыбнулась и закружилась под радужными каплями, чувствуя, как постепенно слабеют силы земного притяжения.

Она кружилась, как когда-то в огромном зале, где правили музыка и Лукулл, и размывающиеся в цветные полосы капли дождя складывались в лица людей. Те, кого она когда-то любила или ненавидела, и те, кто просто однажды невзначай столкнулся с ней в шумной толпе - близкие и дальние, родные и посторонние – все эти люди сейчас проступали сквозь стену дождя. Они улыбались Дживан, подавали знаки, размахивали руками, что-то говорили, шептали, кричали - и снова исчезали, стекая с поверхности реальности переливающимися каплями воды.

Людской поток иссяк, а Дживан все продолжала вращаться, и тогда в струях дождя начали постепенно исчезать пологие зеленые горы, щедро усыпанные цветами деревья, огромные океанские волны, грозовое небо, песок под ногами и даже лучи солнца. Какое-то время казалось, что от всего мира осталась только бесконечная воронка темной струящейся жидкости, а потом исчезла и она…

Холст, с которого ливень смыл все краски, оказался не белым, а иссиня-черным. Наступила темнота - настолько полная, что Дживан не видела даже очертаний собственного тела. Впрочем, сам факт наличия такового теперь вызывал у нее сильные сомнения, поскольку все ощущения исчезли вместе с красками и светом. «Все повторяется, - подумала Дживан, радуясь тому, что эта способность у нее еще осталась. – Помнится, я уже находилась в такой же ничем не заполненной черноте, и со слезами рассказывала Таара, как мне не хватает солнца. Но тогда я хотя бы ощущала себя планетой, а теперь… вообще непонятно чем. И самое странное - у меня не осталось даже эмоций по этому поводу».

 

- Это самое лучшее из всех возможных состояний, - тихо ответил ей кто-то внутри. – Если у тебя совсем ничего нет, ты можешь придумать для себя все что захочешь…

- Все что угодно? - зачем-то уточнила девушка.

- Конечно.

Дживан долго прислушивалась к себе, пытаясь разобраться, чего же ей хочется. Потом она протянула пока еще несуществующую руку и взяла невидимую кисточку. На конце кисти замерцала красная капля. «Если и начинать с чего-то, то – с восхода солнца», - пояснила Дживан неизвестно кому. Возражений не последовало.

Тонкая полоска алого света рассекла безжизненный мрак и озарила едва намеченную Дживан линию горизонта. В новой вселенной начался новый день…

 

5.09.2003

©   Ярослава Сегал, 2006